Ведомство страха

– Это вы!

– Да, я.

– Каждый раз, когда звонили, я боялась, что это вы.

– А как, вы думали, я вас найду?

– Для этого есть полиция. Они же следят за конторой.

Он переступил за ней порог.

Когда-то, прежде чем его вовлекло в поток необычайных приключений, он совсем не так представлял свою встречу с ней. И хотя дверь за ним закрылась, они не почувствовали, что одни. Они разговаривали тихо, словно боялись кому-то помешать.

– Я узнал ваш адрес, наблюдая, как пальцы Коста набирают номер телефона. Он позвонил вам перед тем, как покончил с собой.

– Какой ужас! – сказала она. – Я не знала, что вы при этом были.

– «У меня нет никакой надежды», – вот что он сказал. – «Лично у меня, сэр, нет никакой надежды».

Они стояли в маленьком, тесном холле, как будто им не стоило идти дальше. Это было больше похоже на расставание, чем на встречу, – грустное расставание, когда не думаешь, чем его скрасить. На ней были те же синие брюки, в которых она приходила в гостиницу. С шарфиком, небрежно завязанным вокруг шеи, она выглядела трогательно неприбранной. Вокруг них громоздились медные подносы, грелки, безделушки, старый дубовый ларь, швейцарские часы с кукушкой и грубыми гирляндами из дерева.

– Да и ночь была не лучше, – сказал он. – Я и там был. Вы знаете, что убили доктора Форестера и Пула?

– Нет.

– Вам не жалко… ваших друзей?

– Нет, – сказала она. – Я рада.

У него проснулась надежда. Она нежно сказала:

– Дорогой, у вас все спуталось в вашей бедной голове… И вы уже не понимаете, кто ваши друзья, а кто враги. Этого они ведь всегда и добиваются, правда?

– Они следили за мной, как коршуны, там, у доктора Форестера, выжидали, когда ко мне вернется память. Тогда они бы заперли меня в «лазарет», как бедного Стоуна.

– Вы и правы и не правы, – устало сказала она. – Теперь уж мы никогда всего не узнаем. Это правда, что я следила за вами по их просьбе. Я также не хотела, чтобы ваша память вернулась, как и они. Я не хотела, чтобы вам снова пришлось страдать, – Она спросила с тревогой: – Вы помните теперь все?

– Многое помню и многое узнал. Достаточно, чтобы увериться в том, что никакой я не убийца.

– Слава богу!

– Но вы же знали, что я не убийца?

– Да, сказала она. – Конечно. Знала. Я просто хотела сказать… ну я так рада, что вы это знаете! – Она медленно добавила: – Мне нравится, что вы спокойны. Таким вы должны быть всегда.

Он сказал ей очень ласково:

– Я вас люблю. Вы это знаете. Я хочу верить, что вы мой друг. Где фотографии?

Из уродливых резных часов со скрежетом вырвалась размалеванная птица и прокуковала половину. За это время он успел подумать, что скоро опять наступит ночь. Неужели их опять ждут всякие ужасы? Дверца защелкнулась, и Анна коротко ответила:

– Они у него.

– У кого?

– У брата. – Он все еще держал в руках записку к продавцу молока. – Вы так любите до всего доискиваться, все выведывать… Первый раз, когда я с вами познакомилась, вы пришли в контору из-за кекса. Вы твердо решили докопаться до самой сути. Ну, вот теперь вы до нее добрались.

– Но он, казалось, так хотел мне помочь! Отвел меня в тот дом..,

Она не дала договорить:

– Он инсценировал это убийство и помог вам бежать. Но потом он решил, что спокойнее, если вас убьют. Тут уж виновата я: вы сказали, что посылаете письмо в полицию, и я ему передала.

– Зачем?

– Не хотела, чтобы он попал в беду за то, что вас попугал. Разве я могла допустить, что он пойдет на все?

– Но и вы были в той комнате, куда я принес чемодан, – ему было все труднее в этом разобраться. – Вас тоже чуть не убило.

– Да. Он не мог мне простить, что я позвонила вам к миссис Беллэйрс. Вы же сами ему об этом рассказали. Значит, я теперь против него, во всяком случае когда дело идет о вас. Он сказал, чтобы я туда пошла и уговорила не посылать письмо в полицию. А сам спрятался в другой комнате и стал ждать.

– Но вы остались живы, – сказал он с каким-то упреком.

– Да. Благодаря вам. Мне далее дали испытательный срок. Ему не хотелось убивать сестру без крайней нужды. Он называет это родственным чувством. Я была опасна только из-за вас. Тут ведь не моя родина. Зачем бы я стала хотеть, чтобы к вам вернулась память? Вам без нее было так хорошо. Плевать мне на вашу Англию. Я хочу, чтобы вам было хорошо, и все. Беда в том, что он это понимает.

Роу заупрямился:

– Нет, тут концы с концами не сходятся. Почему же я остался в живых?

– Он не любит пустой расточительности. Они все этого не любят. Вы их никогда не поймете, если этого не усвоите. – Она повторила с иронией, как лозунг: – Максимум террора в минимальное время против наименьшего количества объектов.

Роу был растерян, он не знал, что думать. Ему преподали урок, который большинство людей усваивает очень рано: ничто в жизни не происходит, как этого ждешь. Он вспомнил о записке:

– Он хочет уехать?

– Да.

– И конечно, с фотографиями?

– Да.

– Мы должны его задержать. – В этом «мы», произнесенном впервые, он сказал ей все.

– Да.

– Где он сейчас?

– Здесь.

Как будто ты ломишься в открытую дверь…

– Здесь?

Она кивком показала на дверь в соседнюю комнату:

– Спит. Целый день договаривался с леди Данвуди относительно сбора теплых вещей.

– Но он нас, наверно, слышит?

– Что вы! – сказала она. – Там ничего не слышно, к тому же у него такой крепкий сон. Это тоже борьба с расточительством. Если у тебя крепкий сон, тебе не нужно много спать.

– Как вы его ненавидите! – удивился он.

– Он так испоганил все на свете. Он ведь тонкий, умный человек, а вот от всего остался один страх. Все, на что он способен, это нагонять страх.

– Где он?

– Там дальше – гостиная, а за ней его спальня.

– Могу я позвонить по телефону?

– Это опасно. Телефон в гостиной, а дверь в спальню открыта.

– Куда он едет?

– У него есть разрешение на поездку в Ирландию – для Свободных матерей. Пропуск нелегко было получить, но наши друзья подняли небо и землю! Леди Данвуди выхлопотала ему пропуск. Понимаете, он был так ей признателен за теплые вещи… Он едет поездом сегодня ночью, – Потом она спросила: – Что вы собираетесь делать?

Он беспомощно оглянулся. На дубовом ларе стоял тяжелый, начищенный до блеска медный подсвечник; видно было, что стеарин никогда его не пачкал, Роу взял подсвечник и смущенно ей объяснил:

– Он попытался меня убить.

– Но он спит. Это тоже будет убийство.

– Я первый его не ударю.

– Он бывал таким ласковым, когда в детстве я разбивала себе коленки… Дети всегда расшибают коленки… Жизнь проклятая штука. Подлая…

Он поставил подсвечник на место.

– Нет, – сказала она. – Возьмите. Я не хочу, чтобы он причинил вам какой-нибудь вред. Ведь он всего-навсего брат, правда? – спросила она с какой-то горечью. – Возьмите! Пожалуйста! – И когда он все же его не взял, она подняла подсвечник сама; лицо у нее было каменное, вышколенное, детское, но в его выражении было что-то напускное. Казалось, маленькая девочка пытается сыграть леди Макбет. И, глядя на нее, смертельно хотелось ее уберечь, скрыть, что такие вещи бывают не только на сцене, но и в жизни.

Она повела его за собой, высоко держа подсвечник, словно репетируя роль: свечу зажгут на премьере. Все в этой квартире было уродливо, кроме нее. Это только подчеркивало, что оба они здесь чужие. Тяжелую мебель явно доставили прямо со склада или заказали по телефону со скидкой – гарнитур 56а из осеннего каталога. Только букетик цветов, несколько книг, газета и дырявый мужской носок свидетельствовали, что комнаты жилые. Носок заставил Роу замедлить шаги; он так наглядно рассказывал о длинных вечерах вдвоем, о двух людях, знающих друг друга много лет. Он впервые подумал: «Ведь это ее брат должен умереть». Шпионов, как и убийц, вешают, значит, этого нужно повесить дважды. Он спит, а за стеной ему строят виселицу.