Ледяная принцесса

Вера резко повернулась к Патрику. Она остановилась и вцепилась в рукав его пальто.

— Какой ребенок? О чем вы говорите?

Патрик был очень благодарен тому, что эта информация оставалась под замком и стала известна немногим.

— Ребенок Александры. Она была беременна, когда ее убили, на третьем месяце.

— Ее муж…

Вера запнулась, и Патрик спокойно продолжил, не выдавая своих чувств:

— Ее муж не имеет к этому никакого отношения. У них с Александрой не было близких отношений по крайней мере несколько лет. Нет, отец ребенка определенно тот, с кем она встречалась здесь, во Фьельбаке.

Вера еще крепче сжала рукав пальто Патрика:

— Боже ты мой, боже, боже мой.

— Да, это страшно, ребенку пришлось умереть. Убить неродившегося младенца. Согласно протоколу вскрытия, это был мальчик.

Патрика внутренне коробило, но он заставил себя не выдавать Вере всю правду, а дождаться реакции, которая, как он вычислил, должна последовать.

Они стояли под большим каштановым деревом метрах в пятидесяти от дома Веры. Когда она внезапно побежала, это застало Патрика врасплох. Для своего возраста она двигалась неожиданно быстро, и Патрику потребовалось несколько секунд для того, чтобы сообразить, что происходит, и побежать за ней следом. Добравшись до ее дома, он увидел, что дверь распахнута настежь, и медленно вошел внутрь. Стоя в прихожей, он слышал кашляющие звуки, доносившиеся из ванной. А потом, судя по всему, Веру начало рвать.

Патрик чувствовал себя неловко, стоя в прихожей с шапкой в руке и слушая при этом, как Веру выворачивает. Поэтому он снял свои промокшие ботинки, повесил пальто и прошел на кухню. Когда Вера появилась несколько минут спустя, в кофеварке уже булькал готовый кофе, а на кухонном столе стояли две чашки. Она была бледной, и в первый раз Патрик увидел слезы, скорее даже следы слез, намек на капельки на ресницах, но этого хватило. Вера молча села на кухонный стул.

Всего лишь за несколько минут она состарилась на много лет и двигалась медленно, как очень-очень старая женщина. Патрик решил дать ей несколько минут передышки, неторопливо налил им обоим кофе, потом сел напротив и вопросительно посмотрел Вере в глаза, надеясь, что она поймет его правильно. Пришло время для правды. Вера понимала, что Патрик все знает и что обратной дороги нет.

— Я, значит, убила своего внука?

Вопрос был риторическим, и Патрик ничего не ответил, а если бы ответил, то ему пришлось бы солгать. Но тем не менее, раз уж он зашел так далеко, отступать поздно. Со временем Вера узнает всю правду, но сейчас подошла очередь Патрика задать вопрос.

— Я понял, что это ты убила Александру, когда ты солгала мне, что была у нее дома за неделю до ее смерти. Ты сказала, что сидела в холодном доме и мерзла, но за неделю до ее смерти отопление работало. Котел сломался перед самым ее приездом.

Вера смотрела в воздух ничего не выражающими глазами; казалось, она не слышала ничего из того, что ей сказал Патрик.

— Странно, я только сейчас поняла, что отняла у другого человека жизнь. Смерть Александры я как-то по-настоящему и не воспринимала, но ребенок Андерса… Я почти что вижу его перед собой.

— Почему Александре пришлось умереть?

Вера подняла руку, прерывая его. Она расскажет, но расскажет сама.

— Разразился бы скандал, и все бы тыкали в него пальцем и говорили о нем. Я сделала то, что считала правильным. Я не знала, что он станет мишенью для насмешек и что мое молчание будет разъедать его изнутри и заберет у него все самое дорогое. Все было очень просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что случилось. Он уже поговорил с Нелли, и они заключили соглашение. Они решили, что ничего хорошего не выйдет, если вся деревня узнает, — это должно было остаться нашей тайной. Он сказал, что я, наверное, понимаю, что для Андерса лучше, если я буду молчать. И я молчала, молчала все эти годы. И каждый год опустошал Андерса больше, чем предыдущий. С каждым годом он проваливался в свой ад все глубже, а я предпочитала не замечать в этом своей вины. Я прибирала за ним и опекала его, как могла, но единственное, чего я не могла сделать, — поступить так, как должна была поступить.

Она выпила свой кофе несколькими жадными глотками и протянула пустую чашку Патрику. Он поднялся и налил ей еще. Казалось, что привычная процедура питья кофе помогает Вере удерживаться в реальности.

— Иногда я думаю, что молчание оказалось хуже, чем насилие. Мы никогда об этом не говорили, в этих стенах мы не сказали об этом ни единого слова, и, кажется, я только сейчас в первый раз поняла, чем это могло для него быть. Он мог истолковать мое молчание как упрек. Именно это меня сейчас гложет. Он мог подумать, что я обвиняю его в том, что с ним произошло. Мне это раньше никогда не приходило в голову, ни разу, ни на секунду. А сейчас я уже никогда не узнаю, что он думал.

Вера на секунду приоткрылась, и Патрик увидел ее без привычной сдержанной маски, но потом Вера пересилила себя и продолжила. Патрик мог только представить себе, сколько сил ей на это потребовалось.

— С годами у нас выработалось что-то вроде равновесия. Хотя жизнь была жестокой к нам обоим, мы всегда знали, что мы есть друг у друга. Мне стало известно, что он встречается с Алекс и что у них какая-то особая тяга друг к другу, но я все же считала, что мы сможем продолжать жить так, как жили всегда. А потом Андерс начал говорить, что Алекс собирается рассказать о случившемся тогда с ними, что она хочет вычистить шкафы и вытащить оттуда все старые скелеты. Он, по-моему, так и сказал. Глядя на него, можно было подумать, что ему все это безразлично, но меня словно током ударило. Все бы переменилось. Ничего бы не остаюсь прежним и по-прежнему, если бы Алекс раскрыла старые тайны после стольких лет. Что бы тогда произошло? И что бы люди сказали? И потом, хотя Андерс и сделал вид, что его это не трогает, я его слишком хорошо знача и поэтому сразу поняла, что он так же, как и я, не хочет, чтобы Александра все это рассказывала. Я знаю, точнее, знала своего сына.

— И ты решила пойти к ней.

— Да, вечером в ту пятницу я пришла к ней: я надеялась, что смогу ее убедить, заставлю понять, что она одна не может принимать окончательное решение, которое касается нас всех, но она не поняла. — Вера горько улыбнулась. — Нет, она не поняла.

Вера уже выпила вторую чашку кофе, в то время как Патрик справился только с половиной первой. Вера просто отставила свою чашку в сторону и сложила руки на столе.

— Я попробовала ее убедить. Я объяснила ей, как трудно будет Андерсу, если она обнародует то, что случилось. Она посмотрела мне прямо в глаза и заявила, что я думаю о себе, а не об Андерсе. Она еще сказала, что Андерс поймет, как это хорошо и правильно, когда все это наконец выйдет наружу, и что он никогда не просил нас молчать. И потом еще добавила, что я, Нелли, Карл-Эрик и Биргит совсем не думали о них, когда решили сохранить это в секрете, и что мы просто хотели и были заинтересованы в том, чтобы, как она сказала, это не замарало нас. Ты можешь себе представить такую наглость?

Ярость, которая на долю секунды зажглась в глазах Веры, пропала так же быстро, как и появилась. Ее глаза опять стали остекленевшими и безразличными. Вера монотонно продолжала:

— Во мне прямо что-то взорвалось, когда она мне сказала такую неслыханную вещь, что я не имела права делать то, что сделала для моей единственной радости — Андерса. Я почти слышала, как у меня внутри что-то щелкнуло, и потом я просто действовала. Без единой мысли. У меня в сумке лежало мое снотворное, и, когда она пошла на кухню, я положила таблетки в ее бокал с сидром. Алекс налила мне бокал вина, когда я пришла, и, когда она снова вернулась из кухни, я притворилась, что все поняла и приняла, и предложила в знак дружбы поднять наши бокалы, прежде чем я уйду. Она, видимо, была мне за это благодарна и составила компанию. Через некоторое время она заснула на диване, но я еще не знала, что буду делать дальше. Снотворное было временным решением, но у меня появилась мысль представить это как самоубийство. У меня при себе оказалось слишком мало таблеток, чтобы доза была смертельной, и единственное, что мне пришло в голову, — перерезать ей вены. Я знала, что многие делают это в ванне, и мне показалось, что это хорошая и вполне осуществимая идея.