Афганская бессонница

— Черт, не люблю я таких вещей! — выругался Лев. — Ладно, сделаю, что смогу. Ну, а со здоровьем у тебя как? Не простыл?

Слово «простыл» по нашему коду означало, что меня в чем-то уже заподозрили. Если я думаю, что у меня грипп, значит, я на грани провала. А если грипп, но я заверю его, что лечусь, значит, я уже попался и теперь работаю под контролем. Тогда, если то, о чем я просил, все равно нужно было сделать, в том числе уже ради нашего с ребятами спасения, я попрошу его не беспокоиться. А если поручу связаться с моей женой, тогда, на самом деле, ничего не надо было предпринимать. Только дать сигнал тревоги в Москву и ждать развития событий.

— Не волнуйся, и я, и все ребята в форме! Смотри, я на тебя рассчитываю.

— Конечно, я все сделаю! Ты когда еще позвонишь?

— Завтра вечером в это же время. Ты будь на маршруте, чтобы он тоже мог сказать пару слов по твоему мобильному.

— Понял, понял тебя. Я прямо сейчас этим займусь! Ну, удачи!

— Тебе тоже!

Она действительно была нужна нам обоим. Я даже не знаю, кому больше.

Ночь четвертая

1. Некрасов. Передовая

Наступила новая ночь, и снова я ворочался на лежанке в нашей душной каморке. Я уже потерял счет ночам, в которые, без видимых перемен в моем состоянии, перетекали дни. Я вошел, в то полусомнамбулическое состояние, когда уже приходилось напрягать ум, чтобы отличать события, которые действительно имели место, от вариантов, которые я беспрестанно просчитывал в своей голове. Мне удалось лишь минут на двадцать отключиться в машине, когда мы сегодня днем ехали на базу Масуда. И все же я понимал, что вряд ли засну. Лежанки слева и справа от меня были пусты, и где сейчас были Димыч с Ильей, я не знал. Я надеялся только, что они живы.

Моим первым начальником, я уже как-то говорил, был куратор Конторы на Кубе, где мы с моей тогдашней женой Ритой и двумя детьми проходили подготовку перед оседанием в Штатах. Он представлялся всегда как человек, имя, отчество и фамилию которого вы никогда не забудете. — Меня зовут Петр Ильич…

Он делал паузу, чтобы кто-то сказал: «Чайковский!», и завершал представление: «Некрасов!»

Петр Ильич не только научил меня большинству вещей, важных для самостоятельной жизни взрослого человека в, как ни крути, враждебном мире. Он до сих пор был главным в моей, как говорят психологи, референтной группе. То есть, оказываясь в сложной ситуации, я и сейчас старался представить себе, что бы он сказал или сделал на моем месте. К сожалению, возможности проверить правильность моих предположений у меня больше не было. Некрасов погиб в начале 90-х в ходе одной операции в Югославии, в которой нас судьба снова свела годы спустя после знакомства.

Но на Кубе, в спецзоне нашей военной базы Валле-Гранде, в наших долгих, иногда по полдня, разговорах мы никогда не пытались абстрактно прорабатывать разные варианты. Как правило, Некрасов просто вспоминал свою жизнь, в которой самой яркой страницей была война. Та самая, с немцами, на которую он попал совсем мальчишкой. Кто это, Макиавелли считал, что и сами люди, и мотивы их поступков остаются неизменными, несмотря на смену эпох? Да, Макиавелли! Это он постоянно читал Тита Ливия, будучи уверенным, что в его «Истории» есть не только все ситуации, с которыми могут столкнуться люди, но и все возможные варианты их действий; Для Некрасова неполные пять лет войны были столь же поучительными, что и пятьсот лет, описанных римским историком.

Я помню, как Некрасов рассказывал нам с Ритой про вынужденное бодрствование в первые месяцы войны. Я даже помню, где это было. Мы сидели перед нашим одноэтажным домиком на две семьи под большим манговым деревом, по лужайке с криками носилась стайка ребятишек — наших двое и дети наших соседей Анхеля и Белинды. Мы с Ритой пили ром с апельсиновым соком, а Некрасов — чистый «Гавана Клуб». Он единственный из наших знакомых был способен на этот подвиг.

Так вот в тот вечер Некрасов вспоминал, что в первые недели отступления они практически не спали. После того как его подводную лодку потопили и ему чудом удалось выплыть, он с пехотной частью отступал по болотам Латвии, а потом по псковским лесам. Немцы то поджимали сзади, то нападали с флангов, то оказывались прямо перед ними. И Некрасов со своими товарищами все время шел, много дней и ночей подряд.

— Мы не спали неделю! Клянусь вам, без преувеличения! И никто не умер, никто не сошел с ума, ни у кого не было истерики, — говорил Некрасов, скрещивая свои кривые ноги. Он выглядел очень молодцевато, несмотря на свои неполные шестьдесят лет: загорелый, усы, седой бобрик волос, но ноги у этого адмирала были как у кавалериста.

— А почему не поспать по очереди? — спрашивала Рита.

— Потому что мы боялись попасть в окружение.

— И вы выяснили, сколько дней человек может не спать?

— Выяснили — восемь. Дальше мы продолжали идти, но уже по несколько часов не просыпаясь. Я серьезно! Мы просыпались, только когда наталкивались на немцев, в которых мы даже не могли стрелять — у нас уже не было патронов. Значит, мы выстраивались в шеренгу, впереди ставили самых крепких, которые не заснут. А остальные пристраивались им в спину и шли за ними, как лунатики. Важно было только, чтобы и последний не заснул, — мы так потеряли двоих ребят. Они, видимо, чуть отстали и, сонные, пошли в другую сторону.

Я сейчас, похоже, был еще в отличной форме. До момента, когда я начну спать на ходу, у меня еще было четыре дня.

Моя теперешняя жена Джессика все время удивляется, что я не хочу принимать снотворное. Она без своей пилюли не ложится спать. Результат налицо — она с большим трудом встает по будильнику, два часа раскачивается, и все равно голос у нее всегда сонный. Хотя вообще ум у нее тонкий и быстрый: наверное, долго не встряхивается только один какой-тот центр.

Так вот, а я не собираюсь глотать снотворное по той же причине, по которой я никогда не пробовал наркотиков. Я даже травку ни разу не покурил! Мне кажется, что психика — это такой тонкий механизм, что стоит его хоть один раз разладить, и уже никогда не приведешь в первоначальное ясное состояние. Вы спросите: «А как же сигареты? А как же выпивка?» Согласен, в молодости я десять лет курил, а пью по сю пору, иногда могу и много. Но зачем все доводить до крайней точки? Я вот, хотя и считаю себя вегетарианцем, ем и рыбу, и морепродукты. Однако я твердо знаю, что снотворное Для меня будет как наркотик, и даже не помышляю о нем. Лежу и перебираю события дня. Только, в отличие от предыдущей ночи, уже не спокойно.

Поскольку заснуть вчера ночью мне так и не удалось, утром мы записали первый призыв на молитву. Я засек накануне, что муэдзин пел ровно в шесть. Сегодня я растолкал ребят без пятнадцати шесть, мы вышли во двор с камерой и включили ее. В шесть стояла полная тишина, и в пять минут седьмого, и в десять. А камера работала, сжирая драгоценные ампер-часы аккумулятора. Мы уже хотели ее выключить, когда раздался потусторонний голос из громкоговорителя: «Аллах акбар!» Мы его ждали, и все же от него стыла кровь в жилах.

Настроение у меня сегодня утром было повеселее. Теперь я был в контакте с пакистанцем, а история с изумрудом и вовсе вырисовалась! Правда, это не означало, что удастся выполнить хотя бы одно из двух заданий, но, по крайней мере, я к ним приступил. У этой ситуации была и неприятная сторона: теперь сразу несколько человек в Талукане догадывались, что я никакой не журналист. Но обратного хода все равно не было.

Хабиб подошел к нам, когда мы уже выключали камеру. Я с ним вчера вечером расплатился за первые два дня, и он был в обнове. Это были совсем новые блестящие галоши.

Я, по-моему, что-то уже на эту тему говорил. В Афганистане это был не только предмет первой необходимости, но и часть национального костюма, причем неизменная. На головах у людей еще могли быть или пакули, или тюрбаны, или — у женщин — плотный клобук. А вот на ногах у всех гражданских, включая простоволосых детей, обязательно галоши. Мы очень быстро поняли, что по местным условиям это — идеальная обувь. В домах все ходят в носках. Нужно на улицу — сунул ноги в галоши, и ты готов, никаких шнурков. И дальше тебе не страшны ни лужи, ни грязь, ни холод! Вернулся домой — смыл комья грязи в ближайшей луже, и обувь снова чистая. Только вот откуда они берут их? Кто в наши дни еще делает галоши? Наверное, это из старых запасов, советских!