Вне игры

— Ну, что же, извольте… Если вам не обойтись без записей… Прошу вас… Может, угодно подкрепиться? Боржом, чай? Я понимаю: нервы, проклятые нервы. Итак, я вас слушаю…

ВОЙНА ВНОСИТ КОРРЕКТИВЫ

Рубин родился и учился в Москве. Отца он не помнил, отец умер, когда мальчику перевалило за год. В школе у него было два увлечения — немецкий язык и радио. В первом «повинна» была мама, Аделина Петровна. Даже не столько она сама, сколько Курт Зенерлих из группы австрийских инженеров, работавших по договору на большом московском заводе. Рубина была переводчицей в этой группе, и случилось так, что с Зенерлихом у нее установились отношения более близкие, чем служебные.

Она жила недалеко от дома иностранных специалистов. Зенерлих, возвращаясь с работы на машине, нередко приглашал фрау Аделину: «Нам с вами по пути, поедем вместе…» Как-то в субботу она сказала ему:

— Если сегодня вечером у вас не будет ничего более интересного, то заходите к нам на пельмени. Я хочу познакомить вас с сыном — он увлекается немецкой литературой.

С тех пор она стала встречаться с Зенерлихом и вне завода. И часто в обществе сына. Втроем ходили в театр, кино, в заводской клуб. Зенерлих охотно приносил Захару немецкие книги. Аделина Петровна была счастлива — ее сын, будущий лингвист, имеет возможность разговаривать с человеком, для которого немецкий язык — родной. В том, что Захар будет лингвистом, Рубина не сомневалась. В этом она окончательно утвердилась после заводского вечера интернациональной дружбы, где Захар читал Гейне на немецком языке. Слушатели бурно аплодировали, а Курт Зенерлих, сидевший рядом с Рубиной, восторженно говорил ей: «Это вундеркинд, Аделина Петровна!»

Что касается самого Захара, то он еще не решил: радио или лингвистика. Во всяком случае, мальчик с увлечением занимался в радиокружке, где легко освоил работу на ключе передатчика. Курт Зенерлих одобрительно относился к обоим увлечениям. «Если мальчик успевает и в одной и в другой области, — говорил он Аделине Петровне, — не надо ему мешать». А несколько тщеславный Захар был горд тем, что экзаменовавший его радист первого класса сказал ему: «Молодец… Я бы взял тебя с собой в экспедицию. Хоть на Северный полюс!»

Слова, оброненные радистом, разбудили в юноше мечту о далеком Севере. Захар не стал лингвистом. Его подхватили ветры того неповторимого времени, которое рождало покорителей Северного полюса и строителей Магнитки. И судьбе угодно было, чтобы на одной из зимовок появился только что окончивший десятилетку паренек с незаурядными способностями радиста.

Через три года работы на Севере ему дали отпуск, и он полетел в Сочи.

…Солнце, море, поездки на Рицу, в Гагру. Первый в жизни отпуск на самостоятельно заработанные деньги. И притом немалые. К быстро сложившейся веселой компании прибилась молодая, красивая женщина, которой Захар — так ему казалось — был не безразличен. Может, потому, что она тоже была радистом-любителем и занималась в радиоклубе Осоавиахима.

Уже на пятый день знакомства Захар знал, что Елена Бухарцева замужем, но он не удержался от пошлости: «Здесь все холостые». Елена озорно улыбнулась, и курортный роман стал развиваться по традиционным канонам. Сперва прогулки в компании, потом вдвоем — восхождение на Бытху, поездка на Ахун. Уже известны все подробности биографии Бухарцевой. Ее муж — ученый-медик, в свое время спас Елену от смерти.

До отъезда из Сочи оставалось еще две недели, когда пришла телеграмма: сослуживцы мужа сообщали Бухарцевой, что, находясь в командировке, в Сибири, ее муж, видимо, утонул во время купанья. Тело так и не нашли. В тот же день Елена покинула Сочи. Захар поехал провожать ее. Он старался сохранить на лице скорбное выражение, но ему это плохо удавалось.

Через неделю Захар получил от Елены телеграмму и тут же отправился в Москву. Бухарцеву он застал в полной растерянности. Она не могла даже исполнить последний свой долг перед мужем: положить цветы на его могилу. Таковой, увы, не существовало. Более того, бывший ученик профессора, явно претендовавший ныне на его место, пустил слушок: де, мол, время ныне такое (шел тридцать седьмой год), что неизвестно — действительно ли с Николаем Павловичем случился разрыв сердца в воде (явление отнюдь не редкое), или же профессор исчез при других обстоятельствах. Рано утром в воскресенье он вышел из гостиницы, и больше его не видели. Что произошло в действительности, никто не знал. Но говорили разное: вероятно, утонул, будучи в состоянии крепкою подпития — профессор любил выпить. А может, разрыв сердца в воде? А может? И сослуживцы многозначительно разводили руками. Так это или не так — разбираться не стали. Но слух был пущен, и все вытекающие отсюда последствия Елена ощутила сразу же. Даже в институте. Резко изменилось отношение к ней — и в ректорате, и у преподавателей.

В эти тяжелые для Бухарцевой дни Рубин твердо решил, что не покинет Елену. Он будет рядом с ней. Радист первого класса стал студентом-медиком. Однако «подруге юности» своей, радио, Захар не изменил. Правда, в институтском Осоавиахиме радистов не очень-то жаловали, и под опекой инструктора-общественника оказалось всего лишь пять энтузиастов. Среди них и Елена. Захар пытался было ходить в районный клуб, но времени для этого не оставалось. А тут случилось так, что Елена вдруг решила стать и парашютисткой. Значит, быть и ему, Рубину, на летном поле…

Захар не скрыл дома своих парашютных увлечений, утаив лишь первопричину. Он знал свою маму, она «запилила» бы его: связать свою жизнь с женщиной, которая намного старше тебя, к чему? Аделина Петровна и без того была в ужасе: «Ну, хорошо, лингвистом ты не стал, немецким занимаешься лишь постольку-поскольку. Но к чему эти страшные, никому не нужные прыжки… Это какой-то психоз у молодежи… Захар, опомнись! О, если бы папа был жив!»

Захар успокаивал маму, подтрунивал над ней, а потом стал серьезно убеждать, что настоящий мужчина не может не быть парашютистом. И в доказательство подсовывал ей полосы газет, звавших молодежь в аэроклубы. Но сам-то он хорошо знал, что только одна сила заставляет его тратить драгоценное студенческое время на парашютный спорт — женщина…

Они долго занимались теорией, укладкой парашютов, прыжками с вышки. Вскоре началось самое интересное — прыжки с самолета. Захар был несказанно горд, когда на лацкане его пиджака появился значок с цифрой 50. Это уже класс! Пятидесятый прыжок был выполнен весной сорок первого.

Захару запомнился этот день. Он возвращался из Тушина с таким чувством, словно продолжал парить под шелковым куполом. Шел слепой, пронизанный солнцем дождь, а потом сказочно-ярко вскинулась радуга, и на лицо его, когда он шел парком, падали тяжелые капли с изумрудной листвы. Захар шел, напевая песенку про пилотов, и на душе у него было поистине благостно. Может, еще и потому, что через неделю вместе со своим другом Андреем Воронцовым он уезжал на практику — им оставался всего лишь год учебы. Правда, Захару хотелось задержаться в Москве еще недели две-три, чтобы окончательно убедиться, что Елену оставляют в аспирантуре. Тогда они весело отпраздновали бы это радостное событие. Но что делать? В институте студентов последнего курса торопили — будущих врачей уже ждали.

Незадолго до отъезда Захар и Елена пошли в Зал Чайковского — за билетами Захар гонялся три дня подряд, вставая в пять утра: гастролировала знаменитость. Когда первые звуки симфонии наполнили зал, Елена судорожно сжала руку сидевшего рядом Захара. А потом они всю ночь гуляли по Москве. Над рекой нависло черное небо, в котором одиноко мерцали редкие звезды. Захар и Елена смотрели на эти мерцающие миры и говорили о том, что и в жизни так: счастье, как звезда, то вспыхнет, то угаснет, то пробьется сквозь туман, то снова скроется. Когда наступил час прощания, Елена осторожно, ласково погладила руку Захара и тихо сказала:

— Первого сентября на этом же месте, в восемь вечера… Хорошо? Договорились? Посмотри, вон из-за туч выглянула звездочка. Наша звездочка. Ну, посмотри же…