Гордиев узел

Больше она не заговаривала об этом, не пыталась уговорить его отдать Булнакову чертежи. Она принесла шампанское, и после третьего бокала они занялись любовью. Рано утром она тихонько выскользнула из постели, и, когда в семь часов он проснулся, ни ее, ни зеленой малолитражки уже не было.

Георг не придал этому значения. Он принялся за перевод и лишь после обеда отправился за покупками в Кюкюрон. После магазинов он выпил бокал пива в баре «У пруда», поболтал с Жераром, и, поскольку тому как раз надо было ехать в Лурмарен за вином — а ему вино тоже не помешало бы, — он составил Жерару компанию. Домой он вернулся в сумерках.

Выйдя из машины, он достал из кармана ключ, но, подойдя к дому, увидел, что дверь открыта. Взломана. Внутри царил хаос: содержимое шкафов, полок и ящиков валялось на полу, мягкая мебель была изрезана ножом, пол на кухне усеян целой и битой посудой, банками, овсяными хлопьями, спагетти, печеньем, кофейными зернами, пакетиками с чаем, помидорами, яйцами, — они все перевернули вверх дном. Георг прошел по комнатам, сначала осторожно, стараясь не наступать на одежду, книги, пластинки, вазы, пепельницы, бумаги, потом махнул рукой и перестал обращать на это внимание. Теперь это уже не имело значения. Время от времени он ногой переворачивал или отодвигал что-нибудь в сторону. «Смотри-ка, — удивился он, — телеобъектив, который я давно уже ищу! И даже не разбился. А вот и пепельница с логотипом „Гиннес“, которую я сто лет не видел и уже решил, что ее прихватил с собой кто-нибудь из гостей».

Чертежи лежали в водосточном желобе. Георг отыскал в этом хаосе словарь, линейку и ручку, расчистил место на письменном столе, придвинул стул и принялся за работу. Перевод надо было закончить к завтрашнему утру. С уборкой ему поможет Франсуаза. Он удивился, насколько равнодушным его оставил этот обыск и разгром.

Франсуаза не приехала. В полночь Георг отправился в Кадене. Окна ее квартиры были темными, малолитражка перед домом не стояла. «Значит, она уже у меня», — подумал он. Но когда он вернулся домой, ее машины там тоже не оказалось.

Ночь была светлой, и, когда Георг погасил свет и лег в постель — на свежую простыню поверх распоротого матраца, — ему хорошо был виден беспорядок в комнате. Он не узнавал силуэтов и очертаний интерьера, которые привык видеть с кровати. Слева они опрокинули маленький шкаф, а справа сбросили со стены картину. Кровать возвышалась, как остров, посреди разбросанных по полу брюк, рубашек, курток, пуловеров и носков. В гуще этих тряпок что-то поблескивало. Георг не выдержал, встал и посмотрел — это оказалась пряжка от ремня.

Уснуть ему никак не удавалось. Так же как он хотел, но не мог закрыть глаза и не видеть этого хаоса — так же тщетно он пытался не видеть всего, что с ним уже произошло и что ему еще предстояло. Хотя видеть, в сущности, было нечего. Вернее, если он что-то и видел, то сделать все равно ничего не мог. Устранить последствия разгрома в доме означало закатать рукава и навести порядок. А что означало устранить последствия той ситуации, в которой он оказался по милости Булнакова? Взять кольт и перестрелять всю эту банду? Георг натянул одеяло на голову. «Единственное, что я могу, — это натянуть одеяло на голову и надеяться на то, что когда-нибудь они от меня отстанут и смоются, — подумал он. — Какой им смысл меня убивать? Зачем им моя жизнь? Какая им от этого польза?»

В конце концов он опять встал, включил свет, спустился вниз и, порывшись там, где нашел телеобъектив, откопал и фотоаппарат — тоже целый, а потом и новую пленку. «Они оставили упорядоченный хаос, — подумал он. — Если мне что-то понадобится, надо просто искать на полу перед соответствующими шкафами и ящиками». Он зарядил фотоаппарат и поставил будильник на шесть часов.

«Перестрелять эту банду» он не мог, но мог сфотографировать. На тот случай, если ему все же придется иметь дело с полицией или если он захочет все это кому-нибудь более или менее убедительно рассказать. Но он понимал, что на самом деле эта «фотосессия» нужна ему именно как своеобразный суррогат расстрела.

В половине восьмого он уже сидел в засаде в Кадене. Поскольку одновременно держать под «прицелом» вход в офис в маленьком переулке и стоянку у памятника барабанщику он не мог, он решил наблюдать за стоянкой. «Если удастся щелкнуть их вместе с машинами, да так, чтобы были видны номера, — это уже будет неплохая зацепка для полиции», — думал он.

Он приехал в Кадене в семь часов, припарковал машину как можно дальше, у церкви, и стал выбирать наблюдательный пункт на площади с «Барабанщиком». Углы улиц, подъезды домов, выступы стен — везде, где у него был хороший обзор, он и сам оказывался на виду. В конце концов он направился в дом напротив стоянки и позвонил в квартиру на втором этаже. Семья сидела за завтраком. Ах, репортер газеты? Надо же, как интересно! Значит, он хочет снять площадь в утреннем свете? Статья о Кадене в «Пари-матч»? Но их-то дом он, конечно, тоже снимет? Георг охотно дал обещание увековечить и их дом, получил чашку кофе, повозился на подоконнике с объективами, изо всех сил изображая репортера. Машины Франсуазы не оказалось перед ее домом и утром.

В восемь часов зеленая малолитражка въехала на площадь. Из нее вылезли двое мужчин. Георгу были знакомы их лица: он видел их в булнаковском офисе. Его охватил панический страх. Что они сделали с Франсуазой? Сначала кошки, потом обыск… Неужели… Нет, только не это! Только не Франсуаза!.. Эти двое еще стояли у машины, когда приехал на своей «ланче» Булнаков. Он остановился, но из машины не вышел, те двое сами подошли к нему. Георг делал снимок за снимком: Булнаков лицом к объективу, сидит в машине, положив руку на открытое окно, Булнаков вместе с двумя типами рядом с его машиной, потом рядом с «ситроеном» Франсуазы, потом один на площади, глядя вслед уезжающей малолитражке. Если снимки получились, то лица и номера машин будут хорошо видны.

Георг поехал в Марсель и прослушал сообщения на автоответчике. От Франсуазы никаких вестей. Вечером тоже — ни Франсуазы, ни записки на двери. Уезжая, Георг закрыл взломанную дверь в кухню изнутри на засов, а дверь каминной решил пока использовать как входную. Ключа от нее у Франсуазы не было. Может быть, она приезжала, не смогла попасть в дом и обиделась? Но в любом случае она, скорее всего, оставила бы записку. Несколько раз он звонил ей на работу, но она не снимала трубку. Ее машины опять не было перед ее домом, на звонок никто не открыл, а шторы на окнах были задернуты.

Так прошло несколько дней. Никаких следов Франсуазы. Ни Булнаков, ни его люди тоже больше не напоминали о себе. Никаких актов вандализма в отношении дома, сада или машины. Георг еще одно утро провел в засаде в Кадене. На этот раз он поджидал их в переулке, ведущем к офису Булнакова, и сфотографировал их входящими в подъезд дома: самого Булнакова, тех двоих и какую-то молодую блондинку, которую он до этого никогда не видел. Франсуаза не появлялась. Не приезжала к нему, не возвращалась к себе домой и не отвечала на звонки, когда он звонил ей в офис.

В конце концов это ожидание и страх за нее так измучили Георга, что он уже готов был позвонить Булнакову и объявить о своей капитуляции: мол, бери все, что хочешь, я все тебе принесу, достану, украду, скопирую, сфотографирую — только верни Франсуазу!

16

Утром он приехал в свой офис и открыл сейф, в котором хранил оригиналы чертежей. Он хотел перенести перевод с копий в оригиналы.

Сигарет не было. Пачки «Голуаз», которую он позавчера положил в сейф на оригиналы, — он это хорошо помнил. Он всегда так делал. Для него, как и для любого заядлого курильщика, не было ничего страшнее, чем оказаться ночью без сигарет. Время от времени он оставался в конторе допоздна и знал, что бар внизу в это время закрыт.

Дело было не в сигаретах. Сигареты у него были. К тому же исчезнувшую пачку, которая лежала на оригиналах, он нашел — в нижнем отделении. Кто-то открывал сейф.