Гашиш с Востока

В тот роковой вечер ему, понятное дело, дешевле было бы не распускаться. Когда Важный понял, что Гоша мертв, он поднял глаза на Костыля и голосом, от которого мурашки поползли по коже, произнес:

— Костыль, ты найдешь записную книжку и «дурь». Не то…

Что скрывается за этим «не то», Костыль меньше всего хотел бы узнать на собственной шкуре.

Труп утопили в отстойнике около совхоза. Затем — в Апрельск. Задача была несложная — вызвать из квартиры этого пацана, отобрать у него книжку с телефоном Наташи.

Позвонив в квартиру Вани, Костыль сунул его матери красную книжечку, которую смастерил один его кореш. Смастерил не шибко качественно, но главное, что в глаза бросалась тисненная золотом надпись «Прокуратура СССР». На лохов действует безотказно.

Парня дома не оказалось. Из под носа ускользнул.

Перевернули всю комнату, осмотрели квартиру, но записной книжки не нашли. Хозяйка квартиры не понимала ничего, кроме того, что происходит наглый произвол.

— Вякнешь кому — всей семьей в тюряге сгниете, — Костыль положил в карман взятую с полки цветную фотографию Ивана.

Важный выслушал рассказ своих помощников и покачал головой.

— Если бы у тебя было столько мозгов, сколько гонора… Нужно было к этому, к Маратову ехать, выколотить из него все, что знает.

— Сейчас сделаем, — с готовностью кивнул Костыль.

— Я же говорю — голова у тебя пустая. Ночь же, весь поселок на ноги поднимешь. Завтра утром…

С утра пораньше Костыль с Людоедом вновь мчались на машине в Апрельск. Поселок «Госконюшня» нашли без труда. У пенсионеров, гревшихся на солнышке, узнали, что Витька Маратов «живет с Нинкой-стервозиной и с тещей-ведьмой, от которой один толк: самогон варит и доброму люду продает».

Когда Людоед и Костыль подходили к покосившейся «избушке на курьих ножках», оттуда вышла и неторопливо направилась вдоль улицы толстенная женщина в цветастом платье.

— По-моему, это она, так ее растудыть, — выругался смачно Костыль.

Они бросились за ней. Костыль взял ее ласково за локоть и елейным голосом произнес:

— Ниночка, постой.

— Э, ты кто такой? — покосилась на него Нинка. — Грабли убери.

— Тихо, голубушка. Мне твой муж нужен. Дома он?

— Нет его, голубок.

— Пошли, поглядим.

— Чего? Плыви отседова, пьянь подзаборная, курсом на север-юг.

— Ты, слониха отъевшаяся, мать твою, — Костыль сильнее сжал ее локоть одной рукой, а другой вытащил из кармана кнопочный нож, и лезвие прижалось к обтянутому материей телу. — Счас брюхо твое быстро препарирую!

Глаза ее забегали. Сначала она хотела завизжать, облаять этого нахалюгу в кожанке, но, увидев нож, прикусила язык. Хоть и маловероятно, что средь бела дня этот прощелыга надумает пустить его в ход, но кто знает, что у него на уме.

— Взвизгнешь — пришью, — будто читая ее мысли прошипел Костыль. — Будешь тихой, как мышка, отпустим. Не трясись.

— Ладно, голубок, пошли, — подойдя к своему забору, она распахнула калитку и прикрикнула: — Байкал, свои!

Вскоре Костыль к разочарованию своему убедился, что Маратова нет дома. Плюхнувшись на незастеленную кровать, грубо спросил:

— Где он?

— С Ванькой куда-то отчалил…

Положение осложнялось. Важный ждать не намерен. У него времени в обрез. Нужно форсировать события, но как?

Костыль напряженно думал. Выбить деньги у несговорчивых фраеров, провернуть лихое дело — тут у него шарики в голове крутятся. Но как найти человека в Апрельске? Не обшаривать же каждый подвал и квартиру. А если двинул Ваня в дальние края? Да и при нем ли записная книжка?..

На поиски ушел весь день. Ткнулись к ребятам во дворе, приятелям Вани.

Уже стемнело, на небе висела яркая, четко очерченная луна. Костыль, облокотившись на руль, ломал одну спичку за другой, пытаясь закурить. В раздражении выплюнул сигарету.

— Ни черта у нас не получается.

— Важный шкуру сдерет, — меланхолично кивнул Людоед.

— Тысячу лет его искать будем, — Костыль вынул из красной пачки «Мальборо» еще одну сигарету. — Нужно, чтоб кто-то помог.

— Кто, милиция?

— …Поехали. Как же я, баранья башка, сразу-то не скумекал!

Позавчера Голове исполнилось сорок пять. Дата круглая. Но не было ни ломящегося от явств стола, ни славящих юбиляра тостов и богатых подарков. Он был непривычен к подобной торжественности и чувствовал бы себя в такой обстановке не слишком-то уютно.

Кличку «Голова» Дмитрий Васильевич Караваев получил из-за своей большой головы. Впрочем, не она была важна в его работе, а чувствительные и ловкие пальцы. Он был карманником-асом. Карманники делятся на щипачей и писак. Первые выдергивают у граждан из карманов и сумок кошельки, вторые режут те же карманы, сумки и вытряхивают незаметно содержимое. Голова владел виртуозно обоими способами. На промысел он выходил ежедневно, как хороший клерк на службу, но, как истинный профессионал, «срывал» в день не более одного кармана. После каждого удачного дела выцарапывал на крышке деревянного стола черточку, подобно Робинзону Крузо, отмечавшему зарубками дни прерывания на острове. Перед последней отсидкой всего лишь пятьдесят отметин не хватило до полутора тысяч.

Голова был осторожен, не брал помощников, не готовил учеников, хоть по воровским правилам это и входило в его «обязанности», но все же время от времени попадался. По приговору народного суда получал обычно четыре-пять лет за одну единственную доказанную кражу кошелька с пятью рублями.

Хотя иные карманники умудряются неплохо разжиться, покупают машины и видики, у Головы, как у большинства его собратьев, запросы были гораздо скромнее: выпил, закусил — и ладно. Кроме того, он чувствовал ответственность за родного человека — девяностолетнюю бабку, с которой жил в одной квартире и которой выпивки требовалось не меньше, чем ему самому.

Пьянство с каждым годом затягивало все сильнее: лицо становилось краснее, силенок — меньше. Третью судимость получил уже с «нагрузкой» — принудлечением от алкоголизма. Вылечить, конечно, не вылечили, но кое-какой результат был достигнут. Надоело сидеть по тюрьмам, надоело «работать по карманам». И Голова решил «честно» трудиться на благо общества. Он, может, и раньше бы начал «честно» трудиться, да мешали законы об уголовной ответственности за тунеядство, тягостная необходимость иметь трудовую книжку. По нынешним же временам работаешь ты или не работаешь по трудовой книжке, не интересует никого, и Голова сменил род занятий.

Еще с утра он наглотался одеколона, который притащили в скверик мужики. До дома дотащился еле-еле, и сразу провалился в тяжелый сон. Разбудил его звонок в дверь. За окнами было темно, и он не понимал — вечер на улице или раннее утро. Так настырно могла звонить лишь милиция или Гришка Шпиндель из соседнего подъезда, тоже постоянно озабоченный поисками или что выпить, или с кем выпить.

Голова, покачиваясь, направился к двери, распахнул ее, протер глаза и в упор уставился на визитеров.

— О, Костыль, брат мой! — он сразу бросился обниматься.

Костыль поморщился. Если бы он так хорошо не знал старого карманника, то мог бы подумать, что тот искренне рад встрече.

Хозяин проводил гостей в большую комнату, стряхнул крошки со стульев и пригласил садиться.

— Располагайтесь.

Голова проживал в просторной двухкомнатной квартире с высокими потолками и лепными карнизами — мечта любого гражданина СССР. Запустил ее донельзя. Большая комната, где жил он сам, была обставлена весьма скудно — скрипучая кровать с солдатским одеялом, грязный, залитый портвейном стол, несколько стульев и покосившийся шкаф с зеркалом. На старомодном телевизоре «Рекорд» стоял оклад от иконы. Святой лик заменяла мятая репродукция Рублевской «Троицы». Саму икону загнала бабка, когда понадобились средства на выпивку, и, как человек набожный, до сих пор раскаивалась в этом, на коленях молила прощения у репродукции.

— Как, Голова, все карманы пылесосишь? — осведомился Костыль вытаскивая из сумки бутылку «Киндзмараули».