Замок темного барона

— Хайль Гитлер! — крикнули прямо у самого уха Пауля настолько громко, как будто он уже был самым настоящим гауляйтером. Гауптштурмфюрер Ратт степенно обернулся, щелкнул каблуками, красиво и четко, как на параде, вытянул руку в ответном приветствии и…

Совершенно опешил.

Оказалось, приветственные крики издавала белокурая фройлян, затянутая в строгий черный костюм с классической белой блузой.

Пауль был крайне раздосадован визитом молодой дамы. Хотя сама девушка была прехорошенькой: голубоглазой, с нежной розовой кожей, с тонкой, подчеркнутой ремнем талией и очень пышным бюстом. Даже слишком пышным для блузки такого размера…

Понятно, что Пауль лично не имеет ничего против симпатичных блондинок с большущей грудью, но сейчас имеет место вопиющее нарушение порядка! В утвержденном списке членов подготовительного комитета Фестиваля числилась всего одна дама — доктор Агата Шталь. И прибыть она должна была только завтра вечером!

— Доктор Шталь? — удивленно уточнил Пауль, прежде чем приступить к выяснению, каким именно путем Хаос возобладал над Порядком.

— Именно так, — резко кивнула фройлян и тут же раздраженно продолжила, подтверждая худшие опасения Пауля: — Могу я узнать, по какой причине меня не встретили? Я ждала больше часа! Мне пришлось добираться сюда на такси и самой тащить багаж! — действительно, рядом с девушкой стоял внушительных размеров серый клетчатый чемодан. Он так же мало соответствовал пышной внешности молоденькой фройлян, как черный костюм и старомодное имя Агата.

Пауль вытащил из стола аккуратную папочку с почасовым графиком подготовительных мероприятий и попытался прояснить неприятный инцидент:

— Фройлян Шталь, у меня указана другая дата вашего прибытия — 10 мая, девятнадцать тридцать. Это завтра…

— Вы предлагаете мне стоять здесь до завтра? Даже стул не предложите?

— Фройлян всегда изъясняется так громко или для этого есть объективные причины? — Шеф Кольбах вошел в канцелярию, демонстрируя прекрасное расположение духа.

Шеф отличный спортсмен!

Он всегда бодр и весел после обязательной утренней пробежки.

Только долго ли сохранит хорошее настроение человек, приверженный порядку, споткнувшись о посторонний чемодан и обнаружив скандальную девицу прямо у двери рабочего кабинета? Кивнув на чемодан, герр Кольбах нейтрально уточнил:

— Фройлян собралась в отпуск? Что скажете, Пауль?

А что может сказать Пауль в такой ситуации?

Да он и рта открыть не успел, как снова раздались назойливые возгласы доктора Агаты:

— Герр Кольбах! Поведение ваших сотрудников просто возмутительно! Я ждала на вокзале больше часа, потом сама тащила этот тяжелый чемодан, я так устала… — грудастая фройлян сменила тактику, и вместо крика принялась жалобно хныкать: — Хотелось бы принять душ с дороги, вздремнуть, а мне даже не предложили стул!

По едва заметно побледневшим скулам начальника Пауль понял, что барометр настроения Шефа неумолимо смещается от «ясно» к «облачно». Безусловно, герр Кольбах очень выдержанный человек, как и подобает истинному арийцу, он своего раздражения никогда не демонстрирует. Просто его улыбка становится совсем формальной, а речь едкой и ироничной — вот как сейчас.

Кольбах скупым жестом указал на стул в самом дальнем углу комнаты:

— Присаживайтесь, доктор! Приятно удивлен своей популярностью у милых дам. К сожалению, не припоминаю, когда мы были представлены друг другу… Офицер Ратт, подскажите, — Карл Кольбах демонстративно потер виски, украшенные ранней сединой, длинным пальцами с безупречным маникюром. (Шеф чрезвычайно аккуратен и не выносит неухоженных рук.) — Возможно, у меня наблюдается настолько быстро прогрессирующий склероз, что я даже о нем уже успел позабыть? Нет?

— Доктор Агата Шталь. Член организационного комитета, рекомендована попечительским советом, — выпалил Пауль скороговоркой, пытаясь подавить смех: он, вообще-то, и по менее значительным поводам, чем шуточки Шефа, может хохотать совершенно искренне и долго. Такой уж у Пауля характер, что поделать.

Бывало, прежний шеф дядюшка Корст Пауля частенько стыдил: мол, не красит улыбка полицейского офицера. В ответ Пауль только плечами пожимал. Каждый знает: Гестапо — это вам не какая-то там замшелая полиция времен Веймарской республики ⁴, способная разве что мелких воришек по ярмаркам ловить да драть ребятишкам уши за каждое случайно выбитое стекло!

Зато Шеф Кольбах говорит, что человеку с такой улыбкой, как у Пауля, люди должны доверять на интуитивном уровне, что смех — серьезный эмоциональный ресурс, которым следует пользоваться рационально. На этот раз Пауль счел разумным «эмоциональный ресурс» поберечь и со всей возможной серьезностью зачитал из папочки:

— Доктор Шталь подтвердила участие в работе организационного комитета с 17 мая. У меня имеются копия письма с приглашением, ответ и телеграмма о дате прибытия…

Шеф Кольбах чуть заметно приподнял бровь — явный знак, что крикливая фройлян ему изрядно докучает, и ответил уже обычным суховато-усталым голосом:

— Вот видите, сегодня только шестнадцатое. Нет повода драматизировать. Конечно, доктор, коллеги вам помогут доставить багаж в гостиницу и разместиться, но оплачивать проживание за эти сутки вы будете самостоятельно. Бюджет подготовительных мероприятий рассчитан очень жестко…

— Я не имею средств оплачивать чужие ошибки, — фройлян Доктор надула пухленькие губки и расположилась на стуле поудобнее, как будто собиралась провести на нем все последующие двадцать четыре часа, и сурово добавила: — Это возмутительно! Я подам жалобу Рейхсфюреру!

— Если речь идет об официальной жалобе, ее следует направить в организационный комитет — председателю, то есть присутствующему здесь штандартенфюреру Кольбаху! Для Рейхсфюрера этот фестиваль лишь малая толика бремени забот о расцвете германской культуры! Избавьте Генриха от таких мелочей! — пропетый незнакомым, мягким, богато окрашенным баритоном бюрократический спич привел Шефа в настоящее бешенство.

Если бы кто-то спросил мнение офицера Ратта в связи с этим, то Пауль сказал бы: такая реакция вполне обоснованна. Потому что младший по званию офицер обязан по форме доложить о прибытии вышестоящему лицу и ждать дальнейших распоряжений, а не указывать штандартенфюреру, как поступить! А ведь раздражение, тем более гнев, может губительно сказаться на здоровье Шефа: у герра Кольбаха язва желудка в состоянии устойчивой ремиссии! Пауль осуждающе воззрился на дерзкого нарушителя.

— Штурмбанфюрер фон Клейст, личный помощник вице-президента Фонда развития оперного искусства профессора Вейстхора ⁵, прибыл для участия в работе организационного комитета музыкального фестиваля, — запоздало исправил свою оплошность молодой человек.

2. Последний аристократ

Вот он оказывается каков — любимец Рейхсфюрера!

Барон фон Клейст — последний отпрыск древнего дворянского рода, испокон веку владевшего Ы-бург-ским Замком и окрестными землями.

Молодого человека звали Зигфридом.

Разве могли назвать своего златокудрого первенца иначе покойный барон Отто фон Клейст — один из первых германских летчиков, гроза англичан в хмуром небе и на зеленых спортивных площадках, и его супруга баронесса Ута? Ради брака с героическим аристократом австрийская красавица Ута Раушен, подающая надежды пианистка, даже отказалась от музыкальной карьеры, отдав дань музыке в имени очаровательного сынишки…

Сейчас внешность Зигфрида вполне оправдывала его гордое, дышащее тысячелетней мифической силой имя. Сомневаться не приходилось: молодой офицер принадлежит к чисто нордической группе. То есть у него были такие же выступающий подбородок, высокий лоб, мужественно тонкие губы, скрывающие здоровые, ровные и абсолютно белые зубы, уши прав ильной формы и размера, прямой классический нос, как и у самого Пауля. И совершенно такие же глубокие, синие, как вода в местном озере, глаза. Зато в отличие от пушистых, но белесых ресниц гауптштурмфюрера Ратта фрау Природа, благоволившая к аристократам, как всякая дама преклонных лет, одарила Зигфрида черными стрелами ресниц и породистыми высокими бровями. Причем бровями совершенно темными, пожалуй, даже слишком темными для человека с золотыми локонами и безупречной, мраморно бледной кожей, темными настолько, что они придавали официальному лицу штурмбанфюрера совершенно неуместный драматизм — как у загримированного мима.