Предательство в Неаполе

Открывается массивная створка двери, и появляется Луиза. На ней черное платье до колен, волосы убраны в пучок, в руке туфля. Приветствуя меня, она прислоняется к косяку и надевает туфлю, согнув ногу в колене.

Я неловко толкусь в дверях.

— Вы куда-то собираетесь? Говорил же тебе, лучше бы заранее договориться…

— Давай без глупостей: мы все сегодня кое-куда идем. Проходи.

Захожу в квадратную прихожую. Внутри она меньше, чем мне представлялось, довольно уютная, только освещена тускловато. На стенах обои в розовых тонах, куча пальто на вешалке. Доносится аромат кофе и вина. Воздух душистый, густой. Обстановка слегка напоминает рождественскую.

Луиза легко чмокает меня в обе щеки и берет под руку:

— Пойдем, познакомься с Алессандро.

Мы идем по коридору и попадаем в обширную библиотеку. Книжные стеллажи забиты битком, нижних полок почти не видно за высокими стопками книг, не поместившихся на полках. Стопки эти придают комнате вид миниатюрного Манхэттена. Справа стоит кабинетный рояль, тоже заваленный книгами. У окна большой письменный стол, за которым сидит муж Луизы.

Алессандро Масканьи немного за пятьдесят, он красив, крепко сложен, седеющие волосы и бородка коротко подстрижены. Широкая улыбка и ясные голубые глаза. Лицо его светится таким глубоким умом, что мне опять становится неловко.

Когда мы входим в комнату, он встает и, широко разведя в приветствии руки, громко, бравурно возглашает:

— Джим! Добро пожаловать. Рад с вами познакомиться. Проходите…

Луиза слегка подталкивает меня вперед.

Выйдя из-за стола, хозяин объявляет:

— Я Алессандро Масканьи, муж Луизы. Добро пожаловать в наш дом.

Он забирает мою ладонь в свои крупные руки с толстыми пальцами и притягивает ближе. Я мгновенно покорен его теплотой.

— Джим Вулф, — представляюсь я. — Приятно с вами познакомиться.

— Как вам нравится Неаполь? — спрашивает Алессандро, пристально глядя мне в глаза. Рука моя по-прежнему покоится в его ладонях.

— Я от него в восторге. Не знаю, говорила ли вам Луиза, что я почти весь отпуск проболел, зато с сегодняшнего утра…

— Чудесно, чудесно, — перебивает Алессандро, мое недомогание его явно не интересует. — Неаполь — город очень таинственный, очень таинственный. Стать своим здесь нелегко. И особой прелести в нем нет. В неаполитанском диалекте есть такое словцо: nzevoza. Город… ну как эти, на коже… — Отпустив наконец меня, он потирает свои большие руки, густо заросшие седым волосом. — Вы понимаете? Город… ну, у вас на коже. Здания, люди, грязь… Не припоминаете это выражение?

Я отрицательно качаю головой, и Алессандро переводит взгляд на жену. Но тут я догадываюсь.

— Он въедается вам в кожу, — говорю я и тру кончиками пальцев о ладони, демонстрируя осязаемость явления, которое он старается описать.

— Да, да, — радуется Алессандро. — Именно так. Nzevoza… Неаполь въедается вам в кожу.

Я оглядываюсь на Луизу, стоящую в дверях. Конечно, ей приятно сознавать, какое впечатление производит ее муж на окружающих людей, и, в свою очередь, похоже, она довольна впечатлением, какое я произвел на ее мужа.

— Я знала, что ты ему понравишься, — обращается ко мне Луиза, будто мужа и нет рядом.

Словно только-только заметив ее, Алессандро резко бросает:

— Луиза! Аперитив. Для нашего гостя. Пожалуйста.

— Что тебе налить, Джим? — спрашивает Луиза, раздраженно хмуря брови в ответ на резкость мужа.

— Все равно.

— Белое вино? Кампари?

— В самом деле все равно…

— Алесс? — обращается она к мужу.

— Кампари, Луиза. Ну-с, Джим, — говорит Алессандро, вновь устремляя на меня пронзительный взгляд. — Как вы думаете, удастся нам уговорить вас задержаться в Неаполе подольше? Ведь трех дней здесь не хватит. В других городах, может быть…

Слышу, как смеется вполголоса Луиза, готовя напитки в дальнем углу комнаты. Алессандро тоже слышит.

— Луиза смеется, потому что мне хочется отправиться к себе домой в Сорренто. Вы бывали в Сорренто?

Отрицательно качаю головой:

— Наслышан только. Место довольно известное.

— Оно похоже на ваш Танбридж-Уэллс. Мне пятьдесят три. Люблю почитать в спокойной обстановке. Но для вас Неаполь чудесен, чудесен. Луиза любит его.

— Да, я люблю его, — томно отзывается Луиза.

Слушая Алессандро, я вижу, с каким трудом ему дается английское произношение. Очевидно, что английский представляется ему языком, требующим точной артикуляции, составленным из слов, не нуждающихся в интонационной выразительности, к которой Алессандро привык, говоря на родном итальянском. Так что по большей части английская речь застревает у него в горле, заставляя с силой выталкивать сопротивляющиеся слова: каждый «к» будто отхаркивается, каждый «р» звучит раскатисто, каждый дифтонг дробится. В результате английская речь в его исполнении обретает довольно причудливую форму.

Луиза подает напитки.

— Кампари, — сообщает она мне, потом обращается к мужу: — Через пять минут нам надо отправляться. Я скоро буду готова.

Луиза уходит, я смотрю ей вслед. Ее красивые плечи резко выделяются на фоне книжных терриконов.

Мы с Алессандро стоим друг против друга, потягивая кампари. На его столе лежит раскрытая и перевернутая книга, которую он, по-видимому, читал, пока его не потревожили. Пытаюсь разобрать название на обложке. «Scienza Nuova» — автор Вико. [19]

— Вы читаете Вико, — говорю я неожиданно прокурорским тоном.

Алессандро широко улыбается:

— Вы знаете Вико? Я всегда читаю Вико, когда у меня трудный процесс.

Мне неудобно спросить его, не о том ли процессе речь, о котором пишут в газетах.

— Я читал его несколько лет назад, — замечаю я, мучительно припоминая, о чем говорилось в книге.

— Так, значит, вы интеллектуал? — спрашивает Алессандро. Глаза его горят предвкушением.

Я смеюсь:

— В Англии нет интеллектуалов. Я консультант.

— Политик? — Похоже, это восхищает его еще больше.

— Нет, нет. Я консультирую наркоманов, алкоголиков. Что-то вроде психотерапевта.

Алессандро несколько разочарован. Я продолжаю:

— Вико я читал, поскольку искал новые подходы к пониманию пациентов.

Алессандро кивает, показывая, что обращается к философу во время заковыристого процесса по тем же причинам.

— Да, да. Должен сказать: то, что они говорят и что имеют в виду, не всегда мне понятно…

Вероятно, он говорит об обвиняемых и свидетелях.

Возвращается Луиза:

— Вы готовы? Машина уже здесь.

Алессандро ставит стакан на письменный стол. Заметив, как я растерянно ищу, куда бы деть свой, Луиза берет стакан у меня из рук и уносит его на столик, где стоят бутылки. В молчании мы выходим из дома: Луиза впереди, мы с Алессандро за ней. Спускаясь по дорожке к воротам, я говорю:

— Большое спасибо вам обоим, что пригласили меня сегодня.

Луиза в ответ:

— Это мы тебе благодарны, правда, Алесс?

Алессандро останавливается около фонтана и, глядя в пространство, растерянно повторяет:

— Что? Что?

— Нам приятно, что Джим сегодня ужинает с нами?

Я жду выражения согласия, улыбки или жеста, подтверждающего ее слова, но Алессандро стоит и смотрит на меня, будто видит в первый раз и не знает, кто я такой и зачем здесь оказался. Потом, опомнившись, он сжимает мое плечо:

— Я очень рад.

Машины еще нет. Мы ждем ее на обочине: Луиза приникла к Алессандро, я неловко стою рядом. По-прежнему очень жарко, и ситуация начинает мне надоедать. Разговор за ужином, думаю, вымотает еще больше, так как расшифровывать речь Алессандро довольно тяжело, но еще тяжелее самому предстать интересным собеседником, особенно сейчас, когда я далек от своей лучшей формы. А Луиза, похоже, как раз этого и ждет от меня. Произвести положительное впечатление на ее мужа.

Наконец подъезжает машина. Из нее выходит уже знакомый мне шофер и, обращаясь к Алессандро, называет его «президенте», а Луизу «синьора Масканьи», что заставляет меня посмотреть на нее другими глазами. Когда я впервые увидел ее в Англии, она была просто Луиза Райт и вполне соответствовала своему положению. Почему-то теперь прежние впечатления кажутся неправильными, банальными, прозаическими. Зато при том, что Луиза все еще молода, «синьора Масканьи» подходит ей точь-в-точь. Как будто обращение это наконец-то прояснило, почему много лет назад, когда другие девушки были либо застенчивы, либо развязны, она выгодно отличалась природным изяществом и невозмутимостью. Наверное, именно такими качествами и можно было привлечь харизматического итальянского судейского чиновника, которого полюбила Луиза (а мне ясно, что она любит его совершенно искренне). И он тоже полюбил ее — страстно и безоглядно. Даже разница в возрасте растворяется в неминуемом счастье их брака, во взаимном чувстве, производящем истинно отрадное впечатление.