Здесь песок чище

— Если хочешь, дело твое, попытайся. У меня нет ни малейшего желания. Я не сомневаюсь, что он попытается использовать меня в своих интересах, поскольку я его родственник и живу в его доме. Я считаю, что он занимается грязными делишками.

— Ты, пожалуй, что-то путаешь.

— Возможно.

Что-то похожее на тень усталости появилось на лице парня, как будто бы все то, что он открыл своему другу, не принесло ему полного облегчения. Даже если бы тот и разделил его тяжелую ношу, она все равно была бы слишком непосильной для него.

— Положение безвыходное, его ослепили.

— Что?

— Я говорю, что нет другого выхода. Нужно бороться, много работать, попытаться добиться полной самостоятельности, а главное — убежать из этого дома, вырваться из лап ЦРУ и ждать лучших времен. Особенно не совать нос в политику.

— Жизнь сложна.

— Я это знаю. Она сложна только потому, что меня называют коммунистом всякий раз, когда я говорю правду. И это в стране, где я искал убежище от коммунизма! А все потому, что меня не хотят понимать. Но я не могу молчать, когда правда очевидна. Смотри, какая противоречивая история. Один из друзей моего дяди убежал с Кубы, когда там объявили: "Кто не работает — тот не ест". Он испугался, потому что никогда не работал. Прибыв сюда, он был удивлен, так как здесь, хотя и другими словами, ему сказали примерно то же самое: если он не будет работать, и работать много, то и есть будет нечего. Он снова перепугался. Вот здесь мой дядя и взял его к себе. Это и есть тот самый антикоммунизм, характерный для многих уехавших сюда, начиная с моего дяди.

Однажды ночью я слышал, как они ругались с тетей. Ее пугает эта неспокойная и нестабильная обстановка. Он не приводил никаких аргументов в свою защиту — ни политических, ни патриотических. Лишь только повторял: "Я почти ничего не делаю, а мне хорошо платят". Я тебе говорю об этом, потому что на Кубе в армии политработники говорили нам, что нет третьего пути. Здесь я в этом убедился. Как при социализме, так и при капитализме нельзя жить без работы.

— Ну нет! Я думаю по-другому. Мое понятие об антикоммунизме заключается совсем не в том, чтобы есть, не работая, хотя я бы ничего не имел против. Дай бог, чтобы у нас все было. Но ты, я вижу, запутался. Ты хочешь найти какой-то третий путь. Что ж, бросай свое рыболовство и завтра действуй, как тебе заблагорассудится. Только потом не жалуйся, что тебе не доверяют и что тебе не везет. Подумай, может быть, ты сам усложняешь свою жизнь.

— Ну почему же? Если есть моя вина, я не возражаю. Будь проклят тот день, когда мне пришла в голову эта идея. Теперь мне все ясно, а там, на Кубе, я видел только красивые журналы и читал письма родственников, которые не хотели унижаться и писать правду. После всего этого, если есть бог, то это он меня справедливо наказал недоверием этих… Я расскажу тебе то, что у меня на душе и что я никогда не смогу забыть. Ты помнишь, когда мы готовились к отъезду, нам нужен был компас, без которого опасно выходить в море?

— Да, я помню. В конце концов его принес Каэтано, который все похвалялся, а в результате компас оказался игрушечным, и нам не пригодился.

— А ты не помнишь, почему его принес Каэтано?

— Мы тебе поручили достать компас, но потом, я не помню, что-то произошло, и Каэтано предложил свой.

— Я обещал и уже почти достал его. Но потом не смог. Неожиданно столкнулся с серьезным препятствием, о котором вам ничего не рассказывал.

— Вот и выходит, что ты жалуешься на то, что тебе не доверяют, а сам… Ты сам не раскрыл нам свои карты, а теперь говоришь, что этого не должны делать другие. Видишь, как складывается игра? Почему ты не доверяешь нам?

— Это не недоверие. Если бы я все рассказал, то вы наверняка не взяли бы меня с собой. И ты был бы первым, а мне нужно было, чтобы все шло своим чередом и я мог бы уехать.

— Почему ты был так уверен, что мы не взяли бы тебя?

— Потому что это поставило бы под удар успех нашего предприятия.

— Хорошо, давай рассказывай. Интересно, какой опасности ты нас подвергал?

— Может, пройдемся?

Они тронулись. Чино терпеливо ждал, пока его друг, непокорный и мятежный племянник Хуана Батисты Маркеса, расскажет свою историю. Он боялся, что парень вытащит на свет нечто такое, что осложнит их будущее. Наконец его помощник по "Моей мечте" решился начать рассказ.

— Дело в том, что для нашего плавания был необходим компас. Я решил, что смогу достать его, и разработал план. Ведь без компаса опасно было выходить в море, нужно было достать его любым способом.

— Я помню. Ты говорил: "Я знаю, где можно найти любой компас, какой только пожелаешь". Но ты не сказал, где именно. Или говорил? Я уже не помню.

— Я пообещал, что возьму компас у моего приятеля, который имеет дело с рыболовным промыслом, но в действительности надеялся взять в воинской части, где раньше служил.

— Не слишком ли рискованно это было?

— Это как раз несложно. Все меня знали, а потом, у меня был хороший предлог. В части я вырастил немецкую овчарку и попросил разрешения войти посмотреть на нее. Часовой мне поверил. Он думал, что я пойду только к собаке, — это немного в сторону от помещений части и на виду у него. Но потом он забыл обо мне, и я смог свободно ходить по территории.

— А как же другие, кто тебя встречал внутри?

— Это еще проще. Им бы я ответил, что пришел получить кое-какие бумаги, которые мне нужны, или за справкой. Всякий решил бы, что старший начальник разрешил мне пройти через пост. Но мне не понадобились эти оправдания. Так что я без особого труда добрался до знакомого мне склада. Там было всегда полно разных карт, компасов, артиллерийских мишеней и другого имущества. Как-то потеряли ключ от висячего замка на двери склада. Тогда из него убрали все наиболее ценное, а дверь стали закрывать с помощью проволоки. Но компасы оставались, я знал об этом. Они лежали там открыто. Вначале я осмотрелся и, видя, что никого нет, зашел в помещение. Брезентовый мешок с компасами я отыскал быстро. Но, взяв первый, почувствовал, что меня охватило очень сильное волнение. Говорят, что жадность губит человека, хотя, должен сказать тебе, что это была не жадность. Просто я подумал не только о себе. Мне казалось, что одного компаса будет мало и из-за этого может возникнуть ссора. Да и к чему скупиться, если их там много? Схватил один, потом другой, в общем, всего взял три, по одному на каждого из нас. Все шло так хорошо. И вдруг я почувствовал, как чья-то рука трясет меня за плечо. Это был знакомый мне сержант, с которым я и во время службы не всегда ладил. Я знаю, что он обрадовался, поймав меня, но теперь это не имеет никакого значения. Что он мне только не говорил, ведя к дежурному по части! Я знал, что совершил преступление, которое разбирает трибунал. Лист бумаги был тут же вставлен в пишущую машинку, и солдат приготовился отпечатать текст под диктовку дежурного по части. К счастью, сержант изложил факты совсем не теми грозными словами, с которыми обрушился на меня. Он не пугал и не преувеличивал, но и не скрывал своего возмущения, как будто он схватил вора в своем собственном доме. Наконец офицер перешел к протоколу. "Поставь дату", — приказал он. Но солдат уже отпечатал ее заранее, как это делалось в любом документе подобного характера. "Хорошо, докладываю…" В этот момент вошел капитан. Все встали. По его виду я понял, что он уже знает о случившемся. Я чувствовал не страх, а что-то более неприятное — стыд, отвращение к самому себе. Постепенно я рассказал ему все.

— А мы тебе верили! — сказал Чино.

— Я понес лишь моральное наказание. Он спросил, что со мной произошло. Ему все объяснили. Он сказал: "Я его забираю". Мы пошли к нему в кабинет. Покачивая головой, он как бы говорил мне: "Как же так, что же ты натворил?" Я всегда говорил ему правду во всех, даже самых маленьких, конфликтах и относился к нему с уважением. Мне было очень трудно солгать ему, по-настоящему больно. Капитан был всегда справедлив и бескорыстен, и было трудно лгать ему в глаза. "Рассказывай", — сказал он, и я ему все рассказал.