Загадка Эдгара По

Оставшееся до встречи время я провел в постоянном движении, поскольку меня переполняла энергия, не дававшая замереть ни на секунду. Я потопал на север, прошел мимо новой церкви Святого Панкрация, которую выстроили на Уоборн-плейс рядом с Кларендон-сквер. Там я запаниковал, испугавшись, что могу опоздать, припустил на юг так, словно сам дьявол наступал мне на пятки, и добрался до Бедфорд-сквер аж за двадцать минут до назначенного часа. Я ходил туда-сюда по площади и прилегающим улицам, пока через полчаса, наконец, не увидел, что в моем направлении идут гуськом две маленькие фигурки. Когда они приблизились, я понял, что мальчики несут на плечах шест, на котором висит клетка, закрытая покрывалом из синей саржи. Мы вместе дошли до угла, где они с величайшей осторожностью поставили свою ношу на землю.

— Если набросить покрывало, птица думает, что уже ночь, — объяснил Чарли, — и сразу же засыпает.

Он наклонился и медленно снял покрывало. Увидев, как раскачивалась клетка на шесте, я не удивился, что ее обитатель уже проснулся. Это было неопрятное создание с засаленными ободранными перьями и злыми глазками. В самой же клетке не было ни пятнышка. Чарли только-только вступил в права владения птицей и еще был полон энтузиазма. Мне отчаянно хотелось узнать, какой ответ дала мне Софи, но я не знал, как спросить.

— У вашего попугая есть имя?

— Даже два, сэр, — ответил Эдгар.

— Первое имя Джексон, — сказал Чарли. — В честь боксера Джексона по кличке Джентльмен. Уверен, эта птица была бы бесстрашным бойцом. Но я разрешил Эдгару тоже выбрать имя, вообще-то это мой попугай, но почему бы не дать ему сразу два имени, ведь людям-то дают.

— Вы совершенно правы, — согласился я.

— Я выбрал ему имя Тамерлан.

— Очень благородное имя.

— Так он же благородный попугай, — серьезно заметил Эдгар. — Уверен, он очень умный. Мы научим его героическим стихам.

— Он уже умеет говорить, — вставил Чарли, затем просунул палец сквозь прутья клетки и ткнул несчастную птицу в бок — она тут же переместилась на другой конец жердочки. — Давай же, Джексон, поговори с нами.

Но попутай упорно хранил молчание. Он зло посматривал из клетки и отказывался произнести хоть звук.

— Простите, сэр, — погрустнел Чарли. — Вам бы очень понравилось, как он говорит. Совсем как человек, только никто не может понять, что именно.

— Неважно. Скажите, вам удалось передать письмо вашей матушке?

Чарли посмотрел на меня простодушно, как это часто бывает у детей, и я задумался, что именно он заметил и что понял.

— О да, сэр. Мама просила передать вам поклон и сказала, что ответа не будет.

Я кинул, надеясь, что смогу сделать вид, что именно этого и ожидал.

— Ayez peur, — пронзительно заверещала дурная птица.

— Что сказала эта… — начал было я, но проглотил конец предложения.

Эдгар захлопал в ладоши.

— Вот! Я знал, что он заговорит. Разве не здорово, сэр?

— Да, в самом деле.

— Прямо как человек, да?

— Да, не отличить.

— А вы можете разобрать, что он говорит? — спросил Чарли.

— Ayez peur, — повторила птица и принялась клевать зернышки.

— Думаю, да, — сказал я, — хотя ему не совсем удаются согласные. Разве это не «ай, перо»?

— Ayez peur, — в третий раз сообщила птица и наложила кучку посреди клетки.

— Да, без сомнения, так и есть, — продолжил я. — Вероятно, он дорожит своим опереньем и не позволят выдирать перья, сообщая хозяину всякий раз, когда кто-то посягает на них!

Моя жалкая попытка пошутить показалась мальчикам ужасно смешной. Мы еще несколько минут поговорили, прежде чем Эдгар тронул своего друга за рукав.

— Нужно идти, Чарли, — сказал он. — Мистер Аллан рассердится, если мы заставим ждать его секретаря.

Чарли нагнулся над клеткой и аккуратно закрыл ее покрывалом.

Эдгар сказал, понизив голос так, чтобы слышал только я:

— Мне кажется, миссис Франт сегодня собирается на кладбище. Я слышал, как она говорила об этом миссис Керридж На могиле мистера Франта уже установили надгробие.

— Ага, — сказал Чарли. — Опять ночь. Думаю, Джексон не будет против, если мы немножко покачаем клетку, пока несем его, очень вероятно, это напомнит ему о том, как он качался на ветках в родных джунглях.

— Спасибо, — шепнул я Эдгару и добавил громче: — Благодарю вас за то, что вы показали мне Джексона-Тамерлана. Уверен, вскоре вы сможете научить его целому стихотворению.

Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я пару минут смотрел, как маленькая процессия удаляется в сторону Саутгемптон-роу, а потом медленно побрел на восток, но постепенно забирал на север, чтобы не идти по пятам мальчиков.

Я шел, пошатываясь, словно в трансе, время от времени наталкиваясь на стены и даже других пешеходов, иногда спотыкаясь. Прохожие шарахались от меня, бросая в мою сторону неодобрительные взгляды. У меня кружилась голова, словно я пробудился от тяжелого сна и не мог понять, где я нахожусь.

Я снова и снова мысленно слышал пронзительный вопль Джексона-Тамерлана, который выкрикивал знакомые слова: Ayez peur, ayez peur.

72

С кладбища возле церкви Святого Георгия раздавались крики играющих детей и пронзительный непереводимый язык птиц. На юг простирались величественные здания Приюта в обрамлении садов Мекленбург-сквер и Брансуик-сквер.

Софи не было. Вероятно, она уже ушла. Или же, возможно, Эдгар ошибся во времени или даже месте. Я попытался представить ее лицо, но на этот раз даже в этом удовольствии мне было отказано.

Я искал утешения, развив бурную деятельность. Кладбище казалось отполированным в лучах заходящего весеннего солнца. Служитель топтался у ворот. Я дал ему шесть пенсов и попросил показать нужную мне могилу. Надгробие было маленьким и простым, еще не успевшим обветриться и пострадать от непогоды. Никаких плачущих херувимчиков или неискренних эпитафий — на камне было высечено лишь следующее:

Худощавый Франт казался моложе своих лет. Дата рождения пробудила во мне воспоминание. Я подумал, что на табличке в церкви в Флаксерн-Парве тот же год значился годом смерти его матушки Эмили. Возможно, она умерла во время родов или от возникших осложнений. Я внезапно увидел, причем видение было четким, неожиданным и нежеланным, маленького мальчика среди слуг в огромном особняке в Монкшилл, растущего без матери. Отец мальчика посвятил себя разгульной жизни, которая отдаляла его от собственного чада, а потом, когда Монкшилл нужно было продать, мальчика вырвали из уюта семейного лона и отправили жить среди чужих людей в Ирландии. Да, Генри Франт — джентльмен, вернее, был джентльменом, но вряд ли ему можно позавидовать.

Я отвернулся и начал мерить шагами гравиевые дорожки, при этом из головы никак не выходили слова проклятой птицы. Мимо меня прошла похоронная процессия, и я непроизвольно сдернул шляпу и посторонился. О, эта страшная роскошь смерти! Наконец родственники и друзья усопшего миновали меня. И тут я увидел, как по тропинке, перпендикулярно процессии, торопливо приближается легко узнаваемая фигурка Софи Франт. Она была одна.

Я быстрым шагом двинулся за нею. Вдовий траур часто накладывает на тех, кто его носит, печать анонимности: даже когда лицо открыто, вы видите вдову, а не женщину. Но ошибки быть не могло, это Софи. Я узнавал каждую линию ее тела, ведь я и в жизни, и в мечтах изучил изгиб ее шеи, помнил ее осанку, ее походку, когда Софи шла, глядя по сторонам, поскольку ей с ее живым умом все было интересно, все хотелось рассмотреть.

Она услышала мои шаги и посторонилась, чтобы пропустить меня, притворившись, что изучает эпитафию на памятнике. Я поравнялся с нею и остановился. Ее головка медленно повернулась в мою сторону.