Призрак Проститутки

Поэтому он не может понять Кастро и не уделяет «Мангусте» должного внимания. А результатов требует. Я бы сказала, что понимаю, почему Джек и Бобби так зациклены на этой проблеме. В наше второе посещение Хиккори-Хилл я завязала разговор с Бобби, и, когда речь зашла о Кастро, он тотчас прервал меня.

«Этого человека надо остановить, — заявил он. — Что, если он установит у себя русские ракеты дальнего действия? Вы об этом думали, а? Думали? Наша страна может оказаться на милости безответственного типа».

Возможно, дело именно в этом. Кеннеди не хотят понять Кастро, не знают: 1) насколько он серьезен и 2) насколько гибок. Они боятся его — так богатые мальчишки не уверены в бедных, — да, совсем как вы с вашими койотами. В глубине души они, несомненно, восхищаются Кастро. А восхищение невероятно раздражает, когда находится у тебя под кожей. Так что они, конечно, должны ненавидеть Кастро. Если Кеннеди и создадут когда-нибудь общество восторженных поклонников, объектом поклонения не будет человек, который пришел к власти, продравшись сквозь джунгли, где сами они могли бы погибнуть. Нет, если уж и создавать клуб фанатов, то пусть он аплодирует Роберту Фросту[191] и Камелоту[192].

Но никогда не забывайте, что Бобби из категории сострадающих. Это его обеляет. Не думаю, чтобы он хоть раз хорошо поспал после залива Свиней. Он сострадает бойцам Бригады, которые сидят сейчас в кубинских тюрьмах, а их больше тысячи. В этом деле братья Кеннеди продемонстрировали высокое чувство ответственности. Они приняли на себя вину за залив Свиней, тогда как они вовсе не повинны в случившемся. Не знаю, кто больше виноват — Объединенные штабы или ЦРУ, но, когда приходится выбирать между дураками, какой же может быть выбор? Объединенные штабы так и не добрались до изучения этой проблемы. Они что, от самодовольства не могут оторвать зад от своих кресел? Я знаю, они не сомневались, что авиация Кастро не выживет после массированного налета эмигрантских «Б-26», как и не ставили под вопрос, придется ли Бригаде идти восемьдесят миль по болотам до гор Эскамбрай. А Эпицентр постарался подтолкнуть начальников Объединенных штабов к благоприятной оценке возможностей эмигрантов, затем использовал формальный оптимизм начальников штабов, чтобы убедить Джека Кеннеди. Конечно, начальники Объединенных штабов так и не выполнили домашнего задания, и вы все лгали себе, а затем лгали Бригаде, рисуя, какую помощь войсками, авиацией и флотом мы им окажем. И Джек Кеннеди, всего три месяца сидевший в кресле президента, попался на удочку. Он повел себя как человек порядочный. Принял вину на себя. Даже Хью, который стоит всецело на позициях республиканцев (когда у него хватает времени проголосовать), начал уважать за это Джека. А Джек со времени провала в заливе Свиней все время считает себя ответственным за то, что там происходит. В мае, когда Кастро предложил обменять пленных бойцов Бригады на пятьсот тракторов, Джек попросил Милтон Эйзенхауэр создать комитет из престижных американцев, который занялся бы сбором средств. Туда вошли такие безупречные люди, как Элеонора Рузвельт и Уолтер Рейтер. Но Голдуотер и его когорта сенаторов похоронили этот проект. Вы обратили на это внимание? Это было ужасно. Имя Голдуотера замелькало в заголовках газет. Если мы пошлем Кастро трактора, сказал он, «наш престиж упадет еще ниже». Я не могла поверить тому, что он способен использовать такую ситуацию, чтобы нажить политический капитал. Ведь одному Богу известно, каково этим людям в тюрьме. А как вам нравится Хомер Кейпхарт: «Если мы согласимся на это предложение, над нами будет смеяться весь мир». Надутый осел! А Стайлс Бриджес: «Сколько еще унижений нам терпеть от этого коммунистического диктатора?» Я впервые поняла, что, какие бы сомнительные дела ни совершало время от времени наше управление, мы — порядочные люди по сравнению с этими оппортунистами. А Никсон! Он заявил, как величайший поборник чести: «Человеческими жизнями не торгуют».

Видя такое отношение со стороны политических деятелей, Милтон Эйзенхауэр отказалась возглавлять комитет, и дело провалилось.

Джек, однако, не отступил. После того как в июне прошлого года комитет «Трактора за свободу» лопнул, несколько эмигрантов создали Комитет кубинских семей за освобождение военнопленных, и Кеннеди дали этой организации освобождение от налогов. Однако за лето комитет не сумел ничего добиться, но недавно Кастро вступил с ними в контакт и дал понять, что готов договариваться. В качестве подтверждения своей доброй воли он — как, я уверена, вам известно — переправил в Майами шестьдесят покалеченных военнопленных, которые прибыли туда на прошлой неделе. По просьбе Бобби (и я, естественно, рада, что он подумал обо мне) я слетала в Майами в качестве частного наблюдателя, чтобы рассказать ему затем, как все происходило. Правда, очень надеялась встретить вас там. И была рада, что вас там не оказалось, и огорчена. (Мои Альфа и Омега разъехались в разные стороны, как две вытянутых руки, — интересно, каково это любить кого-то обеими половинами своего «я»?). Однако голову выше, дорогой Гарри. Очень скоро я и думать забыла про вас. В аэропорту было тысяч пятнадцать или двадцать кубинцев, и если кубинцы, по-видимому, любят толпу и давку, то я — нет. Однако будучи привилегированным свидетелем, что подтверждалось полученными в последнюю минуту документами от министерства юстиции, я стояла довольно близко и могла наблюдать, как из самолета спускались шестьдесят калек — так сказать, кастровская приманка, — шестьдесят мужчин с ранами годичной давности, шестьдесят мужчин, которых встречали на поле двадцать тысяч друзей и родных, махавших белыми платками. Родные, естественно, стояли поблизости небольшой группой и плакали. Гарри, шестьдесят мужчин сошли с самолета, все калеки — у одного нет ноги, у другого — руки, глаза третьего закрыты навеки. Встречавшие попытались запеть кубинский национальный гимн и не смогли. Как медленно, мучительно спускались калеки из самолета! Несколько человек упали на колени и стали целовать землю.

Как только я вернулась в Вашингтон, Бобби принял меня в своем кабинете — он хотел услышать все до мельчайших деталей. Два вечера назад он пригласил нас с Хью на встречу с одним из вернувшихся, парнем по имени Энрике Руис-Уильямс (сокращенно Гарри), это оказался замечательный грубоватый честный малый, простоватый на вид, но я поняла, что он не наивен, а неотесан и честен. У него низкий голос, свободно вылетающий из груди, словно выбрасываемый светлыми силами души и подгоняемый собственным ветром. Через некоторое время ты понимаешь, что перед тобой человек без маски. (А это случается тогда, когда Альфа и Омега находятся в согласии.)

К моей радости, Гарри Руис-Уильямс дважды разговаривал с Кастро, и то, что я услышала, заинтриговало меня. Во время боя в заливе Свиней Руиса-Уильямса подбросило в воздух взрывом артиллерийского снаряда, и он упал на землю с полусотней кусков шрапнели в теле, сломав при этом обе ноги. Бобби потом рассказал мне, что у Гарри дыра в шее, рана в груди, сломаны ребра и парализована рука.

В таком состоянии его вынуждены были оставить в небольшом домишке у моря вместе с другими ранеными, когда Сан-Роман с остатками Бригады стал отступать в болота. Позже в тот же день туда прибыл Кастро с солдатами и зашел посмотреть на раненых. Уильямс сунул руку под подушку, достал пистолет и попытался выстрелить. Возможно, ничего этого и не было, а было лишь желание. Его сильно лихорадило, и он точно не помнит. Однако он услышал, как Кастро сказал: «Ты что, пытаешься убить меня?»

Уильямс ответил: «Для этого я сюда и прибыл. Мы три дня пытались это сделать».

Кастро, по-видимому, не возмутился.

«Почему?» — спросила я Уильямса.

«Я думаю, Кастро увидел в моем ответе логику».

Прежде чем улететь из Гаваны вместе с остальными ранеными, Уильямс снова увидел Кастро.

«Когда прилетишь в Майами, — сказал ему Кастро, — смотри не говори плохо об Америке — они этого не любят. И не говори плохо обо мне, потому что я тоже этого не люблю. Держись середины».