Угол атаки

Это было что-то новое. Отец не раз говорил, что политика - занятие для проходимцев, дураков и для деда Матвея, который на старости лет задвинулся на политике, не пропускал ни одного митинга, а в перерывах между ними доставал всех домашних страстной патриотической публицистикой, круто приперченной матерщиной.

Отец объяснил:

- "Контур" - это не политика. Это разведка. И очень серьезная.

Разговор прервался - начали подъезжать гости. Дело происходило на даче в Архангельском. Отцу исполнилось сорок пять лет. Незадолго до этого он получил генерал-лейтенанта. Оба эти события отец и отмечал на даче в мужском кругу. Домашних празднеств он не любил. Мать быстро напивалась, начиналось швыряние хрусталя, выяснение отношений.

Юрию нравились друзья отца - народ крупный, булыжистый. Сорокалетние полковники, сорокапятилетние генералы. Они носили хорошие штатские костюмы, очень редко - мундиры, ездили на хороших машинах с неразговорчивыми водителями. Сначала на черных "Волгах", потом на "ауди", "вольво" и "мерседесах". От них, как запах терпкого мужского одеколона, исходило ощущение уверенности и силы. Они были не дураки выпить, слетать на вертолете поохотиться на диких кабанов или на гусей, от души попариться в баньке. Насчет баб у них тоже наверняка не ржавело, но эти дела они умели не афишировать.

Посреди застолья отец упомянул, словно бы между прочим, что Юрию предложили идти работать в "Контур". За столом мгновенно установилась уважительная тишина.

Отец добавил:

- Он думает.

Гости дружно расхохотались - как крепкому анекдоту.

Юрий был донельзя заинтригован. При новой встрече с человеком из таинственного "Контура" он спросил, какие у них компьютеры.

- Ну примерно как в НАСА, - ответил тот. - Может, самую малость получше.

Это было решающим. Юрий сказал "да". И позже ни разу не пожалел об этом. У него было все: интересная служба, налаженный быт, друзья - такие же компьютерные фаны, как и он сам, веселые и ненавязчивые подружки. А что до тягостной атмосферы в доме, так у кого лучше? В каждом доме свои скелеты в шкафу. Нужно просто не открывать дверцу этого шкафа.

Он и не открывал.

Он был счастлив.

Но даже не подозревал об этом.

Кабинет полковника Голубкова оказался запертым. Юрий сунулся в приемную начальника управления. Свет горел, на подоконнике шумел белый электрический чайник "Тефаль". Но дежурного не было. Из-за обитой коричневой кожей двери кабинета не доносилось ни звука. Юрий постучал. Не услышали. Хотел открыть дверь, но в этот момент ожил интерком, голос начальника управления недовольно спросил:

- Где кофе-то? Ты его выращиваешь, что ли?

- Дежурный вышел, - доложил Юрий. - Это лейтенант Ермаков. Разрешите войти?

- Заходи.

В обширном кабинете царил полумрак. Верхний свет был погашен, горели лишь бра в простенках между высокими сводчатыми окнами и настольная лампа на столе начальника управления. От этого кабинет казался еще больше и таинственней. Когда-то здесь была графская библиотека. От тех времен остались черные дубовые балки на потолке, бездействующий камин и громоздкий письменный стол с резными панелями и ножками в виде львиных лап.

За столом, развернув черное офисное кресло к включенному компьютеру, сидел генерал-лейтенант Нифонтов. Крупный, в штатском, чем-то похожий на друзей отца. У окна, сложив за спиной руки, стоял полковник Голубков. Он был другой породы: невысокий, сухощавый, с седыми, коротко подстриженными волосами, с добродушным, простоватым лицом. Но простоватость эта была обманчивой. И добродушие тоже. Юрию приходилось работать с ним. Даже при своем небогатом опыте он сумел оценить острый аналитический ум полковника и его феноменальную память, о которой в управлении ходили легенды. Голубков тоже был в штатском. В управлении все носили штатское. И общались как штатские. Это иногда создавало затруднения. Как сейчас. Юрию нужен был Голубков, но игнорировать Нифонтова он не мог. Поэтому, поколебавшись, сказал:

- Александр Николаевич, разрешите обратиться к Константину Дмитриевичу?

Нифонтов усмехнулся и кивнул:

- Обращайся.

Перед этим он убрал с монитора изображение. Но по неистребимой своей привычке Юрий успел стрельнуть глазами в экран. Он узнал исчезнувший с экрана текст. Он сам переводил с английского и набирал этот текст. Недавно - всего пару недель назад. Это была дословная расшифровка магнитозаписи разговора полковника Голубкова с человеком по имени Джеф. Разговор шел на английском. Английский язык полковника Голубкова был чудовищным, но - как ни странно - понятным. Поэтому и запомнилась Юрию эта работа, которую он делал по приказу полковника Голубкова.

Все эти мысли в доли секунды промелькнули на периферии сознания Юрия. В реальном же времени он протянул полковнику Голубкову компьютерную распечатку и доложил:

- Шифрограмма от Пастухова.

- А, наконец-то.

Полковник взял из рук Юрия листок, прочитал текст и молча положил листок на стол перед Нифонтовым. Тот мельком взглянул на него и внимательно посмотрел на Юрия:

- Как жизнь, лейтенант? Юрий пожал плечами:

- Нормально, Александр Николаевич. А что?

- Да нет, ничего. Нормально - это хорошо. Ладно, свободен.

Юрий вышел. Голос полковника Голубкова, неожиданно прозвучавший в динамике интеркома, остановил его на пороге приемной:

- Жалко парня. Парень-то вроде хороший.

Нифонтов:

- Надо бы ему сказать.

Голубков:

- Нельзя. Утром сам узнает.

Пауза.

Нифонтов:

- Да, нельзя.

Голубков:

- У тебя интерком включен.

Нифонтов:

- Черт!

Юрий выскользнул из приемной, в коридоре поздоровался с дежурным, выходившим из туалета, и спустился в информационный центр. Невольно подслушанный разговор встревожил его. Речь шла о нем, в этом не было ни малейших сомнений. Почему им жалко его? Что он узнает утром? Ерунда какая-то.

Он прокрутил в памяти весь разговор в кабинете начальника управления. Конечно же ерунда. С чего он, собственно, взял, что говорили о нем? Потому лишь, что он только что вышел из кабинета? Да о ком угодно они могли говорить. О том же Пастухове хотя бы. Они сидели ночью и ждали его сообщения. Поэтому Голубков и сказал: "Наконец-то". Конечно, о Пастухове. И нечего накручивать черт знает что.

Юрий вошел в Интернет, но не испытал обычного чувства азарта и свободного, не скованного ничем полета. Давила какая-то тревожная тяжесть.

Он вышел из Паутины. Два часа ночи. Впереди было еще четыре часа дежурства. Чтобы хоть чем-то заполнить их, Юрий вызвал на экран текст, который он успел углядеть на компьютере начальника управления. Доступ к нему был защищен уровнем А-1 - кодом высшей степени сложности. Для кого угодно это могло быть препятствием. Но не для лейтенанта Юрия Ермакова.

"Начало записи.

- Добрый вечер, полковник. Рад вас видеть.

- Здравствуйте, командор. Я тоже. Должен сразу предупредить...

- Что вы записываете наш разговор? Ничего не имею против.

- Наши контакты становятся регулярными. Вы уверены, что это разумно?

- Вы правы, это не очень разумно. Но мы не нашли другого способа связаться с вами. В таких ситуациях особенно остро понимаешь, как нам не хватает такого посредника, каким был полковник Мосберг[2]. Давайте выпьем за него.

- Давайте, Джеф. У нас говорят: помянем.

- Да, помянем. Мы еще не раз будем его вспоминать. Он оставил после себя пустоту. Нам придется ее заполнить. Без его умения и таланта. Но есть доверие. В разумных пределах. Это немного, но не так уж и мало. Вы согласны со мной?

- Да.

- Тогда - к делу.

- Только давайте уйдем отсюда. Для делового разговора здесь слишком шумно.

- И отвлекает кордебалет? Мне говорили, что венгерские девушки очень красивые. Похоже, так оно и есть. Особенно вон та, справа.