Реквием. Умирать — в крайнем случае

  «Это действительно проблема, — признает шеф. — Но, мне кажется, не стоит это дело чрезмерно драматизировать. Наиболее правильно было бы на первое время оставить все так, как было до сих пор. Я похлопочу, чтобы за вами сохранили вашу нынешнюю квартиру, чтобы ею могли пользоваться ваши тетя и дети, а вы, пока будет найдено радикальное решение, сможете жить и со мной и с ними».

  «А как вы считаете, долго может длиться эта двойственная ситуация?» — рискнула я спросить.

  «Боюсь, что нет, — засмеялся он. — Я человек привычек, но в конце концов проявляю уступчивость. И вообще, если "мы решим основной вопрос, вопрос брака, я уверен, что мы найдем приемлемое решение и всех прочих вопросов».

  Маргарита смотрит в мою сторону и говорит:

— Уступчивый человек, не правда ли?

— Если бы он был уступчивым, едва ли он стал бы разводиться с первой женой.

— Нет. Дело не в этом. Насколько я знаю, его первая жена была красавица с несносным характером.

— Возможно. А чем он еще отличается, кроме уступчивости?

— Я же тебе говорила: хорошо сохранился, серьезный, с отличным служебным положением. К этому можно добавить: воспитан, трудолюбив, я бы сказала, человек, для которого ничего, кроме работы, не существует.

— И как зовут это совершенство?

— Раев.

— Мир тесен! — вздыхаю я. — Не говоря уже о Софии...

— Ты с ним знаком?

— Не лично, только слышал про него. Шутки шутками, но он действительно серьезный человек. Поздравляю!

— Мне думается, что ты слишком торопишься со своими поздравлениями, — тихо говорит Маргарита. -Словом, я вовсе не собираюсь выходить за него замуж. Решила и в этот раз махнуть рукой на «хорошее».

— Почему?

— Да по двум причинам. Во-первых, ничего хорошего я в нем не нахожу.

— Тебе и в самом деле трудно угодить.

— Не такая уж я трудная. Но в данном случае нетрудно предвидеть, чем все это кончится. Серьезный человек, он до того углубился в работу, что не заметил, как прошли годы. А теперь наконец опомнился и возжаждал женщину. Эта жажда, почти болезненная у людей его возраста, сочетается со страхом перед невоз-вратимостью. Но, как водится, жажда быстро утолится, пройдет, и, придя домой после работы, он будет читать газеты в моем присутствии, или вносить свою лепту в общее молчание, или проверять хозяйственные расходы, или спрашивать меня с мрачной подозрительностью, чем я занималась в течение получаса между посещением парикмахерской и прибытием домой.

— Нет, тебе и в самом деле трудно угодить, — повторяю я. — По всей видимости, твой избранник будет какой-то невозможный человек.

— Вот именно, — кивает Маргарита. — Невозможный человек.  Совершенно невозможный.  Вроде тебя.  -И добавляет: — Нам пора.

Ненавистное сверло продолжает вгрызаться в мою голову. Замрет и снова вгрызается еще глубже в мою несчастную голову. Дотягиваюсь спросонок до телефонной трубки, но слышу лишь длинные гудки. Только после этого соображаю, что звонок идет от двери.

— Что?.. Что там опять?.. — сонно спрашивает лежащая рядом Маргарита.

— Все в порядке, дорогая. Спи спокойно.

— Спокойно?.. С тобой уснешь... — бормочет женщина и переворачивается на другой бок.

  Звонок продолжает настаивать на своем, и я быстро натягиваю брюки. Направляясь к двери, бросаю взгляд на часы: семь. Семь утра в воскресенье. Не иначе кто-нибудь из оперативной группы по спешному делу.

  Оказывается, это Боян.

— Я же тебя предупреждал, чтобы ты сюда не приходил, — сухо упрекаю парня, давая ему пройти.

— Что делать, так получилось. По пути сюда я был достаточно осторожен, — заверяет взволнованный юноша.

— Тихонько! — шепчу я, когда мы проходим мимо спальни, где лежит женщина, которая чуть было не стала тещей моему гостю.

  Наконец мы в кухне, где необязательно говорить шепотом, и Боян патетически восклицает:

— Все пропало! — И валится на стул.

— Хорошо, — говорю я, хотя, вполне очевидно, хорошего мало. — Успокойся и расскажи толком, что случилось.

— Все пропало! — повторяет парень.

— Возможно. Но если даже все пропало, какая-то надежда все-таки есть. — Но, так как он молчит, я добавляю: — А я уже собрался было поздравить тебя с вступлением в брак.

— И с браком теперь покончено, — мрачно сообщает гость.

— С браками так быстро не кончают, — скептически вставляю я. — Теперь давай рассказывай о другом.

— А, и то и другое полетело к чертовой бабушке по той же причине.

— А именно?

— Вчера, как обычно, мы встретились с Анной... И по случаю субботы, как обычно, я решил заночевать у нее -надо же было выполнять задачу. Выходим мы из «Болгарии», и Анна выкидывает очередной фортель:

  «Сейчас мы заглянем в «Софию», к моей шайке. Вечером мы едем в Боровец и вернемся только в понедельник утром. Каково?»

  «Чудесно, — говорю, — слов нед, но сегодня я не могу, потому что в понедельник у меня экзамен и завтра я весь день должен буду читать».

  «Глупости, — взбеленилась Анна. — Раз ты до сих пор не подготовился, то завтрашний день тебя не спасет. Не валяй дурака и не вздумай испортить мне праздник».

  «Очень жаль, но я не могу, — говорю. — Если я завтра не сумею поднаверстать, значит, хана».

  «Ну и пусть! Мир от этого не перевернется».

  «У меня отнимут стипендию».

  «Значит, стипендия для тебя важнее всего? — еще больше завелась она. — Важнее нашей дружбы, важнее меня?»

  «Вот еще, — говорю. — Сейчас начнем сравнивать хлеб с любовью!»

  «Нет, ты просто ищешь предлог! — кричит она. — Небось договорился с той толстухой!»

  «Перестань молоть вздор, — говорю. — Будь немножко умнее. Если тебе так захотелось в Боровец, поезжай без меня. А если предпочитаешь вдвоем, подожди, пока я сдам экзамен».

  «Куда и как мы поедем вдвоем? — не перестает злиться эта сумасбродка. — В какую-нибудь пастушью хижину? Да еще в переполненном автобусе? Ребята нашли машины, подготовили виллу, и все это ради меня, а теперь, извольте радоваться, я должна в последний момент отказаться из-за того, что ему какая-то блажь пришла в голову!»

  «Не отказывайся. Езжай. Меня это нисколько не заденет», — говорю я, еле сдерживая себя, чтобы не дать ей по морде.

  «И поеду! Только имей в виду, больше ты меня не увидишь!»

  И зашагала по бульвару, но, конечно, небыстро, чтобы я мог ее догнать. А я и не подумал кидаться ей вдогонку. Догадавшись об этом, она совсем замедлила шаги, потом обернулась ко мне и говорит:

  «Буду тебя ждать в «Софии» до шести. Если к тому времени не придешь, то больше вообще не приходи никогда!»

  И ушла. В этот раз окончательно. Что я мог поделать?

— Хорошо, продолжай, — говорю.

— Вечером к одиннадцати часам я все же проник на виллу, и, сами понимаете, это было не так просто, потому что, вдобавок ко всему, довольно долго Пепо держал меня за хвост, еле вывернулся. На вилле было темно, так что я без особого труда добрался до балкончика и залез в мансарду. Задвинул, как всегда, штору, зажег карманный фонарик и подхожу к столу, но в этот момент вспыхивает свет, не моего фонарика, нет, на потолке, и передо мной стоит Анна. Она вошла так тихо и повернула выключатель настолько неожиданно, что я, признаться, похолодел. Инстинктивно шарахнувшись назад, сталкиваю на пол скульптуру, будь она проклята, гипсовый бюст Сократа или кого другого, который пылился на этажерке. Бюст загремел на пол, но, к счастью, не разбился, а Анна шепчет мне в бешенстве:

  «Разбудишь отца! Хоть его пощади!»

  «Я думал, ты уехала», — говорю ей, как будто между нами ничего не случилось.

  «А я думала, что ты готовишься к экзаменам, — парирует она. — Настолько, я вижу, печешься о своем хлебе, что уже начал шарить по чужим домам».

Проглотив и эту пилюлю, я только спросил:

  «Как мне теперь уйти? По лестнице или через окно?»

  «Как пришел, так и уходи, — бросает она в ответ. — Лестница у нас для порядочных людей!»