Операция продолжается

— Что опять задумал Мокшин? — после недолгого молчания, уже мягче спросил Клюев.

— Не знаю. Богом клянуся — не знаю! — с надеждой воскликнул Булгаков. — Велел только к пяти утра за ним заехать. Вот и все. В партии говорили, что боксит ждут: может, из-за этого...

— К пяти утра, говоришь?

— К пяти, к пяти! — заторопился Булгаков. — Честное мое слово, к пяти! Все расскажу! Я все знаю, товарищ начальник. Куница мне все рассказывал. Он, гад, тайком от Мокшина самогонку гонит да торгует. Жадюга! А пьяный хвастаться любит. Он мне все рассказывал. Ей-богу! — В голосе Булгакова звучало такое искреннее отчаяние, что не верить ему было невозможно. — И как Николашина они убили, знаю. Мокшин его к Кунице заманил. Куница Николашина прямо в сенях — топором! — Булгаков передернулся. — Ей-крест! Сам он рассказывал... Вдвоем они его. Топором да лопатой. Мокшин в деревню быстрехонько вернулся и приказал мне тайком к Кунице ехать. Заставил напоить конюха пьяным да взять колхозную лошадь. Вроде бы за самогонкой. Я чуял, что не чистое дело, а откуда мог знать... Куница меня всю дорогу до оврага под наганом держал. Свалили в снег беднягу Трофима Степаныча. Голехонького... Вспомню, сердце кровью обливается. Я покажу где. Я все знаю. Честное слово, товарищ начальник! — Булгаков со всхлипываниями застучал клешней по впалой груди. — Трус я, но не фашист. Сделайте вы мне снисхождение!

— Это уж как вести себя будешь! — сурово сказал Клюев.

— Да я... Да я их собственными руками, гадов!

Володе было и противно, и жаль несчастного коновозчика. Клюев, очевидно, чувствовал то же самое. Он долго молчал, а потом не выдержал:

— Перестань хныкать! Не маленький. Хочешь дела свои поправить — будь честным.

— Да я... — Булгаков поперхнулся от избытка благодарности.

В пятницу Новгородский несколько раз ходил в шифровальное бюро и каждый раз бесполезно. Дешифровщики не могли подобрать ключ к сообщению Мокшина. Капитан и волновался, и сердился. К этому времени Клюев сообщил, что Огнищев в вещах Мокшина ничего существенного не обнаружил, но установил, что письмо тот отправил с коновозчиком на станцию.

Потом позвонил Сажин. Он рассказал, что следователь Задорина, вопреки его запрету, несколько раз побывала на станции Хребет и нашла свидетелей, которые видели человека в зеленом плаще, с чемоданом и рюкзаком. Он под вечер входил в дом Куницы. Этого человека привел туда какой-то геолог — он был одет в черный полушубок, какие носят только инженерно-технические работники геологической партии. Впоследствии человека в зеленом плаще никто не встречал, а геолога видели уходящим со станции в сторону Заречья. Сажин сказал также, что Задорина обнаружила в навозе около конного двора пучки сена, на которых настыли сгустки крови. Анализы показали, что кровь человеческая. Показания колхозного конюха Сидора Хомякова, данные Задориной, подтверждают, что Булгаков действительно брал лошадь второго декабря вечером.

— Понимаете, — расстроенно гудел голос Сажина в телефонной трубке, — Задорина утверждает, что состав преступления установлен, требует немедленного ареста Булгакова и Куницы.

— Пусть подождет немного. Денек-другой, — сказал Новгородский. — В ближайшее время все решится.

— И еще. Задорина требует ареста Мокшина, — добавил Сажин. — Она точно установила время его отъезда с участка и время появления в селе. Он отсутствовал где-то, помимо дороги, около двух часов и был одет точно так же, как геолог, который привел Николашина к Кунице. Задорина свозила одного из свидетелей в Заречье, и тот сразу узнал в Мокшине того самого геолога. Вот таковы дела. Задорина собрала убедительные доказательства причастности этих трех лиц к убийству Николашина. Мне трудно спорить с ней. Ведь против фактов не попрешь. Трудное положение.

— Да, трудное, — согласился Новгородский.

— Задорина возмущена моей бездеятельностью и прямо заявила, что я умышленно торможу ход следствия, — невесело говорил Сажин. — Главное — крыть нечем. Ведь она права.

— Да, она права, — опять согласился Новгородский. — Но надо как-то убедить ее подождать с арестом. Максимум на недельку.

— Трудно, — признался Сажин.

— Понимаю. Но надо как-то убедить ее.

— Попытаюсь, — без всякого энтузиазма пообещал Сажин. — Могу приказать в конце концов, но... Удивляюсь, как она до сих пор не написала на меня жалобу областному начальству.

— Не сомневайтесь. Напишет! — расхохотался Новгородский.

— Не сомневаюсь, — убежденно сказал Сажин.

Разговор с Сажиным встревожил Новгородского. Энергичная девушка могла вспугнуть преступников, насторожить их. Капитан уже жалел, что не оказал ей такого же доверия, как Сажину, Огнищеву и Стародубцеву. Факты, собранные Задориной, безусловно, были ценны для будущего судебного разбирательства, но сама ее деятельность могла сорвать весь начальный этап операции.

«Надо поговорить с ней, — решил Новгородский. — Хотя бы частично ввести в курс дела. Это человек наш. Завтра буду в Медведёвке, обязательно поговорю».

Решение капитана оказалось запоздалым. Говорить с Задориной было бесполезно. В субботу утром богатырь-дешифровщик положил перед Новгородским расшифрованный текст сообщения Мокшина. Пока капитан читал его, молодой человек протяжно зевал и тер кулачищами глаза.

— Ну что, не опоздали мы? — спросил он, когда Новгородский откинулся на спинку стула.

— Не знаю, — угрюмо откликнулся капитан, быстро прикидывая в уме план своих действий. — Не знаю. Все может быть.

Молодой человек сочувственно посмотрел на расстроенного капитана и вышел. Только тогда Новгородский сообразил, что даже не поблагодарил дешифровщиков за напряженную работу.

— Ах ты черт, нехорошо получилось, — с досадой сказал он сам себе и снова взял листок в руки.

Текст гласил:

«Следователь-чекист, очевидно, считает Вознякова непричастным. Оба следователя продолжают работу. Один из них ведет следствие на станции Хребет. По ходу расследования и привлеченным свидетелям предполагаю, что я, К. и Б. на подозрении. При подтверждении этого предположения буду вынужден срочно покинуть Заречье. К. и Б. придется убрать. Приготовьте дополнительные документы, явки. В случае провала встречайте в воскресенье. Время, место обычные.

07.01.42             79-й».

Новгородский позвонил полковнику и попросил принять его. Костенко велел явиться через полчаса.

Все эти полчаса Новгородский напряженно обдумывал план предстоящих действий и сердился на себя за допущенную оплошность. Даже сообщение экспертов о том, что документы Булгакова сфабрикованы, а на трудовой книжке Куницы переклеена фотокарточка, не улучшили капитану настроения. В конце концов, это теперь не имело существенного значения. Обдумав все в деталях, Новгородский дал предупредительную телеграмму Званцеву и Садовникову на станцию Хребет, сам отправился на прием к полковнику.

Выслушав капитана, Костенко нахмурился. Закурил.

— Так-с... Значит, проинструктировать Задорину вы опоздали.

— Просчитался. — Новгородский виновато развел руками. — Кто мог знать, что ее инициатива перехлестнет за границы инструкций непосредственного начальника!

— Вы должны были знать! У вас, кажется, уже есть опыт по этой части?

— Да. Есть. Этот-то опыт и подвел... Прошлый раз вы были правы насчет Задориной, — признался капитан. — Тут я слишком перестраховался...

— Вот именно! — Лицо полковника подобрело. — Выходит, образ пуганой вороны не столь чужд вам, как казалось когда-то... В конце концов, не доверив Задориной, вы просчитались, не только потеряв грамотного и инициативного работника, но и напортили самому себе. Надо больше доверять нашим людям.

Полковник не сердился. Поэтому, вспомнив о майоре Савицком, капитан позволил себе чуть улыбнуться. Костенко это заметил.

— Вам смешно?

— Что вы, товарищ полковник.

— Мне показалось?

— Показалось.

— А мне подумалось, что вы вспомнили о Савицком.