Стеклянный ключ

Татьяна медленно брела по старой липовой аллее по направлению к смотровой беседке, откуда открывался великолепный вид на весенний Киев. Не будучи большим оригиналом, она, вслед за Булгаковым и Маяковским, обожала головокружительный запах сирени, разлив Днепра, зеленые склоны, розовые и лиловые вспышки магнолий в изумрудных волнах и первые парусники на сизой глади воды. Вишни и яблони уже цвели вовсю, а абрикосы еще только готовились взорваться упоительным сладким цветом, и значит, похолодание было впереди. Бог его знает, почему, когда цветут абрикосы, становится холодно.

К ней подкатился забавный человечек — по виду городской юродивый, правда во вполне приличных джинсах, аккуратной рубашке и бейсболке. В пухлых ручках он крепко сжимал кипу растрепанных листов и яркий кулек, куда собирал пожертвования.

— Матушка, матушка, подождите, — подергал он ее за рукав. — Я из Крестовоздвиженской церкви. Слышали? Не хотите ли заказать за здравие или за упокой?

Татьяна вздохнула и полезла в карман за мелочью.

Юродивый несколько мгновений разглядывал ее с ног до головы, а затем постановил:

— Енота у вас, матушка, чудесный, а вы печальная.

— Не печальная, — строго поправила она, — а задумчивая.

Но юродивый не слушал ее:

— Нельзя печалиться. И с судьбой в орлянку играть не следует — все в руце Божьей. Ходят за вами, — бормотал он, — ходят: одного хотят, другого, даже смерти желают. Глупые, что они могут? Боженька все видит. Вот впишите сами имена.

И она вполне серьезно написала за здравие Капитолины, Олимпиады, Марии и, подумав, Поли.

— Енота замечательный, — восхищался между тем чудак. — А подарите его мне, матушка. Вам-то он зачем?

— Нет. Не могу. Это мой неразменный кусочек счастья.

— Ну нет, так нет, — покладисто согласился юродивый, приподнимая бейсболку в прощальном поклоне. — Ничего не бойтесь, матушка, и никого не бойтесь. И ты, дружок, тоже.

Он странно улыбнулся и ушел, помахивая кулечком, в котором звенели монетки.

Наверное, не самое обычное дело — разговаривать по душам с игрушкой. Но Татьяне не с кем больше было поговорить в эту минуту или ни с кем другим и не хотелось. Кто-кто, а Поля точно сохранит доверенные ему секреты и никогда не выдаст их, намеренно или случайно. Он был такой теплый, желтый, как крупный и упитанный солнечный зайчик. И, глядя на него, хотелось улыбаться. Она и улыбалась, шепча ему в пуховое полосатое ухо:

— Когда-то давно, когда я была счастлива, в этом парке играл оркестр. Прямо в этой беседке.

Вот только что она оставалась одна, и вдруг трое молодых еще парней — один со скрипкой, другой с трубой, третий с баяном — возникли из ниоткуда: не видела Тото, когда и откуда они пришли. Они просто оказались в какой-то момент в беседке и стали играть основную тему из «Призрака оперы». Тоскливая пронзительная мелодия взметнулась в прозрачное небо вместе с лепестками яблони, которые подхватил и закружил холодный ветер, налетевший с Днепра. Звуки носились в воздухе, и, казалось, одно маленькое усилие — и их можно будет увидеть, как звезды днем на дне колодца.

Вышла из аллеи пожилая пара: она все еще красавица, он — слепой, в черных очках. Татьяна помнила их еще молодыми и влюбленными. Он всегда смотрел на нее с обожанием. Впрочем, он смотрел и сейчас, и Тото была почему-то уверена, что его незрячие глаза видят ее такой же молодой и красивой, даже сквозь темные стекла. Главного глазами не увидишь, зряче одно лишь сердце.

Женщина поискала, куда бы положить деньги, но парни, кажется, играли просто так — ничего перед ними на земле не лежало, монеты класть оказалось некуда.

— Ах, Поля, — сказала Татьяна, провожая долгим взглядом удаляющихся стариков. — Я действительно сошла с ума! Я хочу его видеть! Спросишь — кого? Нахального мальчишку из кафе!

Как бы завидовал милой Тото виденный нами вор. Дверь, с которой он ковырялся мучительно долго, она отперла своими ключами в течение нескольких секунд, на ощупь, даже не глядя на замки. А замков, надо заметить, было много.

Из мрака прихожей перед ней возникла сухонькая старушечья фигурка в шали и с аккуратно уложенными волосами. Длинная черная юбка, блузка с пышными рукавами, высокими манжетами и со множеством пуговок, обтянутых материей. Очки в тонкой золотой оправе, поднятые на лоб. Очаровательная картавость. Все это вместе звалось тетей Капой — для Татьяны и Капитолиной Болеславовной — для остальных.

— Тэтэ, — воскликнула Капа, именуя нашу героиню на свой лад, — как ты вовремя! У нас объявился новый покупатель — очень приличный и приятный молодой человек со спутником. Увы, о спутнике не могу высказаться столь же доброжелательно и откровенно. Они сидят в комнате Аркадия Аполлинариевича. Я им сказала, что наши дела будешь вести ты.

В этот момент над головами двух женщин раздался жуткий грохот перфоратора, будто там, этажом выше, бригада Алексея Стаханова пробивалась сквозь толщу скал к новому трудовому рекорду. Возникало также устойчивое впечатление, что всю породу, которую стахановцы обычно грузили в вагонетки, эти труженики ссыпали прямо на пол. Возможно, так и выглядит камнепад во время извержения вулкана. С потолка тихо посыпалась мелкая белая пыль: известка не выдерживала подобного варварского отношения.

— Нет! Только не это, — заскрипела зубами Татьяна.

— Бог терпел и нам велел, — назидательно молвила тетя Капа. — Правда, прости Господи душу грешную, он все-таки не пытался продать квартиру, а то бы в заповедях написали что-то и по данному поводу. Ну, я пошла ставить чайник. Таточка, не в службу, а в дружбу — зайди за Липочкой. Она организовала экспедицию за чашками и наверняка заблудилась.

— Сейчас, — кротко сказала Тото. — Только енота положу.

Из темноты донесся бодрый голосок тети Липы:

— Какого енота? Таточка, неужели ты была на охоте? Или ты купила мантилью? Нашла время. Теперь же не сезон!

— Игрушечного, тетя Липа.

Олимпиада Болеславовна вышла из темноты на освещенное пространство и внимательно разглядела Татьяну с енотом через лорнет на перламутровой ручке.

— А-а, — изрекла она, очевидно удовлетворившись результатами осмотра, — а то ведь еще не сезон, вот я и удивилась. А у нас новый покупатель. Молодой кавалер — как раз твоего любимого роста и с твоим любимым цветом глаз. Голос моего любимого тембра, лицо с проблесками интеллигентности, словом весьма достойный персонаж.

Капа бросила через плечо, удаляясь в сторону кухни:

— Главное, чтобы решил вопрос с покупкой. Правда, тут что в лоб, что по лбу.

— Почему? — заинтересовалась Татьяна.

— Если приобретет нашу квартиру, — ответила за сестру Липа, — увы, значит, глуп как пробка. Что весьма печально, я никогда не признавала глупых мужчин. Тебе придется дать ему решительную отставку. Если не купит — тоже беда, нас все равно отсюда выживут. Хотя я по-прежнему настаиваю на том, что выезжать нам никуда не следует. А куда это Капочка побежала? Там же тупик.

— Там у нас кухня, — привычно и потому невозмутимо доложила Татьяна.

— Непостижимо, — восторженно посмотрела на нее Липа. — А откуда же тогда пришла я?

Татьяна уткнулась носом в енота:

— Из своей комнаты. Чашки вы взяли?

— Какие чашки, деточка? — уточнила Олимпиада Болеславовна, явно тревожась за разум Тото.

— Для гостей.

— А я думаю, зачем я залезла в буфет? — радостно воскликнула Липа, лучась, как Мариотт, которому удалось-таки обставить Бойля на пару дней. — Вот обезьянка! — не без известной симпатии ласково пожурила она себя. — Пойдем, поможешь отнести посуду. И не смей заносить эту прелесть в свою комнату, пойдем все вместе. Кстати, ты нас еще не познакомила.

— Это Поля, прошу любить и жаловать, — торжественно объявила Татьяна.

— Разве его можно не полюбить? — растрогалась Липа. — Позволь, я сама представлю Полю нашим гостям. Кроме тебя, милочка, это единственное, что их может здесь прельстить.