На затонувшем корабле

Профессор снял очки и вынул замшевую тряпочку.

— Мы возьмём только самое необходимое, — сказал он, закончив протирать стекла очков, — то, что войдёт сюда, — он показал на небольшой фибровый чемодан.

Фрау Эльза, кивнув, с печальной улыбкой смотрела на мужа.

Вдруг профессору Хемпелю показалось, что дрогнула и качнулась земля. С грохотом разорвался воздух, как часто бывает в весенние грозы, после сильного разряда молнии. Мощный и несмолкаемый гул распластался над городом. Тревоги не объявляли. Профессор не мог понять, что происходит. Радио по-прежнему молчало… Зазвонил телефон. В трубке знакомый голос штурмбанфюрера Эйхнера:

— Русские начали обстрел наших укреплений. — Он закашлялся. — Наша поездка не отменяется. Через полчаса я буду у вас…

— Хорошо, — с раздражением проговорил профессор. — Я вас жду. — И бросил трубку.

…Грохот, заполнивший город, не ослабевал, он звучал все на одной и той же грозной ноте. Машина мчалась на запад. Перед глазами профессора Хемпеля проносились знакомые места: кварталы аристократического Амалиенау с роскошными особняками, парк, кладбище, полуразбитая кирха. На улицах пусто и глухо. Куда-то тянутся и тянутся чёрные телефонные провода. Приходится объезжать опрокинутые трамваи, обгоревшие грузовые машины, завалы из железных балок и кирпича.

К небольшому домику изнемогающие от усталости ополченцы подносили мешки с землёй, у амбразур устанавливали пушки и пулемёты, закладывали кирпичом окна нижнего этажа. Несколько санитарных машин с большими красными крестами стояли на тротуаре.

Все громче и явственней тяжёлый гул канонады…

Промелькнул посёлок Юдиттер с сохранившейся кирхой из красного кирпича. По сторонам шоссе — надолбы и противотанковые рвы, наполненные талым, грязным снегом.

На каждом перекрёстке стояли солдаты. У них нарукавные повязки со свастикой — это проверочные посты. Но машина штурмбанфюрера Эйхнера не вызывала у эсэсовцев подозрений, её не задерживали.

Профессор Хемпель знал, что немцам удалось прорвать брешь в кольце русских войск, окружавших город. Теперь к Пиллау, как в старые добрые времена, вели железная дорога, шоссе и морской канал.

Из осаждённого города катили в комфортабельных лимузинах «коричневые» отцы Кенигсберга, не забывшие захватить и своё имущество. «Оппель-капитан» штурмбанфюрера то и дело обгоняли громоздкие дымные машины-дизели. Груз во вместительных кузовах был аккуратно укутан брезентом и крепко перевязан верёвками.

Штурмбанфюрер с неодобрением поглядывал на грузовики и что-то неразборчиво ворчал про себя.

По обочинам шоссе лежали подбитые ржавые танки, брошенные здесь в памятные январские дни…

Справа от шоссе артиллерийский снаряд угодил в небольшой кирпичный дом. Столб огня и дыма, туча черепицы, земли и камней взлетели в воздух.

Штурмбанфюрер Эйхнер сбавил скорость. Он осторожно объезжал воронки и выбоины повреждённого танками шоссе.

— Куда мы едем? — спросил молчавший весь путь профессор. — Там идёт сражение, русские могут перерезать дорогу, и мы попадём в ловушку.

— Это невозможно, — процедил сквозь зубы Эйхнер, — скорее королевский замок провалится в Прегель. Лучшие силы войск СС, гордость немецкой армии, защищают наши коммуникации. Защита Кенигсберга — престиж Германии.

Однако на душе у Эйхнера было неспокойно, и штурмбанфюрер часто вытирал лоб зелёным платком.

По сторонам теперь проносились густые сосновые леса. Потянуло тонким смоляным запахом. Сосны стояли гордые и прямые. Профессору казалось, что они с укоризной глядели на него и, покачивая вершинами, о чем-то шептались.

Ещё один крутой поворот, и открылось печальное зрелище: слева горел лес. Ветер дул с юга, и волны голубоватого дыма перекатывались через шоссе. В дыму, словно призрак, маячила одинокая фигура.

Пожилой ополченец в пилотке и очках, с лицом доброго малого, флажком загородил дорогу.

Эйхнер резко затормозил.

Оглянувшись, профессор увидел остов разбитого самолёта с чёрными крестами на крыльях. И рядом плакат: «Не курить! Берегитесь лесных пожаров!»

— В чем дело? — грубо спросил Штурмбанфюрер солдата — Разве не видишь? Машина принадлежит гестапо. Я еду в Пиллау.

Стараясь приподнять веко, Эйхнер сморщил лоб. Он с презрением смотрел на невзрачного солдата. Военная форма сидела на ополченце косо и криво.

— Дорога перекрыта русскими! — крикнул солдат. Он снял очки и вытер слезы, выступавшие от едкого дыма. — Проехать нельзя. Дальше русские снаряды жгут землю…

Солдат кричал, а профессор едва слышал его. Воздух сотрясали оглушительные разрывы снарядов.

— Проехать сквозь такой огонь нельзя! — крикнул солдат в самое ухо Эйхнера — Это чудовищно. Переждите, обстрел утихнет. — Он поправил съехавшую на затылок пилотку.

— И начнётся атака, дурак, — возразил Штурмбанфюрер, — это артподготовка. Придётся немного поскучать, профессор, — обернулся он к Хемпелю. — Если мне не изменяет память, здесь поблизости должна быть уютная норка.

Профессор промолчал, поджав губы.

Штурмбанфюрер, сопя, развернул машину и погнал обратно. Через несколько километров у столба с жёлтой стрелой-указателем он круто свернул влево.

«До городка три километра», — прикинул про себя профессор.

«Под корнями вековых деревьев города-парка, под мирными зелёными лужайками спрятан военный завод, — вспомнил профессор. — Сотни военнопленных под страхом смерти работали на заводе».

Он с любопытством смотрел на длинные здания — не то бараки, не то казармы. В парке с голыми ещё деревьями видны самоходные орудия, грузовые автомашины, небольшие танки. Дымились походные кухни. Несколько зенитных пушек подняли кверху тонкие длинные стволы.

«В этом городке есть дом, принадлежавший Эриху Коху, — вдруг пришло в голову профессора, — и какое-то особенное, ничем не пробиваемое бомбоубежище для двух человек. Наверное, трудно найти место на землях Восточной Пруссии, где бы у него не было какого-нибудь дома».

Машина миновала несколько улиц и резко остановилась у небольшого, приземистого железобетонного здания.

— Здесь нам будет уютно, как клопам в перине, — сказал штурмбанфюрер. — Это надёжное бомбоубежище для избранных.

Доктор Хемпель вышел, помог выбраться из машины жене, но пойти в убежище отказался наотрез.

— Останемся здесь, Эльза, — ласково предложил он, не глядя на сопевшего Эйхнера, — здесь по крайней мере свежий воздух, а нам пока ничего не угрожает.

Штурмбанфюреру свежий воздух был явно не по вкусу. Он поморщился, вытер зелёным платком лоб и жирную шею. Но все же, не сказав ни слова, остался с профессорской четой.

Сила артиллерийского огня не ослабевала.

Перед глазами, словно в кинематографе, возникла растрёпанная, полураздетая женщина. Она сжимала в руках белокурого мальчишку в новенькой матросской курточке и бескозырке. Женщина тяжело дышала, испуганно озиралась, закрывая рукой голову ребёнка.

— Что случилось, фрау? — спросил, подойдя к ней, солдат в зеленой каске, с повязкой на рукаве.

— Русские открыли огонь… Все горит, земля горит…

— Обычная перестрелка, фрау. Скоро все кончится. Пройдите в убежище. Вот сюда, пожалуйста.

Женщина послушно побрела за солдатом.

— Только это не обычная перестрелка, — бормотала она, — нет, нет, это ужасно.

Неожиданно профессор услышал топот бешено мчавшейся лошади. Из переулка вырвался серый в яблоках жеребец с оборванными постромками и тёмной от пота спиной. Поводя налитыми кровью глазами, не разбирая дороги, запрокинув гордую голову, он ринулся в парк на танки, на пушки, на разбегавшихся в испуге солдат. Раздались выстрелы, и животное забилось на покрытой грязью площадке в предсмертной агонии.

На улице появились беженцы. Они спешили куда-то, жестикулируя и крича. Их разгорячённые, потные лица были измазаны копотью и покрыты пеплом. Они тащили свёртки и чемоданы. У многих на руках были дети. Людей становилось все больше и больше: они уже запрудили всю улицу.