Гордиев узел

В его списке остались еще фамилии бывшего руководителя театрального кружка, бывшей руководительницы женского кружка и сегодняшней заведующей детским садом. Он позвонил им и назначил встречи. Кельвин Коуп, руководитель театрального кружка, успел стать настоящим режиссером, и времени у него не было. Речь идет о жизни и смерти? О любви? Ради этого он прилетел из Европы в Нью-Йорк? Ну хорошо, он согласен пообедать вместе в ресторане на Пятьдесят второй улице.

4

Судя по адресу, это был дорогой ресторан. Георг одолжил у Ларри пиджак и галстук. На первом этаже располагались гардероб и бар. Метрдотель проводил Георга наверх, где на имя мистера Коупа был зарезервирован столик у окна.

Георг заказал бокал белого вина. За окном бесшумно струился поток машин; время от времени важно проплывали темные лимузины с тонированными стеклами и телеантенной на багажнике. Мелькало много желтых такси. Пошел дождь. На противоположной стороне улицы появился уличный торговец и принялся продавать складные зонтики. В дверной нише обувного магазина, в больших витринах которого на белокафельных подиумах было выставлено не более двух пар обуви, укрылся от дождя молодой человек с ярко-рыжими волосами. Втянув голову в поднятый воротник плаща, он придерживал его рукой.

Официант подвел к столику пожилого мужчину и молодую женщину и поправил стулья.

— Мистер Коуп? — произнес Георг и встал.

— Вот, Люси, это и есть тот странный европеец, который последовал за своей потерянной возлюбленной за океан.

Они сели. Георг не мог отвести от Люси глаз. Она была красавицей. Настоящей американской красавицей. Плоское лицо с выступающими скулами и крепким подбородком, с глубоко посаженными глазами и детским ртом с полными губами. Стройная фигура, но при этом широкие плечи и большая грудь. Георгу уже приходилось видеть таких женщин, сначала в рекламе, потом и на улицах. Он не раз спрашивал себя, в чем же их отличие от европеек. И сейчас, глядя на Люси, он так и не знал ответа на этот вопрос.

Коуп с добродушной иронией наблюдал за ним:

— Да, она очень красива и очень молода, и из нее выйдет потрясающая актриса.

— Я — Весна, а Кельвин — Осень, — рассмеялась Люси, и, прежде чем Георг успел сформулировать комплимент — что он был бы счастлив хоть раз побыть такой Осенью, — подходящий момент для комплимента прошел.

При этом он сказал бы правду, и не только из-за Люси, а еще и потому, что Коуп, судя по всему, был очень доволен и своим возрастом, и своей жизнью. У него были пышные седые волосы, и, изучая меню сквозь спущенные на нос узкие очки, он был похож на государственного деятеля.

— Позвольте, я сам сделаю заказ, я хожу сюда уже не первый год. А вы пока, может быть, наконец уже что-нибудь скажете?

Георг не произнес еще ни единого предложения.

— Я очень благодарен вам за то, что вы нашли для меня немного времени. Я даже не знаю ее имени, она хотела, чтобы я называл ее Франсуазой, потому что это французское имя, а она очень любит Францию. Я знаю только, что она занималась в театральном кружке при соборе под началом замечательного педагога, она много об этом рассказывала. И у меня есть вот это плохонькое фото… — Георг достал из кармана фотографию и протянул Коупу, который передал ее Люси, задумчиво глядя на Георга.

— Если не ошибаюсь, есть такое немецкое стихотворение о женщине, которая ищет человека, зная лишь его имя, и отправляется за ним через море. А может, наоборот — он ищет ее? Моя мать была родом из Швейцарии и часто читала мне в детстве стихи.

— Вы говорите по-немецки?

— Немецкий я уже успел забыть. Но это стихотворение… Когда мы с вами говорили по телефону, ваша трогательная история напомнила мне о нем. Вы, случайно, не знаете, что это может быть за стихотворение?

— «Побережье Палестины, порт и волны, день за днем вопрошает сарацинка: „Лондон?“ — перед кораблем…» [22]

— Точно! Это оно. Теперь припоминаю. Вы знаете его наизусть?

— Нет, но сарацинка в конце концов добралась до Лондона, спросила там в толпе: «Гилберт?» — и нашла его. Его взяли в плен во время Крестового похода, а она его освободила. Последнюю строчку я помню: «Тем, кто любит, нет преграды, пусть два слова только знают». Мы проходили это стихотворение в школе.

— За это мы и выпьем! — Коуп поднял бокал, они чокнулись и выпили. — Дай-ка мне фото.

Люси передала ему фотографию и повернулась к Георгу:

— А что это за стихотворение? Я ничего не поняла.

Она говорила по-английски с каким-то мягким акцентом, так, словно во рту у нее была картофелина. Георг вкратце пересказал стихотворение, потом сказал несколько слов о Конраде-Фердинанде Мейере — о том, что его дед и бабка жили на берегу Цюрихского озера.

— Да, мне знакомо это лицо, — перебил его Коуп. — Эта девушка была у меня в группе, но имени ее я при всем желании вспомнить не могу. — Он продолжал вглядываться в фото. — И я даже не представляю себе, кто сейчас мог бы назвать вам ее имя. Я никогда не вел никаких документов, не составлял никаких списков. У меня хорошая память на лица, и я всегда знал, кто уже заплатил, а кто еще нет. К тому же я в своей студии давал ученикам другие, новые имена.

— Имена, которые подходят к людям. Он и сейчас это делает, и большинству актеров это нравится, и они часто в качестве театральных псевдонимов берут имена, которые им дает Кельвин.

— А тебе это не нравится, я знаю, и Осень не спорит с Весной о ее имени, и поэтому ты — Люси, только Люси, Люси в абсолюте. — Он рассмеялся, глядя ей в глаза.

Георг никак не мог понять, искренняя ли это сердечность или фальшивая.

Официант принес и разрезал стейк «шатобриан».

— Мистер Коуп, а вы не помните еще кого-нибудь из той группы?

— Я и сам пытаюсь вспомнить. Но, увы, к сожалению… Даже моя прекрасная память тут бессильна. Прошло уже пять или шесть лет. Скажите спасибо, что я вообще узнал ее на этом жутком фото, — это вы фотографировали? Ничего не поделаешь, берите пример с той сарацинки: раз уж вы, не боясь преград, прилетели сюда, за океан, со своим фото, придется вам так же, не боясь преград, прочесать весь Нью-Йорк.

Это прозвучало довольно ехидно. Значит, его сердечность и в самом деле фальшь и он на кого-то или на что-то злился. Георг бросил взгляд в окно. Дождь уже кончился. Мужчина с рыжими волосами все еще стоял в дверной нише напротив.

Они молча принялись за еду.

— Вы сейчас работаете над новой пьесой? — попытался Георг поддержать беседу.

— А вам-то какое до этого дело? Что вы в этом понимаете? Чем вы вообще занимаетесь? Нет, ну что за блядство, в конце концов? С кем мне приходится иметь дело!.. Сначала этот Гольдберг, потом Шелдон, а теперь еще этот влюбленный болван из Европы! — Голос его все набирал высоту.

Официант, которого все это скорее забавляло, чем смущало, похоже, давно привык к подобным сценам. Люси, положив вилку и нож на стол, достала из сумочки заколку, зажала ее в зубах, подхватила обеими руками свои густые длинные каштановые волосы, завязала их узлом на затылке и закрепила заколкой.

— Это же просто невыносимо! Пошли отсюда! Официант! Запишите все на мой счет! — Коуп вскочил и помчался к лестнице.

Люси улыбнулась Георгу:

— Было приятно с вами познакомиться. Напишите мне ваше имя, я пришлю вам билет на премьеру. Он совсем не хотел вас обидеть.

Георг остался один за столиком с обильным угощением. Официант вынул бутылку из ведерка со льдом и подлил ему вина. Георг не спеша съел весь «шатобриан» и все закуски, выпил все вино, и официант принес ему эспрессо, хотя он его об этом не просил. Георг заказал еще и бренди. Он отмечал свой первый успех: Франсуаза все-таки жила в Нью-Йорке.

5

Георг еще никогда в жизни не замечал за собой слежки. Тот самый молодой человек с рыжими волосами, которого он видел из окна ресторана, теперь прогуливался вокруг конькобежной площадки у Рокфеллер-центра. Случайность? Георг останавливался у магазинов, смотрел в стеклянные витрины, как в зеркало, украдкой поглядывал назад, стараясь понять, хвост это был или нет. Так обычно делают герои кинофильмов. Потом вошел в книжный магазин, постоял между полками, бездумно перебирая книги. Но отсюда ему ничего не было видно; чтобы смотреть на улицу, ему нужно было стоять рядом с кассой. Он вышел из магазина под вновь начавшийся дождь. Верхушки небоскребов скрыла серая пелена, лучи прожекторов буравили низкие тучи. Капли дождя заливали очки. Георг посмотрел наверх, и ему на секунду показалось, будто он летит в бесконечно глубокое, усыпанное звездами небо, как кинокамера во время заглавных титров в некоторых фильмах. На улице царила обычная предвечерняя сутолока, теснились желтые такси, спешили куда-то прохожие. Один из них чуть не сбил с ног Георга, и он сердито обернулся. Того, кто его толкнул, он уже не видел, зато его взгляд на мгновение выхватил из толпы молодого человека с рыжими волосами. Тот шел за ним на расстоянии пяти-шести метров, тоже без зонта; мокрые рыжие волосы прилипли ко лбу.