Предатели по призванию

Он потрогал ей лоб.

– Я потушу свет и открою окно, а то здесь душно.

– И правда, с открытым окном лучше: все видно, деревья, фонари горят... Налейте-ка мне еще виски, а?

– Погодите, схожу за другой бутылкой.

Он вышел в коридор, озаренный только слабой полоской света из кухни; ничего себе, полбутылки уговорила, и хоть бы хны, ей бы теперь поспать, впрочем, она, наверное, привыкла. В кухне неисправимый графоман Маскаранти, за неимением протокола, решал кроссворд. Дука достал из шкафчика бутылку виски.

– Спросите у Морини, возле дома никто не ошивается?

Маскаранти вытащил карманную рацию, немного подстроил ее, чтоб не было помех, развернул антенну.

– Алло, алло, как слышите, прием!

– Как из задницы, – откликнулся Морини.

– Тогда порядок. Ты случаем никого там вокруг не приметил? Доктор Ламберти говорит, что кто-нибудь может стоять на стреме.

– Никого нет.

– Ладно, отбой. – Маскаранти повернулся к Дуке. – Говорит – никого.

Ламберти откупорил бутылку, вернулся в кабинет и в темноте нашарил стакан.

– Поглядите, как красиво фонари светят сквозь листья, – сказала она.

Это он уже слышал; стало быть, у нее поэтическая натура, у этой потаскухи. Он снова щедрой рукой налил виски в стакан. Жаль, что она окончила свою исповедь, а наводящих вопросов задавать нельзя, это вызовет подозрения.

– Пейте, но старайтесь не шевелиться, я вам помогу.

Теперь глаза привыкли к темноте, и в струящемся через окно свете фонарей он разглядел выражение ее лица: она была явно пьяна, но пила с прежней жадностью – от наркоза появляется сухость во рту.

– Дайте закурить – если б вы знали, как приятно дымить лежа.

В который раз он прикурил для нее сигарету. Жаль все-таки, что она больше ничего не рассказывает ни о себе, ни о Сильвано, ни о мяснике.

В полутьме он не сводил взгляда с огонька сигареты.

– А что, я и впрямь после этой вашей операции снова девушкой стала?

– Да.

– Вот смеху-то!

– Только не смейтесь, прошу вас!

– Да я не смеюсь, я вот думаю: ослы вы, мужики.

Ну, это оскорбление можно и проглотить, лишь бы она снова разговорилась. Конечно, ослы, кто же еще?

– Мы, бабы, все сучки, а вы ослы.

Такая категоричность ему нравилась: ведь в самом деле наш мир населяют либо сучки, либо ослы. Но ты говори, говори, не останавливайся, рассказывай про своего мясника и про принца Сильвано.

– Не обижайтесь, – сказала она, с наслаждением пуская в темноте дым, – это ж какими ослами надо быть!.. Я переспала с тыщей мужиков, а с ним, с женишком моим, на закуску перед брачной ночью такое в машине выделывала, что вам и не снилось, и после всего этого я опять девушка, какого же хрена она стоит, девственность-то?

Ты не про девственность, а про жениха говори; сидя на подоконнике, он мысленно пытался ей внушить, чтоб она не уклонялась от темы.

– Умора, да и только! – продолжала она тягучим пьяным голосом. – Я, как штаны увижу, мне сразу в койку охота, но в то же время смех берет...

Огонек упал на пол; Дука некоторое время смотрел на него в ожидании новой тирады, но в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым сонным дыханием. Он подошел к кровати: она крепко спала. Со злостью растоптав еще тлевший окурок, Дука вышел в кухню. Стрелки на розовом циферблате будильника в форме курочки, которая каждую секунду помахивала хвостом, показывали пять минут одиннадцатого.

6

В половине первого ночи, когда они с Маскаранти перерешали все кроссворды, он услышал шорох в кабинете и пошел туда – посмотреть.

Она сидела в постели.

– Небось поздно уже?

– Без двадцати час.

– Как хорошо я выспалась, будто всю ночь продрыхла.

Что ж, тем лучше. Он задернул шторы и включил свет; словно молния, полыхнула перед глазами ее красная комбинация.

– Мне можно идти?

Он подошел к кушетке.

– Осторожно вставайте и попробуйте походить. – Вдруг что не так: все же в таких операциях он не большой специалист.

Она встала, неверными шагами прошлась по тесному пространству кабинета; черные чулки без подвязок медленно сползли вниз – должно быть, ока нарочно виляет задом, зазывно улыбается, то и дело встряхивает пышными волосами, или ему только кажется, что нарочно?

– Ну что, хватит?

– Боли не чувствуете?

– Жжет немного.

– А ничего не мешает?

– Да в общем нет.

Ну, вы молодец, доктор Дука Ламберти, из вас вышел отличный девосшиватель, не зря ваш отец столько лет питался одной ливерной колбасой, а вы недаром учились, прочли гору книг, имели такую практику и вот, наконец, достигли своей цели, теперь вас ждет будущее великого реставратора! Дука закрыл лицо руками, будто для того, чтобы подавить зевок.

– Медленно поднимите ногу, как можно выше.

– Это что ж, еще и гимнастикой прикажете заниматься? – Она ловко вскинула ногу (ну все, кошка опять готова прыгать по крышам!).

– Больно?

– Нет.

– Теперь другую.

Черный чулок опустился до лодыжки, пока она без всякого стеснения поднимала ногу, задирая и без того короткую комбинацию и глядя на него с наглым вызовом.

– А так болит?

– Да неприятно малость.

Он вытащил из ее сумочки пачку «Паризьен» и закурил.

– В котором часу вы венчаетесь?

– В одиннадцать, чтоб все успели собраться, ведь гостей отовсюду назвали – и из Романо-Банко, и из Бучинаско, и из Ка'Тарино, небось еще из Корсико понаедут. – Объясняя, она натягивала трусики и пояс. – Видали церквушку в Романо-Банко? Нет? Приезжайте поглядеть, красивая... а к тому же он нанял дорожную полицию на мотоциклах, чтоб все движение перекрыли от канала до Романо-Банко, – куда там, такой человек женится, вот праздник-то для этой деревенщины! – Отзывается о своих односельчанах, как о диком африканском племени. – Сам мэр будет, а нынче ночью грузовик с цветами прикатит из Сан-Ремо, слыханное ли дело, из Сан-Ремо, он мне велел туда позвонить и наказать, чтоб ровно к четырем утра были, иначе служки церковь не поспеют убрать. Вообще-то здорово, если б не Сильвано...

Она и себе взяла сигарету, зажгла ее, затем с сигаретой в руке напялила свой красный редингот и подкрасила губы, смотрясь в большое зеркало на сумке.

– Можно, я позвоню? – спросила она, кокетливо выпячивая нижнюю губу.

– Телефон в прихожей. – Он открыл перед ней дверь и зажег свет.

Спокойно, не закрываясь от него, она набрала номер, и правильно: только дураки маскируются, пользуются кодами, шифрами, условными сигналами, она же стояла перед телефоном свежая, бодрая, как будто действительно проспала целую ночь, и улыбалась ему, поблескивая глазами.

– Кондитерская Риччи? Сильвано Сольвере, пожалуйста... – Она подмигнула. – Знаете, в этой кондитерской мы заказали свадебный торт, они сами доставят его в Романо-Банко, двести тысяч стоит, должно, с меня высотой, а Сильвано сейчас там, ждет, мы всегда в той кондитерской встречаемся. – Она резко оборвала свою болтовню, посерьезнела и сказала в трубку: – Да, я готова, сейчас возьму такси. – И весь разговор: видимо, Сильвано не любитель трепаться по телефону.

– Можно от вас такси вызвать? Я номер на память не помню, у вас есть справочник?

– Восемьдесят шесть – шестьдесят один – пятьдесят один, – продиктовал он и стал смотреть, как она набирает номер.

– "Имола-четыре", через две минуты? Хорошо. – Она повесила трубку, и он снова отметил про себя вульгарность каждого ее жеста. – Ну, я пошла, спасибо вам за все. – Светская дама, зашедшая на чашку чая!

– А чемодан? – спросил он.

Да, чемодан, баул, футляр, черт его разберет, Дука сразу обратил на него внимание, едва она появилась на пороге.

С невозмутимым видом она обернулась от двери (прихожая такая маленькая, тесная, что можно даже разглядеть золотые искорки в этих фиолетовых глазах); поразительно, как хорошо она выглядит в своем красном рединготе, в этих черных чулках, такая экстравагантная, ни дать ни взять героиня скандального репортажа о пороках полусвета. («Известная фотомодель выходит из дома в полночь и направляется в дом свиданий, откуда на нее поступил запрос».) Кто бы мог подумать, что это непорочная, пусть и заштопанная, невеста, без пяти минут замужняя женщина!.. Поскольку она не ответила, он повторил: