Легион обреченных

— И второе мое условие: я должен работать один.

— Я назначу вас старшим надзирателем, будете ходить всюду, подчиняться лишь мне. — И тут же поправился: — Для виду только...

Среди обитателей тюрьмы были и старые и молодые контрабандисты и торговцы опиумом, убийцы и воры, по национальности туркмены, узбеки, курды. Одни покинули родные края еще детьми с родителями, другие бежали после революции или в годы коллективизации, третьи сами не заметили, как очутились на чужбине, подавшись за родовыми вождями...

Посетив ранее темницы Кабула и Кандагара, Каракурт остановил выбор на немногих, разложив их по полочкам: на верхней те, кто сумеет перейти советскую границу, осесть там и собирать шпионские сведения; пониже — способные совершать диверсии, распространять слухи; на самом низу — убийцы и контрабандисты. Правда, от охотников отбоя не было, да не всем верил Каракурт, зная, что Мадер три шкуры спустит с него, если наберет всякую шушеру, годную лишь для того, чтобы расколоться перед чекистами.

А в Фарахе своей работой Каракурт остался доволен. Завербовав пятерых, которых тут же освободили из-под стражи, он с чувством исполненного долга собрался податься в Герат, встретиться с Эшши-ханом. И вдруг в кабинете начальника тюрьмы нежданно-негаданно наткнулся на самого джунаидовского сынка. Все такой же подвижный, коренастый, он ощупал Курреева неприязненным взглядом, но тут же в деланной улыбке оскалил желтые зубы. Что привело его сюда? Понапрасну он и шага не ступит.

— В зиндане немало моих людей. — Эшши-хан решил упредить любопытство Каракурта. — Ковры мне они ткут. Коммерция любит расторопных.

— Вот почему ты в Иран не поехал! — усмехнулся Каракурт. — Не легче ли их на волю выпустить?

— Голодные покладистее, и тюремные ковры подешевле обходятся. — Эшши-хан с издевкой поглядывал на Хабибуллу, думая о взятках, которые приходится давать ему — иначе арестантов не выделит.

— Хан-ага добрый хозяин, — вставил Хабибулла. — Доставил в зиндан жен своих батраков, что тут сидят. Они и ковры ткут и кошмы валят.

— А останется кому до срока с полгода, — с тонких губ Эшши-хана, окаймленных черными усами и бородою, не сходила ядовитая усмешка, — начальник тюрьмы делает мне подарок, выпускает нужного мне человека пораньше, и тот до могилы будет верен мне...

Каракурт отвел глаза — нашел кого дурить! Теперь он не тот простачок, что ходил в телохранителях Джунаид-хана. Юнца и вокруг пальца обведешь, а старого воробья на мякине не проведешь. Джунаидовский сын, убей, всей правды не скажет, в лучшем случае полуправду.

— Вели Кысмат-хан страшно рассердится, — Курреев, оставшись наедине с Хабибуллой, решил потрясти его, — узнав, что его агент по кличке Красавчик пытается удержать в одной руке два арбуза...

— Но Эшши-хан такой влиятельный человек, — побледнел Хабибулла. — Разве он не пользуется покровительством нашего шефа?

— Зачем тут отирается? Кто его интересует?

— Один кузнец и ювелир по имени Гуртли Аллаберды. — Хабибулла с опаской глянул на дверь. — Осужден на двенадцать лет, значится в тюремном списке, но живет в другом месте.

— Что за птица?

— В Файзабаде он убил пограничного комиссара, родича нашего губернатора. От казни туркмен откупился, Эшши-хан помог.

— На чем потом попался? — Курреев потянул ноздрями воздух, словно хищник, напавший на потерянный след.

— На контрабанде, торговал оружием, терьяком. В Туркмении у него родной брат живет...

— Где Гуртли сейчас?

— Адрес мне неизвестен. И вообще его держат в секрете.

— Если губернатор простил за родича, значит, он ему нужен?

— В том-то и дело, что Гуртли работает на губернатора. Химичит с контрабандным золотом, драгоценными изделиями...

— Почему он не бежит?

— Куда? — Хабибулла поджал губы, затем пояснил: — В Туркменистане его знают как облупленного, в Иране и Афганистане он наследил. Эшши-хан, видно, чем-то его обнадежил, недаром о нем тоже недавно расспрашивал.

А этот Хабибулла вовсе не дурак: Эшши-хану, набравшему восемьсот всадников, позарез не хватало юзбашей. В Афганистан скоро нагрянут немцы, и он ринется в Туркмению, чтобы восстановить свое ханство, свершить то, что не удалось при жизни отцу. Гуртли — стреляный зверь, такие нужны и Мадеру.

Аллаберды еще в тридцатом году, проживая под Каахка, торговал коврами, занимался контрабандой терьяка, но, уличенный Советской властью, бежал в Иран и всей семьей попал в лапы Кейли. Английский резидент, завербовав его, поставил условие: не бросая контрабандного промысла, собирать шпионскую информацию, подыскивать людей для создания агентурной сети. И Гуртли исправно служил англичанам до тех пор, пока не угодил в зиндан. Ждал, надеялся, что хозяева вызволят его из беды, но о нем забыли. Лишь один Эшши-хан помнил о нем и разыскал...

Каракурт тоже не дремал — наблюдал за каждым шагом Эшши-хана, не раз увязывался за ним, но тот, доходя до базара, бесследно исчезал у дуканов вдоль дороги, ведущей в городок Кала-Кох. И все же перехитрил ханского сынка. Переодевшись в женскую одежду, он вместе с братом Хабибуллы, мечтавшим о карьере главного провизора, выследил Эшши-хана. След привел к дому старого афганского полковника в отставке, родственника губернатора.

Старик почти каждый вечер уходил с набитой сумкой в сторону Кала-Коха, где в долине реки Фарах-Руд стояли под сенью большого сада два одиноких домика. Он приносил не только еду. Сюда наведывались и его сыновья — как правило, на конях с небольшими ношами — и, о чем-то поговорив с Гуртли, возвращались тоже не с пустыми руками. Аллаберды не выходил днем из дома с большими светлыми окнами, а ночевал в соседнем домике с одним окошком. Ночью его охраняли двое стражников, которые чуть свет снимались с поста и удалялись в Фарах.

Сначала Каракурт целую неделю в бинокль следил за загадочными домиками, за всеми, кто приходил. Трижды появлялся Эшши-хан, но всякий раз уходил явно расстроенный, и Курреев радовался, догадываясь, что визиты бесплодны. Наконец, дождавшись вечернего часа, когда Гуртли перешел во второй домик, Каракурт подкрался со стороны, где не было окон, и толкнул дверь. В полупустой комнате, у окна, на коврах за небольшим дестерханом сидел худощавый человек. Увидев незнакомца, он потянулся к подушке, лежавшей рядом.

— Не стоит, Гуртли, — остановил его Каракурт. — Я тоже не с голыми руками...

Тот убрал руку, но все же ближе подвинулся к подушке, недоверчиво разглядывая Курреева.

— Не признал? А я давно ищу тебя — с тех пор, как однажды увидел у английского консульства в Мешхеде, в компании с Кейли, — не моргнув глазом, соврал Каракурт.

— Я что-то не припомню. — Гуртли был спокоен, но следил за каждым движением незнакомца. — Кто ты?

— Не гостеприимен ты, я вижу. Приглашай своего земляка!

— Есть птицы, чье мясо едят, — Гуртли ощупывал глазами Каракурта, стоявшего опершись о дверной косяк, — но есть птицы, которых кормят мясом.

— Ты хочешь сказать, — прищурился Каракурт, — что гость гостю рознь. Одних возводят на почетный тор [17], других сажают у порога. Сейчас не время словами ловчить. — Он без приглашения сел рядом с Гуртли. — Хочешь на волю? Тогда доверься мне, я все сделаю.

— Не такие пытались меня вызволить.

— Эшши-хан, что ли? — Каракурт заметил удивление в забегавших глазах Гуртли. — Я все знаю о тебе, знаю, на кого ишачишь. Я освобожу тебя.

— За меня даже Ишан Халифа вступился, а что толку...

— Англичане тебе не помогут, их скоро погонят из Ирана. России каюк... Когда немцы придут в Афганистан, будет поздно: они отблагодарят только тех, кто им помогал. Я говорю от имени Германии, и ты, брат, доверься мне. У нас дорога одна.

— Что я должен делать? — поинтересовался Гуртли.

— Начни с того, чтобы продукты тебе носили через два дня. Пусть народу поменьше ходит, скажи, что мешают работать.

— А документы будут настоящие?

— Пусть твоя голова не болит. Месяц-другой поживешь под чужим именем, а там наши друзья овладеют Туркменией, Афганистаном. — Каракурт оглядел Гуртли с ног до головы, добавил: — Старую одежду, что на тебе, повесь на видном месте. Обувь тоже оставь. Уйдешь в другом облачении.