Агент абвера.

Открывая в Дудине незаурядные способности подпольщика-организатора, Николай Константинович все больше проникался уважением к нему. Присланный им солдат оказался очень нужным человеком. Он сумел установить дружеские связи с рабочими топливного склада, найти среди них настоящих патриотов, которые согласились помочь военнопленным бежать из немецкого лагеря, укрыть и переодеть, проводить в лес к партизанам.

Дудин в эти дни ходил от радости сам не свой. Как-то он, потеряв обычную сдержанность, весело сказал Николаю Константиновичу:

— Теперь-то успех обеспечен. Скоро на свободе бу­дем. Только бы выбраться за проволоку, а там — поминай как звали. Тебе спасибо, надоумил, как действовать.

— Погоди благодарить, надо дело сначала сделать. Самое трудное еще впереди.

— Все, все верят, что побег удастся. Ты посмотрел бы на наших людей. Они ведь просто горят от нетерпения.

— А вот показывать этого не следует, — предупредил Николай Константинович. — А то как бы в самом деле не “сгорели”. Во всем осторожность нужна. Малейший промах — и все прахом пойдет.

— Ждем твоего сигнала. Я все подготовил. Как только уйдешь из лазарета, Казак направит тебя в нашу рабочую бригаду и тогда…

Казалось, до малейшей мелочи разработал Никулин план побега, все предусмотрел. Но побег не удался. Помешал предатель. В лазарете на должности санитара работал парень из вольнонаемных — Семен Бедунов. Белобрысый и голубоглазый, тихий, ласковый, он бесшумно проходил между нарами, частенько спрашивал у Никулина:

— Может, водицы, хотите испить, дядя Коля? Или принести чего?

“Дядями” паренек величал всех раненых старше его возрастом. Особенно он старался угодить Дудину и Ресовцу. Но военнопленные сторонились санитара, видя в нем ненадежного, трусоватого человека, а может быть, и немецкого агента, приставленного наблюдать за теми, кто находится в лазарете. Николай Константинович давно предупредил своих друзей, чтобы они избегали вести серьезные разговоры при Семене Бедунове. Но однажды произошло непредвиденное.

В лагере было несколько подростков, воспитанников музыкальных взводов. Их содержали наравне со взрослыми военнопленными. Один, из них был схвачен при попытке похитить краюху хлеба. Полицаи набросились на него, били дубинками, топтали ногами. Из окна лазарета это увидел кто-то из раненых.

— Не могу терпеть больше, не могу! — во весь голос заговорил он, дрожа от ненависти. — Надо что-то делать. Ведь мы — советские люди. Командиры, коммунисты! Понимаете? Мы обязаны действовать! Неужели мы не придумаем, как отомстить проклятым фашистам?! Нельзя молчать! Не могу больше!..

— Прекрати истерику! — прикрикнул Николай Кон­стантинович. — У нас, думаешь, душа не болит?

Раненые зашумели. В их гневных голосах звучало долго сдерживаемое негодование. Они проклинали фаши­стов. И никто в этот момент не обратил внимания на притаившегося в углу Семена Бедунова. Он давно следил за Николаем Константиновичем и его друзьями, а сейчас, видимо, решил, что заветный час настал. Змеей скользнув за дверь, предатель подошел к одному из полицаев.

— В лазарете лечатся не только солдаты, но и офицеры, есть даже коммунисты, — угодливо проговорил он. — Я только что узнал об этом. Их фамилии…

Полицейский мигом сообразил, что эта новость заинтересует немцев, и побежал к своему начальнику. Уже вечером стало известно, что всех заподозренных переводят в другой лагерь. В лазарет пришел переводчик комендатуры и пояснил:

— О, наш лагер не для официрен. Мы не можем заставляйт вас арбайт. Поедете в Саласпилс. Там офицерский дулаг. Там есть карашо.

Он одобрительно похлопал санитара по плечу, сунул ему в руку сигарету и, покровительственно улыбнувшись, вышел. Пленные переглянулись. Сюда уже дошли слухи о Саласпилсском лагере. Все поняли, что им предопределена участь смертников.

Едва переводчик вышел, раненые повернулись к Бедунову. Тот испуганно забился в угол. Искаженные ненавистью лица красноречивее слов говорили предателю, что его ждет… В бараке воцарилось зловещее молчание. Но тут распахнулась дверь и на пороге появился Казак. За ним толпились полицаи, поодаль стояли вооруженные немецкие солдаты.

— А ну, выходи все! — скомандовал Казак.

Полицейские вывели Дудина, Никулина и их товарищей во двор и там построили. Немецкий офицер объявил:

— Вы переводитесь в офицерский лагерь в Саласпилс. Там для вас создадут хорошие условия, не будут посылать на работы.

Пленные угрюмо молчали. Никто по верил в “доброту” фашистов. Николай Константинович внимательно оглядел своих товарищей. Люди спокойно, не отводя взора, смотрели на чекиста. Они были готовы к борьбе.

А через несколько недель вся рабочая бригада, которой когда-то руководил Дудин, не вернулась с топливного склада. Убив конвоиров, пленные с помощью латышских рабочих бежали к партизанам. Труд, вложенный Дудиным и Никулиным в подготовку побега, не пропал. Двенадцать военнопленных обрели свободу. Эта весть быстро разнеслась по лагерю. Не знали о ней только организаторы смелого побега — майор Дудин и капитан Никулин.

Глава третья

Поединок

Крытые грузовики, длинные, как вагоны, прогрохотали по улицам Риги, выехали на шоссе, ведущее к Даугавпилсу.

Люди сидели молча в переполненных кузовах. Будущее рисовалось им в самых мрачных красках. Мартовский свежий ветер, проникая в щели старого кузова, ножом впивался в полуобнаженные спины пленных. Вооруженные до зубов охранники зорко следили за каждым их дви­жением. Злобно рычали натренированные немецкие овчарки.

Николай Константинович не представлял, большое или малое расстояние проехали машины. Время тянулось томительно медленно, но желания поторопить его не было. Наконец грузовики остановились.

— Вег, вег! — кричали гитлеровцы, прикладами сгоняя пленных в колонну. Залаяли собаки, набрасываясь на людей. Направо и налево с маху били дубинками солдаты из охранного батальона. И вскоре скорбная процессия, вытянувшись длинной колонной, двинулась в путь по сырой, заболоченной земле к самому страшному из лагерей смерти, созданных гитлеровцами на территории Латвии.

Колонну пленных пригнали в густой лес. Узники увидели несколько дощатых домиков, большую поляну, окруженную проволокой в три ряда, и вышки с пулеметами. Охрану несли эсэсовцы. Всякая связь с внешним миром была прервана. С территории лагеря никого никуда не выпускали.

— Теперь все, — грустно проговорил Дудин, — отсюда не выберешься.

— Надо выбраться, — ответил Никулин, хотя и сам содрогнулся, увидев, как в песчаных ямах, вырытых руками пленных, копошились живые и умирающие, лежали гниющие трупы. Их никто не убирал. Изможденные люди ползали по земле, выискивая пожухлые травинки, и тут же поедали их. Несколько берез, росших посреди поляны, были обгрызаны выше человеческого роста, а пленные все старались взобраться по стволу, оторвать кусочек коры — и падали, обессилевшие.

Прибывших разместили по разным блокам. Никулин и Дудин хотя и оказались в одном блоке, но некоторое время не встречались. Чтобы не привлекать к себе внимания, они делали вид, что не знают друг друга. Хотелось думать, что их перевели в Саласпилсский лагерь лишь как офицеров, которых выдал санитар. Но каждый допускал, что немецкая контрразведка могла напасть на след организаторов побега. Ведь как ни конспирировались Никулин и Дудин, все же пришлось привлечь к делу многих. Знали о нем и те, кто должен был бежать, знали и те, кто готовил и обеспечивал дерзкий побег. А при таком широком круге посвященных всегда существует опасность провала.

Шло время. Каких-либо запросов о Дудине и Никулине в лагерь, видимо, не поступало. Их не трогали. Приятели начали чаще встречаться, немного успокоились. И тут Дудина потребовали в комендатуру лагеря. Вызов был настолько неожиданным, что он не успел предупредить Николая Константиновича. Пришлось немедленно последовать за полицейским. Вернувшись к вечеру в свой блок, Дудин разыскал. Никулина и отозвал в сторону, чтобы без помех побеседовать.