Бумеранг не возвращается

— Теперь я припоминаю, мы с вами действительно виделись в сорок седьмом, в Ланкастр-Хаузе, но Патрика Роггльса я не знаю. Под каким именем вы подвизались тогда?

Большие серые глаза, непомерно увеличенные толстыми менисками очков, внимательно следили за Роггльсом. Выражение его лица было уничтожающе оскорбительным.

— Бросьте, Эдмонсон, вы опять пьяны. Меня зовут Патрик Роггльс, — примиряюще сказал он.

— Вы лжете! — не повышая тона, опять проскрипел Эдмонсон. — Вы не хотели освежить мою память, это сделали другие!

— Каким образом? — улыбаясь спросил Роггльс.

— Я вырезал вашу фотографию с обложки книги «Предатели нации», которую вы, кстати сказать, беззастенчиво списали у Макса Томпсона. Я послал вашу фотографию своим друзьям на родину, они мне помогли разобраться в вашей подлинной физиономии, так называемый «журналист» Патрик Роггльс.

— Я вижу, вам мало репутации Джентльмена пера, вы хотите заслужить кличку Шпик! — сказал Роггльс, стараясь не привлекать внимания окружающих.

— Жаль шампанского, что выплеснул я в вашу физиономию, это благородный напиток! — с трудом сдерживая бешенство, бросил Эдмонсон и вышел из зала.

День был окончательно испорчен. В Томилино Роггльс приехал раньше назначенного часа. Прождав много времени в холодном прокуренном буфете, он вышел к следующему поезду на платформу. К его удивлению, вместо шефа к нему на свидание явился Эллис Кэнор из пресс-отдела, они отлично знали друг друга.

Франтоватый, в светлом пальто и зеленой шляпе, Кэнор прошел мимо него и спустился с платформы. Роггльс молча следовал за ним. Эта встреча не предвещала ничего хорошего.

Когда они отошли на порядочное расстояние от платформы, Кэнор повернулся к нему и, криво улыбнувшись, сказал:

— Плохи твои дела, Дайс, девчонка тебя надула. Это снимки зенитной пушки образца четырнадцатого года.

— Год демит! — выругался Роггльс.

— Обижаться нечего: ты им подсунул факты, собранные Томпсоном, как сенсацию, они тебе — старую пушку вместо «РЗ-1». Вы квиты.

— Что говорит шеф? — с тревогой спросил Роггльс.

— Шеф в бешенстве. Он говорит, что в крапленой агентуре он не нуждается…

— Почему крапленой? — перебил его Роггльс.

— Ты не беби, Дайс, и должен понимать сам, что, если тебе подсунули эту старую хлопушку, стало быть, игра проиграна.

— Что мне делать?

— Выпутывайся сам, как знаешь. Если ты так же грязно сработал с Балтом…

— С Балтом дело чисто! — перебил его Роггльс.

— Ну если чисто, тебе нечего бояться. Самое большее, что может быть, — тебя вышлют, и этим дело кончится.

— Скажи шефу, чтобы затребовал обратную визу…

— Должен тебя огорчить, Дайс, но на шефа не рассчитывай. Шеф рисковать не желает. Если у тебя появился хвост, выпутывайся сам.

— Трус! — презрительно бросил Роггльс.

— Трус? — переспросил Кэнор. — А если они напали на след истории с Балтом? Что тогда? Тебя возьмут по уголовному делу и размотают всю катушку. Было бы глупо обнаружить твою связь с шефом.

— Что же делать?

— Подай заявление в отдел виз и регистрации. Требуй обратную визу, впрочем… Если ты уверен, что с Балтом все чисто, тебе нечего бояться. За интрижку с этой девчонкой тебе дадут коленкой пониже спины и… лети отдыхать на лазурные берега Марсонвиля, — подмигнув ему, закончил Кэнор и озабоченно посмотрел на часы.

До поезда в Москву оставалось десять минут. Он повернулся к платформе и торопливо сказал:

— Я поеду один. Ты приедешь следующим поездом.

— Постой, Эллис! Еще один вопрос, что Эдмонсон?..

— Эдмонсон идиот! — перебил его Кэнор. — Рассчитывая на его репутацию, парни из «Стар» хотели сделать хороший триллерз [12], но с этим Джентльменом пера ни черта не сваришь. Его уже отозвали. Привет, Дайс! Не падай духом! Ты всегда был мастером хеппи энд! — с наигранным оптимизмом закончил Эллис Кэнор и быстро зашагал к платформе.

Когда Роггльс вернулся в Москву, был уже конец рабочего дня. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были наполнены шумом и говором торопливо снующих, оживленных людей. Оглушенный городским прибоем, прижатый людским потоком к газетному киоску, он чувствовал себя одиноким и глубоко враждебным этой массе людей.

Протянув руку, Роггльс взял с прилавка киоска книжку «Подмосковье». Перелистывая страницы, он прочел: «Истра. Архитектурные памятники. Места исторических боев. Здравницы трудящихся…» Заложив страницу, он заплатил за книжку, сунул ее в карман и стал энергично пробиваться к стоянке такси.

Уже сидя в машине, он вновь открыл книжку на заложенной странице и углубился в изучение истринского дома отдыха.

«Если Кэнор прав, — думал он, — девчонка становится опасна. Она знает больше, чем следует…»

Отпустив такси около кинотеатра «Ударник», Роггльс перешел на противоположную сторону и остановился у входа в сквер. Подросток, все время наблюдавший за ним со стороны, пересек площадь и подошел к Роггльсу. Это был юркий паренек, на вид лет четырнадцати, в сапогах с низко спущенными голенищами, в матросской тельняшке и теплой тужурке, распахнутой на груди. Из-под его меховой шапки выбивался вьющийся светлый клок, а из-под вздернутой верхней губы блеснула золотая коронка.

— Отойдем в сторону! Конь культяпки отморозил дожидаясь! — немного заикаясь, сказал подросток и прошел вперед.

— Конь здесь? — спросил Роггльс.

Не отвечая на вопрос, чубатый парнишка скрылся за углом сквера и вскоре вынырнул вновь. Как за лоцманом, мелкой юркой рыбешкой, идет акула — матерый хищник, так и за ним показался Конь. Он шел, широко расставив ноги, мелким шагом, словно на клюшках. В летной кожаной тужурке на молнии и ушанке, приземистый, он прошел мимо, бросив на ходу:

— Фикса, возьми фары в руки!

Чубатый парнишка, выполняя приказ, остановился у входа, наблюдая за улицей, а Роггльс последовал за Конем в глубину сквера.

27

БЕГСТВО

Пользуясь ключом, оставленным, как всегда, в условленном месте (Машенька точно указала это место), Никитин с Гаевым тщательно осмотрели дачу и весь участок. На наружном наличнике окна, в кучке мусора, очевидно, выброшенного из форточки небольшой комнаты, выходившей окнами в лес, они нашли несколько окурков сигарет «Фатум». Роггльс не курил. Можно было предположить, что так называемый Мехия Гонзалес некоторое время жил в этой маленькой комнате, о существовании которой Машенька даже не подозревала. В печи этой же комнаты, среди углей и золы, были обнаружены обгоревшие пуговицы, по-видимому, от белья Ладыгина. Надо полагать, что здесь на даче и переоделся Ладыгин в теплое егерское белье.

В глубине участка, в сарае, оказались следы «Олимпии», несколько пятен автола на полу и отпечатки ног двух человек, обутых в охотничьи сапоги.

Составив протокол в присутствии коменданта дачного поселка, Никитин и Гаев выехали в Москву.

Полковника Каширина они застали в раздраженном состоянии. Причиной было следующее: проследив встречу в Томилино, наблюдавший потерял Роггльса на вокзале.

Дежурный доложил Никитину, что недавно звонили из домоуправления и сообщили о возвращении из рейса Аникиной. Поэтому, не задерживаясь в Управлении, Никитин поехал в Троицкий переулок.

Аникина была полная, еще молодая, приветливая женщина.

— Три недели я не была дома, беспорядок у меня, ну да уж вы меня извините… — сказала она и пригласила Никитина в комнату. — У нас, знаете, букса начала баловать, вагон в Чкалове отцепили. Мы на три дня в Москву опоздали, — объяснила она. — Садитесь.

Никитин сел на предложенный ему стул и осмотрелся. В углу стоял чемодан, аппетитно пахнущий яблоками (велик соблазн побывать в Средней Азии и не захватить фруктов). Аникина закрыла дверь и села напротив Никитина.