Пермские чекисты (сборник)

— Где мы находимся? — в который раз вопрошал Астахов и не получал ответа.

Они сидели мартовским вечером вокруг тощего костерка. Астахов развернул на коленях карту, обнаруженную в документах старшего группы Тарасова, подбросил на угольки сухую ветку. Пламя осветило заросшие, с заострившимися носами и запавшими глазами лица Грищука и Андриянова, хмуро и безразлично молчавших.

— Километров на пять от базы уходили, — размышлял Астахов, — и все лес и лес, никакого тебе поселка по названию Бревно. А на карте, глядите, лесов почти нет. Ничего не понимаю.

Грищук пригнулся к огоньку, взглянул на карту.

— Или врет она, или выбросили не туда. Никто здесь нас не ищет и не найдет, самим надо выбираться. Завтра, как только рассветет...

— Хорошо, — согласился Астахов. — Но далеко ли уйдем? Снег раскиснет, он уже сейчас влажный. Валенки расползутся. Отыскать бы сначала контейнер с сапогами. И с тушенкой. Петр сварил на ужин последний брикет.

— Как! — удивился Грищук. — Пожрали все энзэ, за семерых управились?

Андриянов сосредоточенно щупал пальцами подошву валенка — скоро прохудится.

— Все начисто поели, — сказал он, не отрывая глаз от валенка.

С утра порешили отправиться на поиски пропитания. Ночью застучал по веткам первый дождь. Грищук проснулся от того, что на висок падали одна за другой тяжелые капли. Вылезать в сырость не хотелось. И вообще это собачье прозябание надоело. Кончалась всякая еда, через пару дней ног не поднимешь. Да и куда выбираться, для чего? Поскорей сунуть голову под трибунал и получить полагающийся срок. Никому из них воля не светит. Постой, а что светило в плену, кроме полного истощения и смерти, смерти безвестной, неотомщенной?

Вспомнил слова Астахова, сказанные как-то по-будничному: «Как бы сладко ни жилось на чужбине, а косточкам русским покойней всего в родной земле». Не настала ли пора сложить косточки в этом лесу и оставшимся троим? Лежат уже четверо под снежными холмиками, никогда не найдут их близкие и родные. Мать и жена Хаджигараева, например, так и не узнают, что их «без вести пропавший» сын и муж не разорван на куски вражеским снарядом и не утонул при форсировании реки, а живым вернулся на родную землю и умер в глубоком тылу, в уральской тайге.

К утру снег в лесу напитался водой. Андриянов, с молчаливой покорностью меся снежную кашу, пошел искать сучья для костра. Астахов, устроив на коленях командирскую планшетку Тарасова, чертил на листе бумаги какой-то план. Грищук вспомнил о запасах патронов и взрывчатки, вытряхнул их из прорезиненных мешков. Мешки примерил и натянул на валенки, перевязал парашютными стропами.

— Чем не калоши! — полюбовался он своей работой. — Примеряй, кончай рисовать.

— Гляди сюда, — пригласил Астахов, — вот примерно точки приземления группы, тут я нашел мешок со взрывчаткой. Теперь понял, где надо искать?

Как не понять! Они-то ходили вокруг точки приземления Грищука, искали на авось. Самолет же, оказалось, во время выброски летел строго на север, а не на восток, как они предполагали. От первого мешка на север надо идти.

— Пошвыркаем кипяточку и пойдем. Где костровой?

Андриянов подошел, буровя снег разбухшими валенками, заматюкался.

— «Беляку» сделал калоши, а своему, советскому товарищу — погибать? Пускай он дрова таскает, у меня ноги в воде...

— Темнота! — рассердился Грищук. — Переобуйся в сухое. Спальный мешок распластай, бурки себе сшей, непромокаемые.

Астахов деликатно смолчал. Он взял из кучи брусок взрывчатки и пошел искать сухостоину, чтобы завалить на дрова.

— А насчет «беляка» ты брось, — продолжил Грищук, когда Астахов ушел. — Он не враг нашей общей родине. Фашисты на то и рассчитывали, чтобы мы тут друг другу не доверяли и грызлись, как пауки в банке. Понял? Он сопливым кадетиком в эмиграцию махнул. Ты — из раскулаченных. Ладно, не оправдывайся. Будут над нами подлинные судьи, им и решать.

Заполнив желудки противно горьким от пихтового навара кипятком, Грищук и Астахов снарядились в дорогу. Пока держат ноги, надо найти проклятые контейнеры, подкормиться, переждать распутицу.

Почти месяц бригада сидела в засаде. Вымерший поселок Бревно надоел до тошноты.

Лыжная рота дважды прочесала квадрат возможной высадки группы «Ульм». Что там квадрат! Обшарили площадь, равную, как выразился капитан Недобежкин, одному из европейских государств. Никаких следов вражеского десанта обнаружено не было, и воины-лыжники ушли на станцию. Правда, некоторым из них повезло — получили от девчат адреса и заверения ждать до скорого уже конца войны.

Искать здесь не имело смысла. Однако Недобежкин медлил, ссылаясь на то, что диверсанты могли затаиться, а возможно, заброшены на длительное оседание. Широкову и оперативникам из Кизела от выдвигаемых версий было не легче, они уже поняли, что «тянули пустышку».

Поправку в планы внесла непогодь. Ночью хлынул дождь, снег раскис, а группа захвата — в валенках. Утром, разбрызгивая лужи на льду, примчались аэросани. Капитан Недобежкин, ссылаясь на разрешение Москвы, скомандовал «отбой».

— Но, — тут же добавил, — передвижные заслоны вдоль железной дороги от Соликамска до Чусового сохраняются. Ты, Широков, останешься в Кизеле для координации, сапоги тебе ребята подберут. На сутки можешь сгонять в Пермь, показаться домашним.

Недобежкин сходил к аэросаням и принес леснику клетку с двумя голубями. Держать их посоветовал на сеновале.

— Не надо мне, — запротестовал лесник, — разводить не собираюсь, не тот возраст.

Капитан остановил возражения старика:

— Слушай сюда. Это не блажь, а средство связи с нами. На лапках сизарей под пленкой — записки. Одинакового содержания. На случай, если одного подшибут, другой долетит до цели.

Лесник поглядел на лапки, уважительно хмыкнул. Не баловство, выходит.

— Запомни, отче, — продолжал инструктировать Недобежкин. — Если нагрянут те, кого мы тут дожидались, выходи во двор, вроде сенца корове дать, и выпускай сизарей из клетки. Через час они будут на станции. А ты задержи пока гостей, баньку затопи.

— Постараюсь, — заверил старик, — исполнить в точности.

Недобежкин укатил, а следом двинулся отряд. Девчат удалось разместить в санях, откормленная Розка тянула хорошо. Паша упрямо шла пешком вместе с мужчинами, прихрамывая и делая перекуры. Поздним вечером вышли к станции Яйва. Сменить мокрые валенки или хотя бы обсушиться не удалось — подвернулся товарняк до Кизела. Там Широков простился с Пашей и ее девичьей командой, оперативникам обещал через сутки вернуться.

В Перми Виктора сняли с поезда в полузабытьи, с высокой температурой. Жесточайшее воспаление легких свалило с ног, надолго вывело из строя.

Была середина июня, когда Широков наконец выписался из больницы. Ориентировка из Москвы сообщала о прекращении поиска группы «Ульм».

Они шли строго на север, отклоняясь в стороны метров на двести, не более. Шли, преодолевая голодную слабость. Попытались подбить какую-то птаху с хохолком на голове, потом белку, прильнувшую к стволу. Выцеливали не дыша. И — мимо. Автомат — не ружье, тут заряд дроби нужен. К вечеру, вовсе обессилев, остановились на ночлег. Развели костер, попили пустого кипятку. Легли на лапник и пожалели, что не прихватили спальных мешков. Оттепель резко повернуло на мороз, и всю ночь они продрожали. Едва дождались рассвета, чтобы двигаться дальше.

Шагать стало мучительно. Снег схватило ледяной коркой. Наст не держал, ноги тонули в снежной крупе, от острых льдинок резиновые мешки на валенках вскоре превратились в лохмотья.

Когда выбрались на прогалину и свалились без сил, Грищук решил: все, хватит, надежды на спасение нет. К чему эти бесконечные мучения? Где Астахов, передать бы ему адрес Павлины на всякий случай, если выживет...

Он заставил себя поднять голову. Совсем близко, шагах в двадцати, с наклонившегося дерева свисал контейнер. Почудилось с голодухи? Дал глазам отдохнуть и вновь поднял голову. Мешок защитного цвета висел боком и, казалось, покачивался от легкого ветерка.