Невидимый фронт

— Откуда я знаю, — ответила она, немного погодя. — Только мне и дела, что за ним смотреть.

Про себя Стефа решила, что если Василь явится и Михаил будет его приглашать, как вчера, то она уйдёт в свою комнату — заниматься. «Нечего зря время проводить, — уговаривала себя девушка. — Запустишь учёбу, потом не наверстаешь. Да и интересного в его рассказах ничего нет».

И всё же, против воли, Стефа прислушивалась к шагам на лестнице, гадая: не Василь ли это? А когда Василь, наконец, пришел, она тут же попросила брата:

— Пойди, Михайлик, позови его чай пить.

— Я и сам хотел итти за ним, — ответил Михаил. — Ему одному скучно в своей комнате.

И опять они просидели втроем весь вечер.

Так началась дружба Дриги со Стефой.

Ростислава привлекал открытый, прямой характер девушки. «Надёжным другом она должна быть, — думал Ростислав о Стефе. — Не даром боевую школу в партизанском отряде прошла».

Когда Дриге выпало несколько свободных часов, он предложил Стефе пойти погулять вместе. Девушка с радостью согласилась.

Они отправились на Княжью гору — старый  парк, раскинувшийся по склонам холмов, возвышавшихся над городом.

В парке было тихо, безлюдно. В воздухе носился тонкий, чуть уловимый запах увядшей листвы. Бурые листья дубов, ржавые — каштанов, яркокрасные и желтые — клёнов шуршали под ногами. Этот лёгкий звук, обрывающийся при каждом шаге, навевал прозрачную, неясную, беспричинную грусть.

Ростислав и Стефа, безотчётно поддавшись очарованию осеннего парка, шли молча, изредка перебрасываясь короткими фразами.

Но печаль — недолгая гостья в молодом сердце. Когда Дрига и его спутница вышли на небольшую площадку почти у самой вершины, настроение их сразу переменилось.

Перед ними раскрылся город — бесконечные ряды домов, острые шпили соборов, прямые ленты улиц. Давно перевалило за полдень, солнечные лучи превращали в червлёное золото черепицу крыш, пронизывали багровыми стрелками дрожащие волны тепла, поднимающегося от нагревшихся за день стен, мостовых, тротуаров. Неясный гул — голос большого города, в котором трудно было уловить отдельные звуки, как трудно уловить слова песни, которую хор поёт вдалеке, — доносился сюда, к вершине горы, и в этом голосе была нескончаемая бодрость, уверенность, сила.

— Как хорошо, — первой прервала молчание Стефа. — Смотрите, вон институт, в котором я буду учиться.

Девушка показывала на прямые строгие корпуса, блестевшие широкими окнами.

Дрига ловил каждое слово девушки, но в то же время прислушивался к какому-то другому разговору, внутреннему, который, казалось Ростиславу, происходил между ним и Стефой. Что говорили они друг другу в этом разговоре, Дрига не знал, но понимал: что-то очень хорошее, дружелюбное, ласковое. И этот разговор не отвлекал Дригу от других мыслей, не мешал видеть красоту озарённого вечерним заходящим солнцем города — наоборот, делал Ростислава особенно восприимчивым, чутким, зорким, способным без конца впитывать в себя новые  и новые радостные впечатления.

— Смотрите, смотрите, — тормошила своего спутника Стефа. — Вот там наш институт. Я говорю «наш», как будто уже учусь, там, — засмеялась она сама над собой. — Но это ничего. Не такие крепости брать приходилось, — глаза её из лукавых, с лучистыми, вспыхивающими искорками, стали твердыми, упорными, холодными.

Дрига понял: она не отступит от поставленной цели. — Вот туда, правее, — политехнический, за ним — университет. Видите?

— Вижу.

— Скоро кончится война, — задумчиво сказала Стефа, — снимут затемнение, и мы опять придём сюда — вечером. Вы увидите, как красив Кленов — он весь в огнях. В сорок первом году мы со школьными подругами часто бывали здесь. Ночью освещённый университет похож на корабль — большой, сильный, рассекающий волны. А политехнический институт — как целый посёлок, столько сияет в его окнах огней. Я часто думала тогда: скорей бы мне стать совсем взрослой, студенткой, сидеть поздно вечером там, в лаборатории, когда вокруг тихо-тихо, и готовиться к важному открытию, такому, чтобы о нём узнали по всей стране. Не из честолюбия, нет, пусть моя фамилия даже осталась бы неизвестной, но чтобы о моём открытии знали все, чтобы каждому советскому человеку оно принесло пользу.

— Значит, вы хотели учиться в политехническом институте? Почему же теперь выбрали медицинский?

— А разве только в технике можно делать открытия? В медицине даже ещё больший простор для исследователя. Что может быть благороднее борьбы за здоровье человека, за жизнь его, против болезней, которые приносят несчастье и горе.

— Да, я всей душой одобряю ваш выбор, — сказал Ростислав.

Они присели на старенькую, давно некрашеную скамейку, на спинке которой крупными буквами было вырезано имя «Богдан» и овальное, похожее на сливу, сердце, пронзённое длинной, покривившейся стрелой.

Капитан и его спутница сидели молча, наблюдая за большим розоватым облаком над горизонтом — облаком, похожим на огромную снежную бабу. Снежная баба плыла в голубоватосинем небесном просторе медленно, не торопясь, с чувством собственного достоинства. Незаметно её очертания стали меняться, расплываться и через минуту на месте бабы оказался ребрастый, худой крокодил, с хищно вытянутым носом.

Над городом пронёсся протяжный звук гудка ближней фабрики, ему ответил другой, третий, четвёртый — кончилась дневная смена. Гудки — одни чуть с хрипотцой, старые, натруженные, другие — молодые, задорно резкие, рассказывали о честном трудовом дне, о заслуженном отдыхе рабочего человека, о том, как хорошо, вернувшись домой, смыть холодной струёй из-под крана усталость и думать о том, что ещё один день не ушёл зря, можно с гордостью вспоминать о том, что сделано сегодня.

Слушая голоса гудков, чувствуя близость Стефы, Дрига ощутил глубокий прилив бодрости, сил, энергии. Он думал о том, сколь велика честь быть часовым и защитником этого мирного труда, грудью встречать опасности, грозящие людям, даже и не предполагающим об этом, защищать возможность для Стефы и подобных ей делать открытия, которые станут известны всей стране, для рабочего — трудиться за своим станком, для поэта — слагать стихи, для только что родившегося младенца — прожить солнечную, наполненную радостью труда и побед жизнь.

Неслышный, внутренний разговор, который вёлся всё время между Ростиславом и Стефой, чувствовал не только он, но и она. Мысли её отдалённо, неясно и в то же время точно совпадали с думами Ростислава, откликались на них. Сейчас она, глубоко вздохнув, сказала:

— Мы с вами молоды, а нам уже многое пришлось пережить, и всё-таки я рада, что родилась в такое время. Люди будущих поколений будут с восхищением читать о наших современниках и в глубине души, может быть, завидовать нам. Ведь наша эпоха — это эпоха самых грандиозных и самых героических дел.

— У каждого поколения свои героические дела, — возразил Дрига. — Люди станут покорять природу, отправляться на другие планеты.

— Это верно. А всё же на нашу долю выпала большая честь — начать строить коммунизм.

— Я читал о тех, — Дрига говорил, отвечая своим и в то же время понятным Стефе мыслям, — которые посвятили себя борьбе за счастье будущих поколений, а сами отказывались от всех радостей, становились какими-то монахами, аскетами, что ли. По-моему, это неправильно. Можно всего себя отдать великой цели и в то же время любить красоту, а прежде всего чувствовать радость от того, что избрал верный путь в жизни, пусть этот путь и будет суровым.

Стефа понимала внутренний, глубокий смысл его слов — неслышный разговор продолжался.

— Я согласна с вами, — ответила девушка. — Только в кино партизанская жизнь состоит из лихих набегов и увлекательных приключений. В действительности, кроме этого, бывало и многое другое: холод, голод, усталость, когда готова упасть лицом в болото и так заснуть. А всё же никто из нас не ныл, не жаловался, не представлял себя какой-то жертвой. Мы были простыми, весёлыми парнями и девушками — дружили, в подходящую минуту любили петь песни, плясать, случались у нас и партизанские свадьбы. А когда нужно — каждый готов был итти на смерть. Мы гордились тем, что сражаемся за родину, и никто не променял бы свою сырую землянку или ночлег на снегу, под елью, на самые пышные хоромы, если бы для этого пришлось отступить перед натиском врага... Однако мы с вами заболтались, — прервала Стефа. — Пора домой. Скоро вернётся Михаил, и я должна успеть разогреть ему обед.