Белоснежка должна умереть

Один из полицейских опустился на колени и сделал перочинным ножом несколько надрезов в силиконе. Пия дергала дверь до тех пор, пока та не открылась. Шум воды стал громче. Несколько маленьких проворных теней метнулись мимо Пии и исчезли.

— Крысы!..

Боденштайн в ужасе отпрянул назад, чуть не сбив с ног шедшего за ним полицейского.

— Это еще не повод отправлять меня в нокаут! — пожаловался тот. — Может, хоть теперь вы сойдете с моей ноги?

Пия не обращала на них внимания. Ее мысли были заняты чем-то другим.

— Зачем же все-таки щели в двери были заделаны силиконом? — произнесла она, обращаясь к самой себе.

Она медленно спускалась по лестнице, светя фонариком. Через десять ступенек она вдруг застыла на месте как вкопанная.

— Блин!.. — вскрикнула она, заметив, что стоит по щиколотку в ледяной воде. — Трубу прорвало! Вот почему короткое замыкание. Наверное, электрощит внизу.

— Я позвоню на водопроводную станцию, — сказал один из полицейских. — Скажу, чтобы перекрыли магистраль.

— А заодно вызовите и пожарников! — распорядился Боденштайн, с опаской поглядывая по сторонам, не появятся ли еще крысы. — Пошли, Пия! Лаутербах здесь уж точно нет.

Пия не слушала его. В ее мозгу сработала аварийная сигнализация. Дом стоит пустой и принадлежит Даниэле Лаутербах, которая на прошлой неделе вдруг отменила давно запланированные встречи с потенциальными покупателями. И сделала она это явно не для того, чтобы самой спрятаться здесь!

Поскольку ботинки и брюки все равно уже были мокрыми, она двинулась дальше. Вода обжигала ноги почти невыносимым холодом.

— Что ты делаешь! — крикнул ей вслед Боденштайн. — Вернись сейчас же!

Пия наклонилась и посветила за угол в темноту. Вода не доставала до потолка всего сантиметров на двадцать пять — тридцать. Пия, держась за перила, опустилась еще на одну ступеньку. Теперь она стояла уже почти по пояс в воде.

— Амели! — крикнула она, стуча зубами. — Амели! Ты здесь?

Затаив дыхание, она напряженно вслушивалась в темноту. От холода у нее даже слезы выступили на глазах. И вдруг ее словно ударило током — она даже передернулась от мощного всплеска адреналина.

— Помогите!.. — услышала она вдруг сквозь ровный шум воды. — Помогите!.. Мы здесь!

Пока откачивали воду из подвала, Пия нетерпеливо ходила взад-вперед по холлу, куря одну сигарету за другой. Она была так взволнована, что почти не чувствовала мокрой одежды и обуви. Боденштайн предпочел ждать под снегопадом. Мысль о соседстве с целыми полчищами крыс внушала ему ужас. На водопроводной станции перекрыли главную магистраль, и теперь члены кёнигштайнской добровольной пожарной дружины, используя все имеющиеся в их распоряжении шланги, откачивали воду в заросший парк. Свет обеспечивал аварийный генератор. Прибыли три машины «скорой помощи», полиция оцепила участок.

— Все окна и световые шахты, через которые могла уходить вода, были заделаны силиконом, — сообщил командир пожарного расчета. — Фантастика!

И тем не менее суровая реальность. У Пии и Боденштайна не было никаких сомнений относительно того, кто и зачем это сделал.

— Можно входить! — крикнул один из пожарников в водонепроницаемых штанах.

— Я тоже пойду, — заявила Пия и, бросив окурок на паркетный пол, растоптала его.

— Нет-нет, ты остаешься здесь! — возразил Боденштайн. — Не хватало тебе схватить воспаление легких…

— Наденьте хоть резиновые сапоги, — предложил командир расчета. — Подождите, я сейчас принесу.

Через пять минут Пия спустилась вслед за тремя пожарниками в подвал, где все еще было по колено воды. В свете карманных фонарей они открывали одну дверь за другой, пока не добрались до нужной. Пия повернула торчавший в замке ключ, толкнула дверь, и та с пронзительным скрипом отворилась. Сердце ее колотилось от волнения, и когда она увидела в луче света бледное, грязное девчоночье лицо, у нее подкосились ноги от переизбытка чувств. Амели Фрёлих, ослепленная ярким светом, беспомощно моргала. Пия, спотыкаясь, поспешила ей навстречу и заключила истерически всхлипывающую девушку в объятия.

— Все-все-все… Успокойся… — бормотала она, гладя ее свалявшиеся волосы. — Все позади… Теперь все будет хорошо…

— Там еще… там Тис… — пролепетала сквозь слезы Амели. — По-моему, он умер…

В региональном управлении уголовной полиции царило радостное возбуждение. Все наконец вздохнули с облегчением. Амели Фрёлих перенесла свое десятидневное заточение в подвале старой виллы в Кёнигштайне без особого вреда для здоровья, если не считать истощения и обезвоживания организма. Во всяком случае, психика ее не пострадала в результате этих страшных событий. Их с Тисом доставили в больницу. С Тисом дело обстояло гораздо серьезнее. Он находился в тяжелом состоянии, которое осложнялось еще и синдромом отмены. [34]

Боденштайн и Пия после совещания поехали в больницу в Бад-Зоден и очень удивились, увидев в холле Хартмута Сарториуса и его сына Тобиаса.

— Моя бывшая жена пришла в себя… — объяснил Сарториус-старший. — Мы даже смогли с ней немного поговорить. Чувствует она себя относительно хорошо.

— Это же замечательно! — Пия улыбнулась и посмотрела на Тобиаса, который казался постаревшим на несколько лет. Вид у него был болезненный, под глазами темнели круги.

— Где же вы были? — обратился Боденштайн к Тобиасу. — Мы за вас здорово переволновались.

— Надя бросила его одного в горной хижине в Швейцарии, — ответил за него отец. — И он пешком шел по снегу до ближайшей деревни… — Он положил ладонь на руку сына.

— До сих пор не могу понять, как я мог так ошибиться в Наде…

— Мы арестовали фрау фон Бредо, — сказал Боденштайн. — А Грегор Лаутербах признался, что это он убил Штефани Шнеебергер. В ближайшие дни мы добьемся пересмотра вашего дела. Вы будете реабилитированы.

Тобиас Сарториус равнодушно пожал плечами. Никакая реабилитация не вернет ему потерянные десять лет жизни, а его семье — былое счастье и благополучие.

— Лаура была еще жива, когда ваши друзья бросили ее в топливный бак, — продолжал Боденштайн. — Когда их замучила совесть и они захотели достать ее оттуда, Лютц Рихтер не дал им это сделать и засыпал люк землей. Он же потом и организовал в деревне что-то вроде заговора с круговой порукой и заставил всех молчать.

Тобиас не реагировал, а его отец побледнел.

— Лютц?.. — изумленно переспросил он.

— Да. — Боденштайн кивнул. — Это Рихтер организовал нападение на вашего сына в сарае. Враждебные надписи на стене вашего дома и анонимки с угрозами — тоже его работа, его и его жены. Они любой ценой хотели не допустить, чтобы вскрылась правда о тех событиях. Когда мы арестовали его сына, Лютц Рихтер выстрелил себе в голову. Он пока лежит в коме, но врачи говорят, что он будет жить. Как только он поправится, его будут судить.

— А Надя?.. — почти шепотом произнес Хартмут Сарториус. — Неужели она все это знала?

— Да, — ответил Боденштайн. — Она своими глазами видела, как Лаутербах убил Штефани. И она же велела своим друзьям бросить Лауру в подземный топливный бак. Она могла избавить Тобиаса от тюрьмы, но не сделала этого и молчала одиннадцать лет. Когда он вышел на свободу, она пыталась отговорить его возвращаться в Альтенхайн.

— Но зачем ей это было надо?.. — хриплым голосом воскликнул Тобиас. — Я ничего не понимаю… Она же… все эти годы писала мне… Ждала меня… — Он умолк и покачал головой.

— Надя была в вас влюблена, — ответила Пия. — А вы этого не замечали. Ей было на руку, что Лаура и Штефани исчезли с горизонта. По-видимому, она не верила, что вас и в самом деле осудят. А когда это произошло, она решила ждать вас и таким образом наконец-то добиться взаимности. Но тут вдруг появилась Амели. Надя восприняла ее как соперницу, но прежде всего — как угрозу. Она ведь поняла, что Амели что-то выяснила. Представившись сотрудником полиции, она обыскала комнату Амели в надежде найти картины.