Сладкая жизнь

И сказал себе, что красавец, увидев ухмылку на лице Корейца…

«…потому что такой женщине, как ты, хочется дать как можно больше…»

Она покачала головой, вспоминая его слова. Он бы дал — позволь она, он бы многое ей дал. Но вот ему хочется ей что-то дать, а собственному мужу…

— Мать, ну ты в самом деле сама не понимаешь, что говоришь! Ну какую иномарку — да и кому она нужна, иномарка? Ты ж в машинах не понимаешь — лучше «шестерки» быть ничего не может. Вот «шестерку» и возьмем…

Он все рассуждал по поводу того, что она не права, что не понимает, откуда у нее такие мысли, — а она сидела, не слушая его, думая о том, что ведь она и не просит ни о чем. Она сама предлагает дать ему денег, заработанных на этой фирме и на учениках. И вот такая реакция.

Она, честно говоря, испугалась, когда он начал этот разговор. Потому что ни с того ни с сего вдруг, без повода зашел к ней и серьезно так: «Слушай, мать, надо поговорить». И она испугалась. Решив, что он знает — как-то откуда-то знает — и… Нет, она, конечно, догадывалась, что он не может знать обо всем, — даже как-то сказала себе со смехом, что так научилась врать, словно много лет изменяет мужу. По крайней мере матери после старого Нового года такую историю рассказала о том, как отмечала с Ольгой, что сама поверила, что именно так все и было.

И скажи ей вдруг Сергей, что какой-то его знакомый, знающий ее в лицо, видел ее в ресторане, или в клубе, или в казино, у нее был готов ответ, давно готов. Но он ничего не говорил — и столько времени уже прошло, восьмое февраля уже было сегодня, значит, почти месяц. И вдруг — надо поговорить. И очень серьезно это сказал. И с учетом того, что он давно с ней вообще ни о чем не разговаривал серьезно — если и говорил, то о своих делах, — было чего испугаться. А тут…

— Слушай, мать, надо бы нам машину новую. Нашей-то уже семь лет, что ни день, то чего-нибудь из строя выходит. А тут мужик у меня на работе сам предложил купить, три тысячи дает — ну я и подумал. Может, займем у кого, а там откладывать буду со своей зарплаты, и ученики у тебя. Потянем, как думаешь?

— Конечно, потянем. — Она так обрадовалась, что речь не о том, о чем она думала, что даже ответила не сразу. Вдруг вспомнив заодно, что не говорила ему, что проводит занятия на фирме — сто долларов за занятие, три раза в неделю, она уже за неполный месяц умудрилась семьсот долларов отложить, да еще двести потратить на платье, белье и чулки. И за два месяца, что предстояло еще с ними заниматься — до середины апреля, такой был договор, — еще почти три тысячи выходило. И с учеников восемьсот в месяц, а на еду ее зарплаты должно хватить. Сергеевой зарплаты она не видела никогда — он ее на машину тратил и вечно ерунды какой-то накупал, видеокассет, для компьютера чего-то, для дачи. Она даже сказала как-то в шутку, что такое ощущение, будто ему деньги карман жгут — вот и покупает все подряд. Так он обиделся — хотя правда ведь.

— Конечно, потянем, — повторила обрадованно, в самом деле радуясь тому, что они сменят наконец эту развалюху. Она тут как-то задумалась, что даже садиться в нее неохота — после того как поездила немного на совсем другой машине. — Только знаешь, давай иномарку купим. Ну не новую, конечно, подержанную — мне говорили, что тысяч за шесть можно нормальную иномарку купить, и она даже старая будет лучше новых «Жигулей». Три тысячи за нашу получаешь — три с меня…

Вот тут и началось. Про преимущества «Жигулей», про то, что она ничего не понимает в машинах — а он не понимает, откуда у нее такие мысли. И обидно стало — и она не сразу догадалась, что обидно ей потому, что она заглянула уже в ту, другую жизнь, в «Дольче вита». И догадалась, когда вспомнила его слова — насчет того, что для такой женщины, как она…

— Мать, ну что ты в самом деле! Я солидный человек — мне обычная машина нужна, простая, надежная. Я же не мальчишка — на иномарке разъезжать и всем хвалиться, смотрите, мол, чего купил…

— А вот Сазонов твой на иномарке, между прочим, — заметила колко. — Зам твой, кстати, — и ничего, разъезжает. На твой день рождения на ней приехал — я же видела…

— Это его дела! — Сергей разозлился, кажется, — может, потому, что раньше она всегда и во всем с ним соглашалась, если требовалось ее мнение. Но она сказала себе, что пусть злится — пусть не считает, что снизошел до нее своей беседой. Пусть знает, что у нее есть своя точка зрения. Тем более ему нужна эта машина — как будто она умеет водить или куда-то особенно на ней ездит. — У него, чтоб ты знала, жена в банке работает — а там зарплаты такие…

— Так он ее туда и пристроил, Сазонов твой, — парировала возмущенно, вспоминая его жену. Он сам такой приятный был, подчеркнуто вежливый, а она — ну просто крыса, злобная притом. И разряженная — словно не в гости приехала к начальнику мужа, а на светский прием. Шуба норковая, по кольцу на каждом пальце, и вид такой, словно все остальные плебеи. «Аллочка, вы не были в Испании? Обязательно съездите — мы там второе лето подряд отдыхаем, вполне неплохо. Публика, конечно, сами понимаете — новые русские всякие, но нас там все за иностранцев принимали». — Ты же сам говорил, что это он ее туда пристроил. Ну так что же ты не воспользовался — я бы тоже не отказалась в банк перейти. Им, наверное, люди с языком нужны — ну а не нужны, так придумали бы должность. Ты-то для них поценнее, чем он, ты же начальник в конце концов. А то зам твой раскатывает по Испаниям, иномарку купил, жену одел с головы до ног, а ты…

Она видела, как он меняется в лице, выслушивая ее монолог, но остановиться не могла. Они так редко ругались — он все-таки миролюбивый был, ну мог нашуметь, если куда-то засунули вдруг понадобившуюся ему вещь, или если у него внезапно просыпался аппетит, а ничего не было готово, или если ему казалось, что в квартире бардак, а ему так всегда казалось, когда был не в духе, — но и отходил быстро. Закрывался у себя, а потом к разговору уже не возвращался.

И она иногда срывалась — не кричала, разумеется, но говорила ему, что надо побольше внимания уделять семье, ребенок растет, между прочим, а он с ним вообще не занимается, что-нибудь в таком духе, — но тоже редко, все-таки умела себя контролировать. А тут явно переборщила — но не собиралась брать свои слова обратно, даже если бы у нее была такая возможность. Потому что это было принципиально.

— Мать, ты что говоришь? Мне какая разница, кто что кому купил, кто где раскатывает? Я родине служу — и не за деньги. Платят столько, сколько считают нужным, — что можем себе позволить, то и позволяем. Не бедствуем, кстати…

— Естественно — благодаря моим ученикам…

— Ну все, хватит, я больше таких разговоров слышать не хочу. Да, может, кто-то крутится из наших, подрабатывает — лично я так делать не буду. «Честь имею» — помнишь у Пикуля роман? Вот и я ее имею — честным был, честным буду. Кто бы там на чем ни ездил, кто бы куда жен ни устраивал. А ты меня удивляешь — что-то я от тебя такого не слышал раньше…

— Так раньше и жизнь была другая, — бросила, не успокаиваясь. — А сейчас, сейчас честность — привилегия бедных!

Да, именно так Андрей ей и сказал накануне — и добавил еще, что лучше сам будет нечестным. И еще добавил, что все хотят хорошо жить и нет ничего такого в том, что все пытаются зарабатывать. И еще добавил, что будь он принципиальным, но будь у него такая женщина, как она, он плюнул бы на принципиальность и брал бы у тех, кто дает, и напрягал бы тех, кто не хочет давать, — потому что такой женщине хочется дать как можно больше…

— Ну, мать, я тебя не узнаю…

Он вышел, махнув рукой, — оставив ее сидеть одну на кухне, внезапно жутко уставшую, опустошенную, с тяжелой головой. Словно пыталась пробиться сквозь стену и только зря стукалась о нее, потому что невозможно ее пробить, потому что она всегда будет такой же, как была, эта стена.

Хорошо хоть, не сказала ему, что часть заработанного — тысячу долларов, может, чуть больше — хочет оставить себе на отпуск. Как раз перед тем, как сказать насчет иномарки, чуть не заявила гордо, что, конечно, денег она добавит — только вот оставит себе на лето, хоть в какую-нибудь Турцию со Светкой съездить, а лучше в Испанию. Она смотрела цены, в тысячу можно уложиться вполне, а там экономить на всем, как-нибудь долларов на двести прожить две недели — ей же не надо там ничего, никаких вещей, может, максимум пару сувениров на память, ей же поехать главное.