Тени на стене

Мужчина с ромбами был мужем актрисы.

— Он погиб на Халхин–голе.

— Ваш сын очень похож на отца, — сказал Мещеряк и осторожно поставил фотографию на круглый столик. Он посмотрел на Горскую. Другой на его месте, возможно, постарался бы выдать себя за приятеля ее сына, назвав его по имени, чтобы тем самым втереться к ней в доверие. Но Мещеряк никогда не простил бы себе этого. Он предпочитал честный бой.

И ему не пришлось в этом раскаяться. Стоило ему упомянуть о ее сыне, как Горская глухо поправила его:

— Был похож, был… — и она протянула Мещеряку похоронную.

Он вздрогнул. Слова слиплись и застряли у него в горле.

— Завтра я снова уезжаю на фронт, — сказала она, и Мещеряк подумал, что на этот раз старшему политруку не пришлось ее уламывать. Беречь голос? Беречь себя? Для кого и для чего?..

Егоркин пританцовывал возле машины.

— Поехали, — сказал Мещеряк.

Крафт–акробаты Доброхотовы жили на Таганке. Старичок, которого остановил Мещеряк, откашлявшись, посоветовал им ехать через центр. Так быстрее. Старичок был в старорежимной шубе с вылезшим мехом, в изъеденной молью шапке с бархатным донышком и с башлыком вокруг жилистой шеи.

— Запомнил, как ехать? — спросил Мещеряк, усаживаясь рядом с Егоркиным.

— Найдем, не заблудимся… — обиженно ответил Егоркин, берясь за баранку. Не надо его опекать, не маленький. Каждому свое. У Мещеряка свои заботы, а у него — свои. Машина, бензин, дорога… А в советах он не нуждается.

Егоркин был обидчив.

Но одного–двух теплых слов всегда было достаточно, чтобы привести его в норму, и его веснушчатое лицо приняло умиротворенное выражение. Долго сердиться он не умел.

Сейчас гордость Егоркина тоже требовала подачки, и Мещеряк, который хорошо знал своего водителя, тут же бросил ее. Он ценил и по–своему даже любил Егоркина. Где еще найдешь такого первоклассного шофера, расторопного и безотказного, который в отличие от своих собратьев по баранке не страдает любопытством? То, что Егоркин никогда не приставал к нему с расспросами, было, по мнению Мещеряка, его главным достоинством.

Таганка оказалась низкой, приземистой, с темными от фабричной копоти кирпичными стенами скучных домов, с деревянными ларями и бараками. Братья Доброхотовы, как вскоре выяснилось, жили в одном из них.

В длинном коридоре гудели примуса и керогазы. Мещеряк с трудом отыскал в темноте нужную ему дверь и постучал. Дверь была обита дырявой мешковиной, из которой торчала свалявшаяся пакля. На ней висел почтовый ящик.

В коридоре пахло луком и простым мылом. Простоволосая женщина, с остервенением стиравшая белье в корыте, не обращала на Мещеряка внимания. Тут же на полу возился ее сынишка.

Пришлось постучать снова. Никакого ответа. Тогда Мещеряк толкнул дверь. Отступать было не в его привычке.

По правде говоря, он приготовился к самому худшему. Его рука, скользнувшая в карман, сжала рукоятку верного «ТТ». Ложная тревога: в комнате никого не оказалось.

То было тихое жилище, оклеенное дешевыми обоями. Посреди комнаты под матерчатым абажуром стоял четырехугольный обеденный стол, застланный клеенкой. На кроватях лежали взбитые подушки. Кроме этих двух кроватей, в комнате была еще и кушетка.

Уже по одному тому, что здесь не было ни кружевных салфеток, ни статуэток, ни даже занавесок, которых заменяли старые газеты, Мещеряк понял, что попал в холостяцкое жилье, не лишенное, однако, скудного мужского уюта. Но тут за его спиной отворилась дверь, и в комнату, косолапо переваливаясь, вошел с вязанкой дров приземистый старик, заросший жесткой седой щетиной.

— Вы к моим? — спросил он, осторожно опустив дрова на пол. — Присаживайтесь, они скоро придут.

Доброхотов–старший оказался на редкость молчаливым человеком, который привык не вмешиваться в дела сыновей, и Мещеряк принялся следить за тем, как старик растапливает печурку.

Вскоре в печурке загудело пламя.

Появление незнакомого военного, видать, ничуть не встревожило старика: война, все в шинелях ходят… Его сыновья хоть и не служили в армии, но имели к ней кое–какое отношение, и военные, надо полагать, у них в доме появлялись не раз. Так что не было ничего удивительного в том, что старик принял Мещеряка за одного из них.

Обычно Мещеряк умел расположить людей к себе, а вот с Доброхотовым–старшим ему так и не удалось войти в контакт. Тикали часы на комоде, старик то уходил, то возвращался, окна темнели, а Мещеряк как уселся на стул, так и продолжал сидеть на нем. По сути, ему не удалось пи на сантиметр проникнуть в замкнутый и обособленный мир обитателей этой комнаты.

Но Мещеряк был терпелив, настойчив, и все–таки дождался возвращения обоих акробатов. Они вошли, сбросили куцые шинели, и Мещеряк увидел коренастых близнецов, которых невозможно было отличить друг от друга. Кто из них Семен, а кто Александр?

Он поднялся и заговорил о том, что приехал поблагодарить их. По поручению командования. Они оба награждены грамотами.

В комнате было уже совсем темно. Только в печурке шипели мокрые поленья, и по стенам прыгали отсветы красного огня. Акробаты молчали.

— Глухонемые они, — вмешался старик, заметивший замешательство Мещеряка. — Вы мне скажите, а я им передам…

Глухонемые? Мещеряк повторил старику слово в слово все то, что уже сказал братьям, и тот быстро–быстро задвигал пальцами обеих рук. И братья, поняв его, заулыбались, закивали…

Мещеряк надел шапку–ушанку. Вздохнул. Глухонемые акробаты еще могли узнать номера частей, в которых им приходилось выступать, но было сомнительно, что они еще и «расслышали» фамилии их командиров. А на карте, отобранной у Шредера, значились еще и фамилии. Выходит, ему здесь делать нечего.

— И давно они у вас?.. — спросил Мещеряк, пожимая руку старика.

— От рождения, — ответил старик.

Последнее не трудно было проверить. Мещеряк еще раз кивнул братьям и повернулся к двери.

Теперь оставалось еще наведаться к аккордеонисту Бабушкину.

Ивана Игнатьевича Бабушкина Мещеряк, однако, не застал.

— Загулял видно, — ответила Мещеряку соседка аккордеониста. — Вы его вряд ли дождетесь. Лучше зайдите утром.

— Но он завтра уезжает… — растерянно пробормотал Мещеряк.

— Ну, тогда вы его наверняка застанете, — женщина пожала рыхлыми плечами и захлопнула дверь.

Делать нечего, пришлось Мещеряку что называется не солоно хлебавши спуститься с пятого этажа. Было уже поздно, приближался комендантский час. Да и голод давал знать о себе.

Глава седьмая

— А как ваши успехи? — спросил Мещеряк, налегая на подогретые консервы.

Они снова сидели вчетвером на кухне генеральской квартиры. Было тепло и уютно.

— Малость погуляли, — ответил Нечаев.

Они с Игорем вышли из дому в одиннадцатом часу, свернули направо в Оружейный переулок, миновали баню (вот бы попариться с веничком!) и очутились на площади Маяковского. Было холодно, промозгло, и они решили спуститься в метро. Нечаев не предполагал, что там такая красотища. Мрамор, гранит… Станция «Маяковская» ему особенно понравилась. Высокая, легкая, со стальными сводами… И станция «Красные ворота» тоже хороша: красные и белые плиты под ногами, белые ниши в красных стенах… Кстати, почему она так называется? Наверх они не поднялись, а там, наверно, и стоят эти самые ворота…

— А вот и нет, — вмешался Игорек.

В огромном многокилометровом бомбоубежище, каким стало в последние тревожные месяцы московское метро, сложился, как заметил Нечаев, свой суровый быт. Кстати, в метро о пи переждали и воздушную тревогу, когда уже возвращались домой… На станции «Арбатская» Нечаев на какой–то служебной двери приметил табличку «Для рожениц». На станции «Курская» работает филиал публичной Исторической библиотеки. Разумеется, не днем, а когда прекращается движение поездов… А еще поразило Нечаева то, что на подземных станциях многое напоминало об их беспокойной ночной жизни. Они видели топчаны, сложенные штабелями, видели куцые детские матрасики и деревянные настилы, чтобы сойти с платформ в тоннели. Движение поездов прекращается в восемнадцать ноль–ноль, и станции принимают ночлежников. Из метро они с Игорем выбрались на площади Революции.