Невидимый фронт

Всего каких-нибудь десять дней назад Дрига кинулся бы на врага, схватил его. Так действовал Ростислав на фронте. Но пережитое за время работы в разведке многому научило капитана. Ни один мускул не дрогнул на лице Ростислава. Дрига даже не повернулся в сторону человека, который недавно пытался его убить. Капитан продолжал стоять спокойно, внешне погружённый в свои мысли, безучастный к окружающему.

Это не помешало, однако, Дриге заметить мгновенный взгляд, которым обменялись шпион и появившийся из алтаря Иваньо. Широким движением руки священник перекрестил шпиона. Тот поймал руку Иваньо и поцеловал её. Как ни быстро было движение, а Дрига увидел, что в тот момент, когда шпион подносил к своим губам руку священника для поцелуя, Иваньо передал ему маленькую, сложенную в несколько раз бумажку. Затем Иваньо подошёл к пожилой заплаканной женщине, стоявшей возле иконы.                                            

Дрига увидел всё, что ему нужно было увидеть. Он вышел из собора и, перейдя на другую сторону улицы, стал ждать.

Теперь капитан чувствовал себя так, как это бывало в былые дни, перед боем. Да и действительно Ростиславу предстояло выдержать опасную схватку...

Дасько появился на улице. Бросив несколько осторожных взглядов по сторонам, он повернул направо, к парку.

Дасько чувствовал себя совершенно обессиленным. Двое суток он не спал — первую ночь бродил по улицам, спасаясь от преследования, вторую — просидел в зале ожидания вокзала.

Ноги Романа подкашивались, он думал только об одном — где-нибудь упасть и заснуть. Но если бы это случилось, он бы привлёк к себе внимание. Значит, надо итти. В парке удастся подремать, сидя на скамейке, хоть как-нибудь дотянуть время до вечера. Вечером Дасько рассчитывал найти приют у старого знакомого.

Дрига сделал знак своему товарищу, который охранял другой выход из собора, и они вместе на некотором расстоянии последовали за Дасько.

На площади перед Ратушей отряд пионеров, весело перекликаясь, ждал, когда пройдёт автомобиль, чтобы перебежать улицу. Ребячьи голоса, звонкие и радостные, вырывались из уличного шума, разносились далеко-далеко.

Дасько обратил внимание на ребячью стайку. В памяти мелькнуло давнее воспоминание — пятнадцатилетний мальчишка, арестованный эсэсовским патрулем за то, что ночью расклеивал на улице листовки с призывом бить немецко-фашистских оккупантов. Листовки были написаны аккуратным детским почерком со сползающими вниз концами строк и тщательно стёртыми резинкой следами клякс.

Вслед за мальчиком арестовали его отца и мать. На допросе отец паренька, слесарь, плюнул Дасько в лицо. При воспоминании об этом Дасько сжал кулаки. Злоба, которая никогда не утихала в его сердце, вспыхнула с новой силой. «Эти, когда вырастут, будут такими же», — подумал он.

Вот и парк — весёлый, солнечный. Гуляющие, дети, носившиеся во весь дух по аллеям, раздражали Дасько. Он забился в самый дальний угол, где почти никого не было, сел на скамейку, развернул записку Иваньо.

«Пока могу сообщить только об одном подходящем человеке. К сожалению, не знаю номер его дома, но вы найдёте легко — на улице Ператского, сразу за бывшим заводом Гроттара, угловой дом, квартира два, во дворе, направо, первый этаж. Спросить Войтека Леонтковского. Скажете, что пришли от меня».

— Вот дурак, — пробормотал Дасько. — Где я найду этот бывший завод? Как он называется сейчас?

Но делать было нечего. «Спрошу у кого-нибудь», — решил Роман.

Откинувшись на спинку скамьи, Дасько чутко, неспокойно задремал.

Оставив своего товарища наблюдать за шпионом, Дрига отправился к Всеволодову.

Полковник сидел у себя за столом и писал. По довольному лицу Дриги Всеволодов сразу догадался, что капитану удалось добиться успеха.

— Как дела? — спросил Всеволодов, откладывая в сторону блестящую, сделанную из пластмассы ручку. — Порядок?

— Так точно, товарищ полковник, — весело отвечал Дрига. — Сейчас он сидит в парке, отдыхает.

— Под наблюдением?

— Так точно.

— Пора кончать, капитан, с этим субъектом. Почти всё, что требовалось, мы установили. Сегодня вечером при любых обстоятельствах он должен быть арестован.

— Слушаюсь.

— Взять его надо живым. Впрочем, если он увидит, что проиграл, то сам сдастся живым. Но надо гарантировать себя от каких-либо выходок с его стороны — тип отчаянный и сумеет использовать любую вашу ошибку.

— Слушаюсь! — Дрига отдал честь, повернулся и вышел. Всеволодов посмотрел ему вслед ласково и задумчиво. С каждым днём он всё больше привязывался к этому молодому офицеру.

Ростислав сегодня был в особенно приподнятом настроении. Вчера произошло окончательное объяснение между ним и Стефой.

То, что пережила Стефа после ранения Василя, открыло перед ней её чувства к этому человеку — чувства, в которых она до тех пор не могла дать себе отчёта. Пережив неуверенность, сомнения, оказавшиеся напрасными, Стефа поняла свою любовь. Впервые пришла любовь к Стефе, и, узнав её, девушка прониклась непонятным беспокойством, тревогой за то большое, незнакомое, что вторглось в её жизнь. Против своей воли, даже не понимая, что с ней творится, Стефа безотчётно сторонилась Василя, присматривалась к нему издали, как бы проверяя самоё себя.

Дрига не мог понять причины наступившей внезапно холодности в их отношениях, отчуждённости в поведении Стефы, сердился, недоумевал — думал, может быть, он чем-нибудь обидел девушку. Сейчас, когда они виделись мало, разговаривали урывками о всяких будничных, неинтересных вещах, Ростислав особенно остро понял, как много значит для него Стефа, как привык он каждый день, каждый час ощущать её дружбу, слышать тот неслышный разговор, который начался во время памятной прогулки на Княжью гору. И Дрига, чуждый хитростей, уловок, открытый, прямой, решил поговорить со Стефой на чистоту, выяснить происшедшее между ними недоразумение.

«А может и недоразумения никакого не было, — говорил себе иногда Дрига. — Что я для неё — хороший знакомый, и всё...» «Нет, объясниться всё же надо, — приходило новое решение. — Она на меня за что-то сердится. При первом же удобном случае объяснюсь», — твёрдо сказал себе Дрига.

Удобный случай представился вчера вечером.

Они сидели в столовой: Михаил, Ростислав, Стефа и «завернувший на огонёк», как он объяснил, Антон. После того как все подозрения относительно соседа Гнатышиных были рассеяны, Антон очень подружился с ним. Особенно сблизила их общая страсть к шахматам. Случалось, они проводили за доской по нескольку часов, причём Кованьский постоянно проигрывал, сердился, по-детски надувая губы, и оправдывался:

— Моя беда, что вы теорию знаете, а я нет. Вот обождите, возьму учебник шахматной игры, вызубрю от корки до корки, тогда вам против меня не устоять.

Михаил, а за ним остальные подтрунивали над Антоном, говорили, что он играет «как Чигорин в детстве». «А Чигорин, — пояснял Михаил, неизвестно откуда почерпнувший эти сведения, — стал играть только в двадцать пять лет».

В этот вечер Антон с Дригой уже расставили фигуры на доске, но Кованьский не торопился начинать — он увлёкся разговором с Михаилом. В депо токарь Николай Ключко применил новый способ обточки поршневых колец, позволяющий в три раза сократить срок выполнения этой операции. Как всегда, нашлись сторонники нового метода, нашлись и противники его. Антон принадлежал к первым и тщательно изучал приёмы работы Ключко, готовясь использовать их на своём станке. Об этом он рассказывал Михаилу, который только слышал о Ключко, но не знал еще, в чём суть дела.

— Есть у тебя бумага и карандаш? — спросил Антон. — Я начерчу, и ты сразу поймёшь.

— Есть и то и другое, — ответил Гнатышин. — У Стефы в комнате.

— Пойдём туда, на чертеже будет всё ясно.

Они вышли.

Стефа и Ростислав остались одни. Дрига почувствовал, что настало самое подходящее время поговорить с девушкой о том, что его тревожило.