Скульпторша

— Ваш отец не убивал вашу мать и сестру, Олив. Он считал, что это сделали вы. Гвен и Эмбер были еще живы, когда он уезжал на работу. Все, что касается его, полностью совпадает с вашим заявлением.

— Но он же знал, что меня нет в доме.

Но Роз только покачала головой.

— Мне никогда не удастся доказать это, но мне кажется, что он даже не знал, что вы ушли из дома. Помните, он всегда спал внизу, а я готова поспорить, что вы выскользнули из дома очень тихо, стараясь не привлекать внимания родных. Если бы вы только согласились на свидание, то смогли бы все выяснить сами. — Она поднялась. — Теперь, конечно, говорить об этом поздно, но вам не следовало так жестоко наказывать его. Он был виновен не более, чем вы сами. Он любил вас. Просто он не умел это показывать. Я подозреваю, что единственным его недостатком было совсем не обращать внимание на одежду женщин.

Олив покачала головой.

— Я вас не понимаю.

— Он сказал полиции, что у вашей матери был нейлоновый комбинезон.

— Зачем он это сделал? Роз вздохнула.

— Наверное, потому, что боялся признаться в том, что он вообще не обращал на нее внимания. Он был совсем неплохим человеком, Олив. Но он не сумел справиться со своей сексуальной ориентацией, как не смог бы на его месте никто другой. Вся трагедия заключалась только в том, что никто из вас не смог найти в себе силы, чтобы обсудить это. — Она взяла со стола булавку и протерла ее головку от глины. — И я ни на секунду не поверю, что он мог обвинить в случившемся вас. Только самого себя. Вот почему он продолжал жить в том доме. Это было что-то вроде расплаты.

Большая слеза скатилась по щеке Олив.

— Он всегда говорил, что игра не стоит свеч. — Она протянула ладонь за булавкой. — Если бы я любила его меньше, то и ненавидела бы меньше, и, может быть, сейчас не было бы слишком поздно что-либо решать, верно?

ГЛАВА 20

Хэл дремал в машине, припаркованной возле тюрьмы. Он сложил руки на груди и натянул на глаза старую кепку, чтобы солнце не мешало сну. Открывая дверцу для Роз, он лениво взглянул на нее из-под козырька.

— Ну и как?

Она бросила кейс на заднее сиденье и нетерпеливо устроилась за рулем.

— Она разбила в пух и прах мою теорию. — Роз включила зажигание и задним ходом выехала со стоянки.

— Так куда мы сейчас направляемся? — задумчиво проговорил Хэл.

— Снимать семь шкур с Эдварда, — пояснила журналистка. — Вот ему-то как раз удалось избежать наказания, которое он по праву заслужил.

— Разве это мудро с твоей стороны? Помнится, ты считала его полным психом. — Он снова опустил козырек кепки, приготовившись еще немного подремать. — И все же я верю, что ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь. — Его вера в Роз была непоколебимой. Она обладала разумом и храбростью, которыми мог похвастаться далеко не каждый мужчина.

— Я-то отдаю себе отчет. — Она вставила в магнитолу только что записанную кассету и перемотала ее к началу. — А вот вам, сержант, не мешало бы послушать вот это. Мне кажется, что семь шкур я должна, судя по всему, спустить с вас. Несчастный ребенок — давай смотреть правде в глаза, Олив, по сути, была и остается большим ребенком, — просто умирала от голода, а ты пообещал ей «настоящий обед», как только вы закончите с заявлением. Нет ничего удивительного в том, что она тут же согласилась во всем признаться. Если бы она стала все отрицать, то еще некоторое время оставалась бы без еды. — Роз включила магнитолу на полную громкость.

Роз потребовалось несколько раз позвонить в звонок, прежде чем Эдвард Кларк открыл дверь, не снимая при этом предохранительной цепочки. Увидев журналистку, он тут же замахал на нее руками.

— Вам незачем приходить к нам, — зашипел старик. — Если вы снова будете настаивать на беседе, мне придется вызвать полицию.

В этот момент, дружелюбно улыбаясь, к двери приблизился Хэл.

— Сержант Хоксли, мистер Кларк, из полиции Долингтона. Вы, наверняка, помните меня в связи с арестом Олив Мартин.

На лице Эдварда появилось выражение отчаяния. Да, он узнал полицейского.

— Мне казалось, что с тем делом давно покончено, — пробормотал Кларк.

— Боюсь, что это не так. Вы позволите нам войти?

Старик колебался, и Роз подумала, что вот сейчас он не поверит и потребует у Хэла удостоверение. Но глубоко укоренившееся во всех британцах уважение к властям взяло верх. Зазвенела цепочка и дверь распахнулась. Мистер Кларк стоял ссутулившись, будто сознавая свое поражение.

— Я знал, что рано или поздно Олив заговорит, — тихо произнес он. — Если бы этого не произошло, ее трудно было бы назвать человеком. — Он проводил их в гостиную. — Но, даю вам слово, мне ничего не известно о тех убийствах. Если бы я знал, какова Олив в действительности, неужели вы думаете, что я стал бы водить с ней дружбу?

Роз села на тот же самый стул, на котором устраивалась в первое свое посещение супругов Кларков, и незаметно для хозяина включила магнитофон, находившийся у нее в сумочке. Хэл подошел к окну и выглянул на улицу. Миссис Кларк сидела в садике у черного хода, повернув ничего не выражающее лицо к солнцу.

— Но вы и Олив были больше, чем просто друзьями, — напомнил Хэл без малейшей враждебности в голосе, поворачиваясь к старику.

— Мы никому не причиняли этим вреда, — тут же отозвался мистер Кларк, невольно повторяя слова Олив. «Интересно, сколько ему лет? — размышляла журналистка. — Семьдесят? Он выглядит даже старше, наверное, от постоянных забот о супруге». И тот парик, который она нарисовала на целлофане, а потом прикладывала к фотографии, стал для Роз настоящим открытием. Теперь она поверила в утверждение, что волосы делают человека моложе. Мистер Кларк сжал ладони между колен, как будто не знал, куда их деть. — Вернее, мы не намеревались никому вредить. То, что потом совершила Олив, остается для меня необъяснимым.

— Но сами вы не испытывали никакой ответственности при этом, верно?

Старик уставился на ковер, словно не мог поднять глаза ни на Роз, ни на Хэла.

— Я полагаю, она всегда была такой нервной и вспыльчивой.

— Почему вы так решили?

— Ее сестра была совсем неуправляемая. Вот я и подумал, что это гены.

— Выходит, Олив вела себя очень странно еще до убийства?

— Нет, — вынужден был признаться мистер Кларк. — Ведь я уже говорил вам, что если бы знал о том, что она сделает, то не стал бы. — он задумался, подыскивая нужное слово, — поддерживать наши отношения.

Хэл решил изменить подход.

— Скажите, а в каких отношениях вы были с отцом Олив?

Он еще сильней сдвинул колени, сжимая руки.

— В дружеских.

— Насколько дружеских? Мистер Кларк вздохнул.

— Неужели сейчас это имеет какое-то значение? Все давно прошло, а Роберт уже умер. — Он перевел взгляд на окно.

— Да, это имеет большое значение, — резко вставил Хэл.

— Мы были очень дружны.

— Между вами были сексуальные отношения?

— Не очень долго. — Наконец, ладони вырвались из заточения, и мистер Кларк закрыл лицо руками. — Сейчас это звучит отвратительно, но на самом деле тогда мне все казалось иначе. Вы должны понять, каким одиноким я чувствовал себя. Бог свидетель, она в этом не виновата, но все дело в том, что моя жена никогда не была для меня настоящим товарищем. Мы поженились поздно, детьми так и не обзавелись, а на голову она была слаба с самого начала. Не прошло и пяти лет нашей совместной жизни, как я превратился в ее личную няньку. Я оказался заключенным в собственным доме вместе с человеком, с которым даже нельзя пообщаться. — Он болезненно сглотнул и поморщился. — Дружба с Робертом стала для меня единственной отдушиной, а он, как вам, известно, был гомосексуалистом. Его женитьба также оказалась для него тюрьмой, хотя причины у нас были разные. — Он прижал к переносице большой и указательный пальцы. — Сексуальная сторона нашей дружбы стала лишь побочным этапом обоюдной зависимости друг от друга. Для Роберта она имела огромное значение, для меня практически никакого. Хотя должен заметить, что в то время, на протяжении трех или, может быть, четырех месяцев, я искренне считал себя таким же гомосексуалистом, как и Мартин.