Призрак Проститутки

Среда, 6 сентября 1962 года

Дорогая Киттредж!

Были ли вы в Мэне в конце августа? Я взял двухнедельный отпуск до Дня труда[194]включительно — это был самый длительный у меня отпуск с весны 1960-го, когда я забрался на Катадин по последнему майскому снежку. На этот раз я совершил ошибку — отправился к матери в Саутгемптон (бесплатный пансион) и там чуть было не женился. (Шучу, дорогая, шучу.) Честно говоря, трудно сказать, кто там активнее за мной охотился — незамужние девицы, которым мать расписала мои достоинства, или ее более молодые замужние приятельницы, только я едва удержался, чтобы не придушить эту даму, ответственную за мое существование, поскольку отныне в Саутгемптоне нет, наверное, никого, кто бы не знал о моей принадлежности к управлению. Меня от этого тошнило, и, надо думать, стошнило бы, если бы эта осведомленность мешала им ублажать меня телесными утехами. Надо же, во всем мире нашего брата принято считать воплощением зла, коварными манипуляторами угнетенных народов и т. д. и т. п., но разве стаи летних бабочек не слетаются к нам, как пчелы на мед, разве не выстраиваются они, трепеща крылышками, в похотливую очередь, ища благосклонности самого захудалого из нас, а все потому, что — нет, вы слыхали, какой кошмар! — он ведь из ЦРУ. Две недели пролетели мгновенно, и мне ни разу не пришлось запускать руку ни в свой основной капитал, ни даже в проценты. Моя мамаша гораздо богаче, чем хочет казаться, и, как бы там ни было, когда-нибудь отпишет и мне кое-что, к тому же в моем распоряжении еще добрых десять лет, чтобы очаровать какую-нибудь среднего калибра богачку и жениться на ней. За эти две недели я мог бы без особого труда обручиться с кучей денег, будь у меня на то хотя бы минимальное желание, однако, к собственному удивлению, я обнаружил, что презираю большинство богатых людей. Все они, сделал я неожиданное (святая наивность!) открытие, запредельно нарцистичны. «Я и мои деньги» — вот и весь их внутренний мир. А ну, Альфа и Омега, выбирайте! Но и это еще не все! Самовлюбленные богачи лишены даже того, что отличает всех прочих нарциссов, — оригинальности, определенного шарма. Какая ирония! Я вроде бы защищаю Запад, а на самом деле отстаиваю интересы этих саутгемптонских толстосумов, снимающих пенки на Уолл-стрит. Похоже, мне крайне необходимо прослушать для освежения памяти курс о зловредности большевизма-материализма. Encore je blague[195].

А если серьезно, то отпуском я доволен, счастлив, что уже дома, и спешу поведать вам об очередной ожесточенной схватке между Харви и Лэнсдейлом, происшедшей в начале августа, только на этот раз они поливали друг друга в письменной форме. Во время отпуска я не раз размышлял об этом эпизоде, который возник буквально из ничего, обрел весьма причудливые формы, а завершился классически.

Представьте себе очередное заседание Особой усиленной группы. На этот раз — в расширенном составе, то есть снова включая меня. Само собой, в наличии и ряд чисто бюрократических задниц — генерал Максуэлл Тэйлор, генерал Лемницер, Роберт Макнамара.

У меня роль, как обычно, без слов. Примостился со своими двумя чемоданчиками за спиной у шефа Уильяма Кинга Харви (он представляет на заседании Маккоуна) и сижу: Бобби Кеннеди отсутствует, поэтому разговор ползет ни шатко ни валко, а на повестке — «Мангуста». Настырного Бобби с его плеткой нет, и начальники мои отрабатывают дежурный номер. (На дворе август, и главная забота в этот послеобеденный час — не заснуть.) Столько уже слышано-переслышано рапортов по поводу достигнутого прогресса или наметившегося сдвига, но хоть бы словом кто обмолвился, когда же, черт возьми, мы доберемся если не до конца «Мангусты», то хотя бы до ее середины.

Харви, к примеру, кратко доложил об одной из наших диверсионных операций, которая увенчалась успехом. В самом начале августа кубинский сухогруз «Стритем-Хилл», перевозивший в Советский Союз 800 тысяч мешков сахара, был вынужден зайти в порт Сан-Хуан (Пуэрто-Рико) на текущий ремонт. Харви тихим голосом произнес ходячую среди кубинской разведки фразу: «Черт его знает, каким таким образом кубинцам в движок песок залетает», но аудитория в этот предвечерний час уже клевала носом, и мало кто одарил Харви улыбкой. Во время вынужденного захода нанятые нами пуэрториканцы пропитали весь груз «битрексом» — неядовитым реагентом с «весьма удачным», по словам Харви, названием[196], «поскольку он делает сахар горьким. Короче, русские получат 800 тысяч мешков горького сахара».

Тут Лэнсдейл явно просчитался, спросив:

«А как же наши люди сумели подсыпать битрекс в каждый из восьмисот тысяч мешков?»

«Под словом „мешок“ в данном случае имеется в виду не тара, а мера объема, — терпеливо пояснил Харви. — Сахар перевозят в трюмах, навалом. Так что гарантия полная — десять тысяч тонн сахара пропитаны битрексом, то есть практически уничтожены».

Тут заговорил молчавший до сих пор Роберт Макнамара. Сразу стало понятно, что он не слушал ни того, ни другого. На вид Макнамара — распертая от собственной важности «шишка» с верхнего этажа Пентагона, но, насколько мне известно — насколько это может быть известно мне (я имею в виду вердикт столичного истеблишмента), — это самый блестящий и решительный член кабинета министров. Все, что можно сказать хорошего о бюрократе такого ранга, применимо к нему. Я готов в это поверить, но на заседаниях ОУГ он зануда из зануд. Однако на этот раз, похоже, он съехал с привычной колеи. Монотонно чавкая бюрократической жвачкой, Макнамара поначалу усыпил тех, кто еще боролся со сном. Дремал и я, но вдруг будто кто-то толкнул меня в бок. Уныло перечисляя наши подвиги по проведению «Мангусты», министр, как мне послышалось, предложил устранить Фиделя Кастро! После этого он снова понес бюрократическую околесицу, и я подумал, не ослышался ли: «Хотя я ни в коем случае не являюсь сторонником экстраполяции данного альтернативного варианта на потенциальные возможности операции „Мангуста“, тем не менее я допускаю возникновение определенной асимметрии конечного результата, которая — если рассуждать чисто теоретически — может привести к кардинальным изменениям расстановки политических сил на Кубе. С другой стороны, необходимо отметить, что конкретные детали практической реализации вышеупомянутого альтернативного варианта проработаны недостаточно…»

Киттредж, я сказал себе: «Да не может этого быть, не может он такое сказать — мне просто померещилось!» — но все остальные тоже навострили уши. Что он имел в виду? Неужели убийство? Все молчали.

Совещание закончилось в срок. Все разошлись. Я был уверен, что выступление Макнамары не будет отражено в протоколе. Однако спустя несколько дней, 13 августа, мы получили подписанную Лэнсдейлом бумагу, где «на основании директив, полученных на последнем заседании ОУГ», были определены конкретные задачи, а именно: экономический саботаж; операции полувоенного характера; разведывательная, а также политическая деятельность. «И ликвидация руководителей», — добавил Лэнсдейл.

Лэнсдейл разослал копии входящим в ОУГ представителям Госдепа, Пентагона и ЮСИА[197]. Билла Харви, казалось, хватит апоплексический удар. «Малейшая утечка, и тут же парни из конгресса начнут копать, кто там кого собрался ликвидировать. А, Билл Харви, пожалуйте в бумагорезку!»

Разъяренный Харви послал памятную записку Хелмсу: «Я позвонил в секретариат генерала Лэнсдейла и указал на нецелесообразность и глупость упоминания подобных высказываний в письменной форме в документах такого рода».

Можете не сомневаться, Киттредж, Хелмс наверняка передал это Маккоуну, а тот уже вызвал Лэнсдейла на ковер. Как я потом услышал от Харви, Лэнсдейл оправдывался: «Видите ли, сэр, я с самого начала сомневался в целесообразности данного предложения, но попытался понять логику рассуждения. При планировании чрезвычайной ситуации необходимо все учитывать».

Лэнсдейл в своем репертуаре. Маккоун, кстати, сказал Харви, что Макнамара определенно не прав. «Да если бы я вдруг оказался замешан в чем-то подобном, — сокрушался он, — мне могло бы грозить отлучение от Церкви». Он новообращенный католик и придает этому значение.