Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

В конце января 1934 года Кондратьева вызвали в Москву. За долголетнюю, безупречную работу в Ленинградском уголовном розыске начальник Главного управления милиции наградил его серебряными часами с дарственной надписью. Но когда Коля явился за получением награды — начальника не оказалось, он был на докладе в СНК, и Колю принял заместитель.

Кондратьев вошел в кабинет и с порога начал рапортовать, но заместитель прервал его:

— А ты изменился, браток, — сказал он, сдерживая волнение. — Глаза светлые, нос прямой — это, положим, осталось. А вот волосы — густые, русые были. А сколько теперь седины.

— Товарищ Трепанов! — ахнул Коля. — Да это не вы, не верю!

— Я, Коля, я, — вздохнул Трепанов. — Я вон в одном журнале прочитал, что у Форда трехлетний пудель седым стал — его хозяин один раз чем-то огорчил. А нас с тобой огорчали гораздо чаще. Но ничего. Самое тяжелое, браток, вроде бы и позади. Теперь можно сказать твердо — профессиональную преступность мы подорвали. Больше ей головы не поднять.

— Не поднять, — согласился Коля. — А как живут Никифоров, Афиноген? Я завтра утром уеду, хотел бы их повидать.

— Никифоров работает здесь, начальник отдела, — улыбнулся Трепанов, — Афиноген… — Он вздохнул и отвел глаза в сторону. — Убили его, Коля. В тридцатом на Якиманке брали заезжего «гастролера», завязалась перестрелка. Ну и… — Трепанов махнул рукой. — Похоронили на Ваганьковском, оркестр армейский был, народу — тьма. Двадцать восемь лет ему было. Он ведь так и не женился, Коля. Очень уж он Машу твою любил — это факт, я знаю.

Коля оторопело покачал головой.

— Ты ей скажи об этом, — кивнул Трепанов. — Я считаю, — теперь не только можно, а нужно… В память о нем… Ну ладно. Как твои дела?

— В двадцать девятом в Грели подобрали мы мальчишку, — сказал Коля. — Генкой звать. Отец и мать у него активистами были, их кулаки убили. Воспитываем. Двенадцать лет ему, в пятый класс ходит. Ну, Сергеев завотделом в обкоме, знаете, наверное. Бушмакин — у нас… А мне тридцать три исполнилось. Возраст уже. По ночам снюсь сам себе молодым, и вы все, кто рядом был, — тоже совсем молодые. Какое святое время уходит, товарищ Трепанов. Никогда оно больше не повторится.

— Почему ты так говоришь? — неуверенно произнес Трепанов. — Ты еще мальчишка, вся жизнь впереди. А время… Оно, брат, у каждого поколения свое. — Трепанов открыл сейф, вручил Коле часы и грамоту: — Владей, заслужил. — Посмотрел на стенные часы и добавил: — Сейчас на съезде утреннее заседание началось, у меня есть пригласительный. Держи!

…Семнадцатый съезд проходил в Кремле, в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца. Сотрудник ГПУ проверил у Коли документы и пропустил в зал. Выступала женщина — Коля был слишком далеко, чтобы рассмотреть ее как следует, но голос ее, усиленный микрофонами, был слышен хорошо.

— Живем неплохо, — говорила делегатка. — Купила я себе гардероб, дубовый стол, три железных кровати, шифоньерку, швейную машину, трюмо даже у меня есть, есть радио и телефон. Моя жизнь совершенно переменилась. Живу теперь по-новому, по-советски, читаю газеты.

Коля вспомнил избу Лукича. Пол — углом вверх. Потолок — углом вниз. У полуразвалившейся печи — куча тряпья. То, о чем рассказывала сейчас эта женщина, было удивительным, невероятным достижением! Это достижение не могло померкнуть даже рядом с Днепрогэсом и Беломоро-Балтийским каналом. «Нет, — подумал Коля, — прекрасное время! Великое! Люди начинают жить хорошо, а это, в конечном счете, самое главное!»

Спустя два часа по дороге в гостиницу он снова и снова вспоминал рассказ делегатки и с гордостью и радостью думал о том, что в ее счастье, в счастье многих, которое пришло так трудно, добыто такой дорогой ценой, есть частичка и его, Колиного, труда, труда его товарищей. Денисова и Гриценко, погибших от пуль Кутькова; Гриши, Никиты и Васи, которых убил Пантелеев; Афиногена и сотен других, никому не известных милиционеров и работников, в любую секунду готовых загородить от вражеской пули, прийти на помощь попавшему в беду. «Будущим поколениям, — думал Коля, — возможно, все это покажется не слишком значительным — железные кровати, шифоньеры, репродукторы. В будущем, наверное, будет совсем иной отсчет ценности материальных благ. Но духовной красоте тех, кто, имея совсем мало, думал о многом и многое делал — вот этому в будущем, наверное, еще не раз позавидуют».

Поезд пришел в четыре часа дня. Перрон завалило снегом выше колен, вдоль матово поблескивающих рельсов порывистый ветер гнал вечный вокзальный мусор — обрывки бумаг, шелуху от яиц и шкурки от воблы. Коля вышел из вагона и сразу же увидел Витьку. Тот бросился к нему.

— Дома все хорошо. На Невском машиностроительном — несчастье. Бушмакин и мать сейчас в обкоме, докладывают. — Витька хотел взять чемодан, но Коля не отдал.

— Машина где?

— На площади. Домой заедете или прямо на Дворцовую?

— На завод, — сказал Коля. — По дороге расскажешь.

Сели в старенький «фордик» управления. Водитель покосился на Колю:

— Поздравляю с наградой, товарищ начальник! Как поедем? Со свистом?

Водитель потянул поводок сирены и, забирая от тротуара резко влево, выехал на Невский. Ехали быстро — километров под восемьдесят. Редкие автомобили прижимались ближе к тротуару, их водители провожали машину УГРО тревожными взглядами.

— Рассказывай, — попросил Коля.

И Витька рассказал. Всего лишь два часа назад рабочий бригады сварщиков Невского машиностроительного завода Вовка Анохин, бухгалтер Ровский и десяток других рабочих и служащих, не дождавшись, пока кассир Тихоныч откроет кассу, по общему решению выломали дверь. То, что они увидели, было страшным. Тихоныч, младший кассир Евстигнеев и два охранника из заводского караула лежали на полу. Все четверо были мертвы. У всех имелись следы пулевых ранений. Деньги — семьсот тысяч рублей — исчезли.