Разглашению не подлежит. Осьминожка. Полковник Сун

— Нет, — ответил Бонд, — я свяжусь с ним потом. Просто подумалось, вдруг ему понадобится помощь. Благодарю.

— Пожалуйста, сэр. Мисс.

Лейтенант молодцевато поклонился, взглянул на Ариадну с восхищением, а на Бонда с веселой завистью и, отвернувшись, пошел навстречу мужчине средних лет в штатской одежде, который, стряхивая с пиджака пепел, вышел из обгоревшего здания — определенно, пожарный эксперт. Бонд также отвернулся. К информации, которую мог сообщить эксперт, у него доступа не было, да к тому же не все ли равно, каким образом противнику удалось вывести из строя всю британскую разведывательную сеть в Афинах, так же как не важно было сейчас — с этой точки зрения — находился ли Стюарт Томас в руках противника или лежал в тине на дне акватории пирейского порта. Бонд лишился самого мощного своего оружия прежде, нежели смог протянуть к нему руку.

Когда они вернулись в отель, он сказал Ариадне:

— Они охотились не только за ним, им было важно, чтобы мне в руки не попали его записи, списки агентуры, тайники и время, местонахождение «почтовых ящиков» и тому подобное. Они хотят отрезать меня от своих. Естественно, все это хранилось в задних комнатах магазина. Там и был эпицентр пожара.

Ариадна нахмурилась.

— Почему же они просто все не унесли? Меньше бы обратили на себя внимание. Ведь все это можно было бы использовать.

— Шуму, конечно, меньше, но риска больше. У них не было уверенности, что они смогут вынести все материалы. Тогда бы им пришлось перевернуть магазин вверх дном. Конечно, то, что смогли, они взяли с собой. Но, думаю, что немного, насколько я знаю Томаса.

— А его помощник?

— Не представляю, как теперь с ним установить контакт, — произнес Бонд, уставившись в стену. — Если он жив и не похищен, то за ним хвост. А я не могу сидеть и ждать, пока меня кто-нибудь разыщет. Да это и бессмысленно. Люди, которые вели меня по приказу Томаса, исчезли. Бог знает, сколько еще людей пропало. Как сказал Гордиенко? «Не ведая жалости». Похоже, что мы оказались в прежней ситуации.

— Да. Значит, будем действовать вместе. — Ариадна подошла и села рядом с Бондом. Ее голос звучал резко и решительно. — Я тоже об этом думала. Нам срочно необходимо что-то предпринять. Впереди у нас долгое путешествие, а до начала мероприятия, о котором говорил Гордиенко, остается только… шестьдесят часов. А может, и того меньше, потому что…

— Что это за мероприятие?

— Я расскажу тебе по дороге.

— Чтобы у меня не было возможности информировать Лондон заранее, — хладнокровно заметил Бонд. — Понятно.

— Милый, я же знаю, что если у тебя будет возможность, ты обязан предупредить Лондон. Будь умницей… Хорошо. Теперь нам предстоит небольшая морская прогулка. Около двухсот километров или сто двадцать миль. Если по прямой. Итак, нам понадобится катер и человек, который его поведет. Я уже знаю кто.

IX. «Альтаир»

— В сороковом году, когда итальянские фашисты напали на Грецию, Лицас вступил в армию генерала Папагоса, чтобы драться с захватчиками. Помнишь, как греки вышвырнули их обратно в Алабинию? Так вот Лицас был в числе тех пехотинцев, которые брали Корчу. Его взвод израсходовал все патроны, и он штыком заколол двенадцать итальянцев. За это его произвели в сержанты. А ведь ему было всего восемнадцать.

Когда они вошли в тесное, похожее на пенал кафе, Ариадна прервала рассказ. Навстречу им выкатился хозяин — коренастый, седой человечек с неизменными прокуренными усами.

— Kal'imea sas, — почтительно поздоровалась Ариадна. — Boreite na mou peite, sas parakalo… pou einai о Kurios Litsas? [57]

Человек отвел их к дверям и пространным жестом пригласил выйти на набережную, которая тянулась вдоль противоположной стороны улицы. Там, на набережной, и состоялась одна из тех оживленных бесед, без которых ни одно мало-мальски важное дело в Греции не обходится. В конце концов, передернув плечами, что в данной местности означает жест безразличия, хозяин кафе удалился, всем своим видом давая понять, что не ручается за те сведения, которые его собеседники, возможно, и почерпнут из его слов. Бонд и Ариадна двинулись в указанном направлении.

— Потом на помощь итальянцам пришли немцы, — продолжала Ариадна, — и перерезали коммуникации армии Папагоса; генерал вынужден был капитулировать. Однако солдат не стали отправлять в лагерь, а отпустили домой. Чтобы добраться до дому, на остров Эвбею, Лицасу пришлось пройти пешком через всю Грецию, почти двести миль. Когда он вернулся, то сразу же вступил в партизанский отряд и продолжил убивать итальянцев. А потом и немцев, когда те стали бороться с партизанами.

Переходя через улицу. Бонд взял Ариадну под руку.

— Ты неплохо знакома с его биографией.

— В сорок первом мой отец был у него командиром, а потом они встретились в рядах Сопротивления. Оба дрались очень отважно, не могу отрицать.

Ариадна помрачнела. Бонд изумился:

— Не можешь отрицать?

— Не знаю, это звучит странно, но… Видишь ли, я считаю, что у нас в гражданской войне победили не те силы. Ты бы назвал их демократическими. Но для страны было бы лучше, если бы верх взяли коммунисты. Они — настоящие патриоты Греции. Ведь во время оккупации сражались, в основном, они…

— … и, в основном, против своих же соотечественников, — сухо закончил за нее Бонд. — Но какое тебе дело до гражданской войны? Тогда тебе, наверное, не было и шести?

— Семь. Я много читала о войне в книгах. Ариадна являла воплощенное смирение.

— Нисколько не сомневаюсь. Так что ты там говорила о своем отце и Лицасе? Если я правильно понял, они сражались не за тех.

— Умоляю, Джеймс, для меня это не шутки. Отец стал реакционером. Вступил в так называемую Национальную армию. Там собрались одни фашисты, уголовники и подонки. Лицас тоже в нее вступил. Сперва он служил офицером связи с британцами, а потом добился перевода на фронт, хотел драться.

— И убивать коммунистов. Пойми, Ариадна…

— Вон он. Смотри.

Дорожка, по которой они шли, повторяла изгиб береговой линии бухты Пасалиман — большей из двух пирейских гаваней для яхт. На противоположной стороне бухты, едва заметно покачиваясь на ровной глади воды, теснилось множество всевозможных судов и суденышек: от рыболовных баркасов и двенадцатифутовых прогулочных лодок до роскошных яхт, которыми изобилует Средиземное море. Тут же внизу, на узкой полоске причала, на стапелях полным ходом кипела работа: здесь ремонтировали и переоборудовали лодки. Высокого, одетого в белую рубашку мужчину, что-то энергично втолковывавшего двум насмерть перепуганным работникам, Бонд сразу выделил из толпы. Стараясь не отставать от Ариадны, которая стремительной походкой направилась к ведущей на причал лестнице, Бонд вернулся к прерванному разговору:

— После того, что ты мне рассказала, трудно поверить, что этот человек согласится помогать твоим единомышленникам.

— Не забывай, что в данный момент это и твои единомышленники. Но не волнуйся, Лицас обожает британцев. К тому же, несмотря на то, что я вступила в коммунистическую партию вопреки его протестам, он, кажется, по-прежнему любит меня, потому что любит моего отца. И еще, если он заупрямится, я знаю что сказать, чтобы он помог нам.

В этот момент Лицас обернулся и увидел их. Годы, проведенные под южным солнцем, придали его задубевшей на соленом морском ветру коже коричневато-бронзовый оттенок. В свои сорок-сорок пять лет он выглядел удивительно молодо. У него были густые темные волосы, только-только начавшие седеть; правильной формы, плотно прилегавшие к черепу уши; карие глаза, грустные и внимательные; благородный нос и рот, который сейчас казался добродушно чувственным, но в минуту опасности, тут Бонд не ошибся, преображался и жесткую прямую линию. Живот не выказывал ни малейшего намека на полноту, плечи и руки бугрились мускулами. Бонд не сомневался — этот человек может быть либо надежным другом, либо не ведающим пощады врагом. С первого взгляда он внушил Бонду доверие.