Труп на балетной сцене

— А где эти самые мышцы?.. — полюбопытствовала было Джульет, но обнаружила, что Харт покинул ее, вышел на середину зала, подобрался и застыл, глядя на Рут. А Джульет стало легче после разговора с ним — теперь в зале был хоть один друг (или по крайней мере одно знакомое лицо, на которое можно было взглянуть).

За одним явным исключением остаток занятий был посвящен монотонной отработке нескольких тактов перехода от сцены поимки Мэгвича к па-де-де (теперь па-де-труа), когда мисс Хэвишем наставляла Эстеллу. Все танцовщики покинули сцену, а мисс Хэвишем и Эстелла занимались чем-то вроде механической работы (о таких случаях Джульет, когда писала, говорила: передвигаю мебель). Она не видела, чем еще могла помочь своей подруге. И притягательная экзотика репетиционной стала меркнуть. Постепенно ее голова наполнилась голосами, Джульет достала маленький блокнот, который везде носила с собой, и принялась записывать наброски диалога лорда Саффилда и леди Портер. Подняв голову, она заметила, что те из танцовщиков, которые решили, что она журналистка, уверились в своей правоте. Некоторые косились в ее сторону, и даже на их тренированных лицах Джульет читала желание, чтобы их отметили.

Всплеск эмоций произошел вскоре после половины третьего, когда Рут решила еще раз прогнать (как вскоре нарекли это па-де-труа) «Подсматривающего Пипа» в исполнении Лили, Кирстен и Антона. Кордебалет присел отдохнуть, а солисты собрались в передней части зала. Луис Фортунато извлек уже знакомые ноты, и, руководимые Патриком, они со всем старанием стали воспроизводить предложенные Рут движения. Хореограф следила за ними из-под приспущенных век, делала на карточках сердитые пометки и бросала Патрику скептические комментарии по поводу отдельных па. Джульет решила, что Рут хочет посмотреть плоды труда своего, а не качество исполнения, и удивилась, когда подруга недовольно дважды хлопнула в ладоши.

Музыка стихла, танцовщики замерли. Все головы повернулись к Рут.

— Не так! — яростно пробормотала она, обошла Лили и обхватила за талию. Прижалась к ней, взяла ее руки в свои и принялась изображать настороженность: голова мисс Хэвишем склонилась набок, руки упали вдоль туловища. — Не забывай, ты женщина среднего возраста. — Рут заставила Лили согнуться. — Среднего возраста — помни! А ты танцуешь слишком свободно, — произнесла она с нажимом. — Прекрати быть балериной!

Как только Рут разжала объятия, Лили моментально разогнулась — от ее прямой, словно палка, спины исходил гнев.

— Мисс Ренсвик… — начала она.

— Лили! — Викторин Вэлланкур подалась на стуле вперед, ее голос предостерегающе дрогнул. Она встретилась со своей протеже глазами. Несколько секунд та еще бунтовала, затем привычно покорилась. Но Джульет не хотела бы находиться с ней рядом: напряженное тело балерины по-прежнему дышало злостью. А когда она вскинула голову и посмотрела на Рут, ее глаза горели. Викторин медленно поднялась, подошла к хореографу и что-то неслышно прошептала ей на ухо.

Рут повернулась к Лили:

— Я, конечно, имела в виду, что мисс Хэвишем — женщина среднего возраста. — Ее тон (увы!) был скорее раздраженным, чем извиняющимся.

Худые щеки Лили ввалились еще сильнее, и Джульет поняла, что она и это уточнение сочла оскорблением. Но все же холодно кивнула — очень высокомерно — и промолчала. Репетиция продолжалась — кордебалет снова принялся разучивать переходную сцену. В этот момент в зал опять проскользнул Грег Флитвуд, мило улыбнулся Джульет, что-то прошептал на ухо нескольким танцовщикам и холодно покосился на Рут. Напряжение продолжало расти. Ровно в три Рут коротко поблагодарила исполнителей и закончила репетицию.

Возникла минутная неразбериха — танцовщики ринулись кто куда: большинство — обедать (здесь полезную пищу вкушали в столовой на втором этаже), а некоторые солисты и звезды направились заниматься с Викторин Вэлланкур и другими хореографами. У многих были рюкзачки, в которых хранились балетные туфли, бутылки с водой, кусочки всякой питательной всячины, жевательная резинка и все такое прочее. Сумки стояли у стен, и теперь танцовщики поспешили к своему добру. Наклонялись, вытряхивали наружу скомканные тряпки и всякую чепуху. Некоторые из женщин, прежде чем выйти из парн о й-репетиционной в жалящие холодом коридоры, накинули на костлявые плечи и бедра платки и шали. Устроившаяся в конце репетиции рядом с Хартом Хейденом и ящиком с песком (или что там в нем было, если не песок) Электра Андреадес натянула на ноги теплые носки. Сам Хейден, порывшись в рюкзачке и обложившись вещами, кормил ее чем-то маленькими порциями (корнфлекс или семечки подсолнечника?). Затем осторожно поцеловал в щеку, поднялся и влился в поток выходящих из зала. Но, проходя мимо Джульет, на прощание улыбнулся.

В это же время Райдер Кенсингтон приблизился к своей жене, наклонился и принялся что-то нашептывать. А через тридцать секунд тоже направился к выходу, на этот раз покосившись на Джульет не так враждебно.

По другую сторону ящика с песком Лили Бедиант слушала, что ей негромко говорила мадемуазель Вэлланкур. Последние полчаса та стояла, и Джульет решила — бывшей балерине настолько трудно подниматься со стула, что она предпочла вовсе не садиться. Викторин обращалась с подопечной мягко, но серьезно, а та, хоть и держала спину очень прямо, вела себя спокойнее и иногда кивала. Лицо — застывшая бесстрастная маска. Когда к ним подошел Патрик Уэгвайзер, Джульет не сомневалась, что он собирается извиниться за свою патронессу.

Но если так оно и было, Лили извинения нисколько не тронули. Балерина отвернулась и, пока Патрик говорил, не смотрела ему в глаза. А вместо ответа лишь молча метнула взгляд. Мадемуазель, явно не одобрив ее невоспитанность, положила ладонь Патрику на руку и отвела в переднюю часть репетиционной. А Лили опустилась на колени у лежащего рядом с песочницей рюкзачка и с необыкновенным достоинством высморкала свой длинный нос, поочередно зажимая трепещущие ноздри.

Напротив песочницы нисколько не взволнованная разговором с мужем Электра Андреадес поправляла кудряшки Мери Кристи. Та повернулась и что-то сказала Электре, от чего Андреадес, продолжая собирать вещи, рассмеялась. Обе закинули рюкзачки за плечи, обняли друг друга за талии и, склонив друг к другу изящные темные головки, словно такова была режиссура самого Петипа, вместе удалились из репетиционной.

Постепенно просторный, гулкий зал опустел. Последней осталась круглолицая, розовощекая девчушка лет девятнадцати-двадцати. Джульет заметила, что она нерешительно мялась подле ее стула. Наконец та собралась с духом и шагнула вперед.

— Я правильно расслышала, что кто-то назвал вас Анжеликой Кестрел-Хейвен? — спросила девушка извиняющимся тоном. Ее голос оказался тоненьким, слабым. Карие глаза светились.

Джульет кивнула.

— О, мне так нравятся ваши книги! — Она растеряла последнюю стать балерины и продолжала с молодым задором: — Я Тери Малоун, из кордебалета. У вас не найдется как-нибудь времени поговорить со мной о творчестве? Я сама очень люблю писать!

— Разумеется, — обреченно ответила Джульет, хотя по опыту знала, что большинство из тех, кто заявляет, что любит писать, делать этого совершенно не умеют. — С превеликим удовольствием.

Балерина присела (Джульет, секунду поразмыслив, решила, что это реверанс), затем взглянула на часы, пискнула:

— О Боже! — и выскочила из репетиционной.

Глядя ей вслед, Джульет подумала, что мир балета и мир исторического романа кое в чем похожи.

Тут на Рут опять наскочила невообразимо холеная пресс-атташе (позднее Джульет узнала, что ее зовут Гретчен Мэннинг), прощелкала в репетиционную на своих высоких каблучищах и сунула под нос хореографу обновленную копию пресс-релиза. Рут беспомощно оглянулась, виновато покачала головой и сдалась на милость вошедшей.

— Разберусь с этим, приму душ, и пойдем пообедаем, — пообещала она, пока Гретчен нетерпеливо переминалась на пороге. — Я минут на десять. Посиди пока здесь, посмотри, как Антон отрабатывает соло. Не возражаешь? — обратилась она к блистательному юноше, скорее утверждая, чем спрашивая его согласия.