Конец Хитрова рынка

Кокосовые пуговицы? Пусть Вера Семеновна торопится. Скоро цены на них в два раза вырастут…

Но все это были только подступы к главной теме. Разве зря в нашей квартире завывал ветер, звенели сабли, а Вера расставляла в первый и в последний раз в своей жизни стаканы для самогона? И Сеня каким-то непонятным для меня образом, оттолкнувшись от новой кинокартины «Мистер Вест в стране большевиков» («Вся Германия и Америка рыдают от восторга!»), перескочил на «будничную, но героическую работу» сотрудника уголовного розыска С. Булаева.

В волости Сеня пробыл всего каких-нибудь два месяца. Но чего только за эти два месяца не произошло!

Погони за вооруженными до зубов конокрадами («Стреляют, гады, а у меня в нагане всего три патрона осталось!»).

Героическая схватка с целой стаей голодных волков («К горлу, гад, подбирается, а у меня всего два патрона…»).

Преследование в непроходимых болотах убийцы селькора («В голову, гад, целит, а у меня последний патрон!»).

И опять свист степного ветра и цокот копыт. Это Сеня мчится навстречу очередной опасности.

— Почему бы тебе не написать в газете о Семене Ивановиче? — спрашивает Вера.

Самое забавное не то, что она после той пресловутой заметки считает меня почти писателем, а то, что в ее голосе нет ни капли иронии. Я, разумеется, не возражаю. О Семене Ивановиче обязательно надо написать. Вера и Лидия Павловна одновременно одобрительно кивают головами.

По мере опорожнения бутылки свист ветра усиливался, а количество патронов в Сенином нагане соответственно уменьшалось. В конце концов он его вообще оставил за ненадобностью и начал задерживать вооруженных до зубов бандитов голыми руками.

Вера как завороженная смотрела на него, подперев руками подбородок. Точно в такой же позе сидела и ее копия. Ахали они почти одновременно. И после каждого «аха» в рассказе Сени появлялась новая красочная деталь.

Мне казалось, что сам Сеня тоже потрясен своими подвигами и даже поверил в их достоверность. Правда, это не мешало ему время от времени поглядывать на меня. Но я был само доброжелательство.

К разговору за столом я почти не прислушивался, тем более что Сеня стал повторяться.

Но когда рассказчик упомянул знакомую фамилию, я насторожился.

— Как ты сказал?

Сеня был недоволен.

— Что «как»? Слушать надо! Вынимаю я, значит, наган…

— А в нагане ни одного патрона, — досказал я. — Это я слышал. Я тебя о другом спрашиваю. Как ты назвал владельца конторы «Техническая помощь»?

— Злотников…

— Он случайно не в Казарменном переулке живет?

— Кажется. А что?

— С кем, ты говорил, он у вас связан?

— С Ивановым, директором завода металлоизделий.

— А что там приключилось?

— Совместная афера. Завод купил у Злотникова 1000 гросс шурупов, 30 тысяч пудов подготовленного по габариту металла и 500 гросс винтов, а я выяснил, что все это всегда было собственностью завода, на складах лежало, только учтено не было. Ну, они на этой афере и заработали…

— Понятно.

— Саша, — сказала Вера, — что у тебя за дурная привычка перебивать людей? Надо внимательней слушать, тогда тебе все будет ясно. Продолжайте, Семен Иванович.

Сеня допил самогон и сказал:

— Вынимаю я, значит, браунинг…

— Наган, — все-таки не удержался я.

— Да, наган. Вынимаю я, значит, наган, а в нем ни одного патрона. Стреляю — осечка, опять — опять осечка…

Булаев просидел у нас до двенадцати ночи, но, когда он собрался уходить, Вера его удерживала. Я был растроган. Вечер прошел чудесно и главное — не без пользы. Все были довольны: Сеня, Вера, ее подруга, а больше всех я. В голове у меня была готовая схема операции. Кое-что, конечно, еще требовалось уточнить, кое-что продумать, но фундамент, кажется, уже имелся. Золотой все-таки человек этот Сеня. Прощаясь, мы договорились с ним встретиться завтра утром в МУРе.

— Дело? — многозначительно спросил Сеня.

— Дело. Не подведешь?

— Ты Булаева знаешь?

— Знаю.

— Буду у тебя в восемь ноль-ноль. Все. Точка.

— Не забывайте нас, — сказала Вера. — Всегда будем вам рады.

И Лидия Павловна кивнула головой, словно ставя на этом приглашении официальный штапм..

Так закончился этот праздничный вечер, о котором Вера потом часто вспоминала.

А я-то думал, что хорошо знаю свою сестру!

В «Вечерней Москве» из номера в номер велась рубрика «Кто вчера умер». И прежде чем развернуть газету, я всегда просматривал последнюю страницу, где в уголке мелким кеглем было набрано: «С.Ф. Хромов, 46 лет, член ВКП(б), директор гастрономического магазина, самоубийство причины: недостача в магазине; Н.С. Бурова, 50 лет, беспартийная, безработная, общее ослабление организма на почве недоедания; Н.Н. Павлов, 35 лет, беспартийный, рабочий, воспаление легких…»

Каждый вечер приносил все новые и новые фамилии. Иногда среди них попадались знакомые.

Погиб от бандитской пули помощник Медведева Яша Габер; умер от туберкулеза и плохого питания инспектор Хамовнического района многосемейный Гуляев; застрелился чистый и наивный мальчик Володя Семенов, который никак не мог примириться с нэпом и накануне самоубийства положил на стол секретаря райкома свой комсомольский билет. «Сгорел на работе», как выразился в своей речи на кладбище Медведев, старейший сотрудник активной части розыска Забозлаев; в Проточном переулке зарезали шестнадцатилетнего Петю Политкина из «резерва назначения». Этот «резерв» мы создали по просьбе районной биржи труда. В Москве свирепствовала безработица, а пособие в размере 5-6 рублей в месяц выдавалось немногим. «Резерв назначения» комплектовался из безработных комсомольцев, которым платили по 6 рублей в месяц. Они каждый день утром приходили в МУР, выполняли различные поручения и дожидались вакансий: может, кого убьют или уволят. Петя не дождался…

Измотанные, уставшие, истощенные люди уходили из жизни. Их смерть мало чем отличалась от смерти на фронтах гражданской войны. В некрологах так и писали: «Погиб на фронте коммунистического строительства…»

Война продолжалась. С голодом, с разрухой, со старым, закостенелым бытом. А войн, как известно, без смертей не бывает…

Люди гибли не только физически, но и морально. И эти потери для нас были, пожалуй, еще более болезненными, еще более ощутимыми.

О том, как относились коммунисты и комсомольцы тех лет к нэпманам — мы их презрительно называли нэпмачами, — писалось немало. Мы и они — это были два

враждующих лагеря. Мы жили на одной земле, но дышали разным воздухом.

Это общеизвестно. А вот о том, как нэп влиял на некоторых коммунистов и комсомольцев, пишут реже. А оно было, это влияние. Жизнь складывается не из одной романтики. И двадцатые годы были не только годами становления Советской власти, ликвидации разрухи, индустриализации и учебы. Это были голодные годы. Я уже не говорю о безработных, но и многие из тех, кто работал, не в состоянии были прокормить себя и семью. Зарплата в советских учреждениях была минимальной. Достаточно сказать, что после денежной реформы 1924 года, когда была введена твердая валюта, а совзнаки ликвидированы, оклад младшего милиционера составлял всего 8 рублей, а участкового надзирателя 10. На такие деньги трудно было свести концы с концами.

Кем бы ни был коммунист — председателем правления банка, управляющим трестом, начальником крупнейшего строительства или наркомом, — его зарплата строго ограничивалась партмаксимумом. Ему платили в два-три, а то и в шесть раз меньше, чем его подчиненному, беспартийному инженеру, получающему спецставку.

Более чем скромная, а то и голодная жизнь. А совсем рядом иная, ничуть на нее не похожая, сытая до избыточности, хмельная и безудержная. Ночные рестораны, шампанское, танцы, прокатные автомобили. Мир довольства и роскоши. Он вызывал и ненависть и любопытство, раздражал и зачаровывал, отталкивал и притягивал. Преходящими и мишурными были его ценности. Но они отличались наглядностью, ощутимостью и — может быть, самое главное — предназначались не далеким потомкам, а современникам того чахоточного партийца, который ворочал громадным трестом и ходил в латаных ботинках. И далеко не каждый мог устоять перед соблазном и швырнуть в лицо совбуру ловко сунутый им на стол под бумаги конверт с деньгами, отказаться от дорогого подарка, отвергнуть выгодное и почти безобидное предложение…