Щупальца спрута

— Как у вас хорошо, — тихо сказала Майя и поцеловала Веру Андреевну. — Давайте забудем, как дурной сон, все, что было…

— О нет, девочка моя, такое не забывается! — не дала ей закончить Вера Андреевна. — Знаешь, порой мне кажется, что это не моя дочь, не я носила ее под сердцем, не мои руки пеленали и баюкали ее. Чья же черная душа вытравила из нее человека?

— Вера Андреевна, — мягко сказала Маня, — ведь вы знаете, где она росла и воспитывалась. Ничего другого от нее нельзя было ждать. А может, она еще и не настолько виновата, — желая утешить Веру Андреевну, нерешительно продолжала Майя.

— Спасибо тебе за твое доброе сердце, но… Преступления ее так чудовищны, что не оставляют места никакой надежде… — Вера Андреевна с невыразимой тоской прижала к горлу руки, точно желая удержать стон — А ведь оттого, что она оказалась шпионкой, она не перестала быть мне дочерью. Это мой ребенок, понимаешь? И вот именно моя дочь причинила столько горя, а могла причинить еще больше, если бы они опоздали.

— Не могли они опоздать, Вера Андреевна, потому что им помогает весь народ. Пошли же вы в Комитет в поисках правды, хотя речь шла о вашей дочери… А Надя? Тоже ведь решилась рассказать о своих подозрениях Крылову. И она обязательно довела бы дело до конца, если б ее не постигла тяжелая болезнь. А вот я смалодушничала… не решилась… Никогда не прощу себе этого! Может, этим вы помогли спасти жизнь многих людей, да и самой Лидии. Я верю, что она опомнится. Она ж совсем молодая. Будем надеяться, что ей помогут стать на правильный путь.

Вера Андреевна слушала Майю и сама начинала верить, что, может, и в самом дел еще возможно вернуть дочь на путь раскаяния… Исстрадавшееся сердце матери вновь забилось надеждой…

Когда Майя собралась уходить, Вера Андреевна привлекла девушку к себе:

— Скажи, Майя, была у вас с Валентином беседа после того, как ты выписалась из больницы?

— С того дня, как они с Надей навестили меня, я его больше не видела, — не сразу, с усилием проговорила девушка.

— Прости, но я спрашиваю об этом не из праздного любопытства. А какие у тебя отношения с лейтенантом?

— Что у меня может быть с ним? Просто дружба, если можно так назвать участливое внимание к больному человеку. Нет, Вера Андреевна, ничего между нами нет. Это все фантазия Ольги…

— Давно ли ты видела лейтенанта? Тебе неприятен этот разговор? Не сердись на меня…

— Да нет, что вы… Разве я могу на вас обижаться! А лейтенант в последний раз звонил с месяц назад. Спросил, как здоровье, и попрощался. Ему нужно было куда-то торопиться.

— Он что, совсем уехал?

— Не знаю. А это имеет какое-нибудь значение?

Вера Андреевна вместо ответа прижала Майю к груди и ласково поцеловала.

ГЛАВА Х

Белгородова после встречи с дочерью пришлось срочно отправить в больницу. Пережитое им сильное нервное потрясение вызвало припадки, напоминавшие эпилепсию. Больной отказывался принимать пищу и быстро терял силы. Недуг принял угрожающий характер. Срочно был назначен консилиум.

Врачи собрались у постели больного. Белгородов лежал, вытянувшись на койке. Его неподвижный взгляд был устремлен в потолок. В редкие минуты, когда болезнь ослабляла тиски, сжимавшие его измученное тело, он замирал в изнеможении, боясь шевельнуть пальцем…

— Покажите историю болезни, — тихо попросил высокий кареглазый человек.

— Пожалуйста, профессор, — полковник Дьячков поспешно подал ему папку.

— Так, так… — протянул профессор Казанский, просмотрев заключение врачей, и передал историю болезни дальше.

— Сегодня, значит, двенадцатые сутки? — спросил он.

— Так точно… — главврач спохватился. — да, Павел Львович. Невропатологи находят ярко выраженный случай эпилепсии. Я не разделяю этого мнения.

— Любопытно, — вскинул на него глаза Казанский. — Каково же ваше мнение?

— Видите ли, по своему характеру припадки сильно отличаются от обычно наблюдаемых при эпилепсии, У больного как-то конвульсивно сводит конечности; он не теряет сознание, но говорить не может…

Казанский внимательно осмотрел больного. В этом изможденном, с посиневшими губами и глубоко ввалившимися глазами человеке было трудно узнать Белгородова. Когда Павел Львович посторонился, уступая место другим врачам, больной рывком подался вперед, губы его беззвучно зашевелились. Казанский наклонился над постелью.

— Вы что-нибудь хотите сказать? — участливо спросил он.

Белгородов часто закивал головой, но так и не смог вымолвить ни слова. Вдруг он схватил пальцами локоть профессора, сжал три раза. Что это? В партизанском отряде этот жест означал условный сигнал. Казанский с возрастающим удивлением вглядывался в лицо больного.

«Кто же это может быть?» — терялся в догадках профессор.

— Будьте добры, напомните фамилию больного, — взволнованно спросил он.

— Белгородов Василий Захарович, — подсказал Дьячков.

— Василий, друг дорогой! Так вот как довелось нам встретиться… Ничего не скажешь, вовремя сводит нас судьба… — Казанский обнял и расцеловал больного…

…Бой длился уже вторые сутки. Занимая все новые позиции, партизанский отряд наносил большой урон неприятелю, но и сам нес тяжелые потери. Было много раненых. Они затрудняли маневренность отряда, сковывали его действия. Под охраной небольшой группы, возглавляемой коммунистом Игнатом Мелеховым, командир партизанского отряда отправил раненых в безопасное место. Сопровождал их врач Казанский.

Отряд продолжал бои, а Мелехов глухими тропами уводил раненых все дальше и дальше. Когда они уже были у самой цели, разведка натолкнулась на небольшой отряд немцев, неведомо как оказавшихся здесь. Завязалась перестрелка.

В самую гущу обоза ворвалось несколько гитлеровцев во главе с офицером. Казанский и трое раненых вступили в неравную борьбу. В это время группа Мелехова, прижав немцев к реке, методично уничтожала их, не подозревая о том, что происходит у нее в тылу. А здесь немецкий офицер, сбросив навалившегося па него партизана, с пистолетом в руке ринулся на Казанского. Врач, защищая раненых, не заметил немца. Он увидел его только тогда, когда между ним и офицером метнулась фигура одного из раненых. Одновременно раздалось два выстрела. Мгновение спустя немец свалился с простреленным черепом. Казанского своим телом прикрыл раненый партизан Василий Белгородов. Голова и лицо его были забинтованы. Только один глаз был виден на залитом кровью лице…

И вот Василий сейчас лежит перед ним… сраженный непонятным недугом, беспомощный, изменившийся до неузнаваемости.

— Ничего, ничего, Василий, — взволнованно говорил Казанский, — мы тебя быстро поставим на ноги. Ты меня слышишь?

Больной кивнул головой. Присутствуйте врачи удивленно переглянулись. За все время это была первая реакция больного на обращение к нему.

— Это мой старый товарищ по партизанскому отряду. Вместе фашистов били. Но при каких обстоятельствах он оказался здесь? — обратился Казанский к главврачу.

— Его доставили в тяжелом состоянии, Что с ним было до этого — не знаю. Здоровьем Белгородова очень озабочен полковник Решетов.

Казанский с минуту молчал.

— Полагаю, коллеги, вам будет небезынтересно узнать о прошлом больного. В истории болезни мы ничего об этом не найдем, ибо вам известно, в каком состоянии его сюда доставили. Между тем, без учета этого прошлого болезнь действительно кажется загадочной. Белгородов в свое время, находясь в партизанском отряде, был тяжело ранен в голову. При ранении он сознания не терял. Но судороги и потеря речи были отмечены и тогда. Вам теперь станут понятны явления, характер которых совершенно правильно определил доктор Дьячков. Надо думать, Белгородову пришлось пережить какое-то сильное потрясение, вновь вызвавшее это состояние.

Консилиум пришел к единому мнению: у больного не эпилепсия, а травматическая энцефалопатия, и назначит курс лечения. Перед уходом Казанский отвел в сторону Дьячкова.