Траектория

— Кто занимался проверкой?

— Честно говоря, не успели...

— По чьей вине?

— Вы знаете, Лариса Михайловна,— изображая простодушие, произносит Мизеров.— Непостижимым образом оно оказалось у меня в столе.

Его лицо напоминает лик невинного младенца.

— Скажите, вы с Дербеко закадычные друзья? Или он ваш сват?

— Не понимаю...

— Вот и мне непонятно, что вас так тесно связывает.

Его взгляд становится тяжелым. Всем существом чувствую, как хочется ему выдохнуть: «Вон отсюда!», но делает он другое — смотрит на часы и поднимается.

— Меня ждут в тресте.

11.

В бухгалтерии СУ-15 —как во всех бухгалтериях: тишина и покой. Мое появление не вызывает никакой реакции, во всяком случае у женщин. Они продолжают сидеть, уткнувшись в ворохи бумаг, которыми, словно застывшей пеной, покрыты столы. Только глаза бегают к калькуляторам и обратно. Зато пожилой мужчина со впалыми щеками схимника мгновенно убирает что-то в ящик стола. Мне впервые приходится видеть в жизни, а не на экране такой классический тип главного бухгалтера. Сдвинутые на лоб очки, остро отточенный карандаш, черные сатиновые нарукавники. Но я ошибаюсь. Главным бухгалтером оказывается суровая на вид женщина с короткой стрижкой. Узнав, что мне требуются ведомости на зарплату второго участка за последние два года, она просит девушку с румянцем на скулах:

— Вероника, покажи.

Румяная Вероника плавно поднимается и, мягко ступая, идет к двери. Следую за ней.

Вдоволь надышавшись многолетней пылью в небольшой квадратной комнатушке без окон — «архиве»,— остаюсь удовлетворенной результатами раскопок. Кудрявый Бабарыкин не обманул.

Действительно его пытались «заинтересовать»: в первый месяц работы начислили почти на сто рублей больше, чем в последующие. Другая находка не менее любопытна. Некий Тропин, поступив на работу плотником, первые три месяца получал так себе, а на четвертый, получив почти вдвое больше, почему-то решил расстаться с участком, уволился.

Вероника оказалась словоохотливой девушкой. Пока я просматривала ведомости, она рассказала массу занятных вещей и даже под большим секретом поведала тайну о человеке в черных сатиновых нарукавниках. Интуиция не подвела меня. Иван Иванович Косарев много лет проработал главным бухгалтером управления; по три года назад пришел к начальству с необычной просьбой: попросил перевести в рядовые.

Все долго гадали, что произошло с Иваном Ивановичем, почему он променял солидную должность и приличный оклад па работу, с которой — при его квалификации — справлялся за два часа. Однако вскоре стали замечать: Косарев сидит за столом не разгибаясь. Строчит и строчит. Заинтриговал всех до невозможности. А как-то раз даже испугался. Побледнел, на глазах слезы, воздух ртом хватает. Думали — инфаркт, подбежали, а он смотрит мимо и, шевеля посипевшими губами, шепчет: «Билл задыхается... Метеорит пробил обшивку... Кислорода на две минуты... И на сотни парсеков ни одного корабля...» Никто ничего не понял, но с того дня к Ивану Ивановичу стали относиться еще бережнее.

Вместе с Вероникой возвращаюсь в бухгалтерию и благодарю Валентину Петровну. Она, чуть запнувшись на первом слово, спрашивает:

— Кто из наших понесет ответственность за несчастный случай?

— Правила техники безопасности нарушили Дербеко и Омелин,— не вдаваясь в подробности, отвечаю я.

— Омелин?

Он дал указание допустить Хохлова к работе без медицинского осмотра,— поясняю я и боковым зрением замечаю, как Косарев резко поднимается и выходит в коридор.

12.

Инспектор по кадрам, высокая женщина с крутыми бедрами и простуженным голосом, переспрашивает меня:

— Адрес Тропина? Он же давно не работает.

— Вот и хотелось бы узнать, почему.

— Я вам скажу. С Дербеко не поладили. Ну и психанул Тропин. Сейчас знаете какой народ пошел? Чуть что — заявление.

Не вдаваясь в дискуссии, прошу личные листки по учету кадров рабочих второго участка.

— Все? — удивляется инспектор.

— Их так много?

— Нет, пожалуйста.

В ее голосе чувствуется обида человека, от которого скрывают нечто очень интересное. Но что я могу сказать, если сама толком не знаю, зачем мне эти листки.

Шадринка... Шадринка... От кого-то я слышала название этой алтайской деревни, в которой родился плотник Данилов, чьи анкетные данные попадаются мне на глаза. Кажется, жена Хохлова говорила. Там вяжут свитера из козьего пуха и, надо сказать, очень приличные.

— Вам адрес Тропина нужен?! — досадуя, что ее не слышат, повторяет инспектор.

— Нужен,— спохватываюсь я...

Проходя мимо двери главного инженера, невольно замедляю шаг. Оттуда доносятся возбужденные голоса. Один, без сомнения, принадлежит хозяину кабинета. А вот чей голос срывается на крик, понять не могу. Но тут дверь с шумом распахивается, и в коридор вылетает красный как рак Иван Иванович Косарев.

— Так и знай, промолчишь, сам к следователю пойду!!!

Отскакиваю в сторону. Дурацкое положение! Еще решит, что подслушивала. Но Косарев, не замечая меня, устремляется в сторону бухгалтерии. Любопытно. Из-за чего же поссорились Иван Иванович с Федором Афанасьевичем?

13.

Застать Тропина дома среди бела дня не очень надеюсь, но поскольку все равно проезжаю мимо, решаю заскочить. Мне везет.

Худая, похожая на спортсменку женщина с крупнокалиберными бигудями на маленькой голове, открыв дверь, сообщает, что муж дома, и, видимо, считая своей обязанностью доложить следователю, в связи о чем они оба не на работе, поясняет:

— Мы сегодня во вторую смену… Да вы проходите в залу.

Вскоре в комнату, где я расположилась за столом, входит круглолицый мужчина с торчащими ушами-блюдечками. Он усаживается на диван рядом с зеленым глуповатым зайцем, выжидательно смотрит. Его жена сидит напротив меня, словно я пришла побеседовать с ней, а не с Игорем Геннадьевичем. Чисто по-женски понимаю ее, поэтому не прошу оставить нас наедине. Достав бланк протокола, записываю анкетные данные Тропина, предупреждаю его об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний, а когда он расписывается, спрашиваю, работал ли в СУ-15 у прораба Дербеко.

— Заинтересовались наконец этим деятелем? — хмыкает Тропин.

— Вы не могли бы яснее? — сухо прошу я.

— Действительно! Объясни толком! — вспыхивает его супруга.

— Ты-то хоть сиди,— огрызается Тропин.— Чего объяснять-то?

Четко выговаривая каждое слово, произношу:

— Как прораб Дербеко завышал вам наряды.

— Я его не просил,— буркает Тронин.— Он сам подкатился. Вначале завысил, потом подкатился, дескать, давай полсотни...

— А вы?

— Уволился... Без отработки отпустили. Дербеко побоялся, что шум подниму... А зачем мне это. Скажут, склочник. Не люблю я всего этого...

Сдерживая прорывающийся сарказм, растягиваю губы в улыбке:

— А я просто обожаю.

— Чего? — пододвигаясь ближе к зеленому зайцу, косится Тропин.

— Склочничать, вынюхивать, выведывать, жаловаться, рыться в чужих грехах,— неизвестно на кого злясь, поясняю я.— Закрыли ставни и сидите. Ко мне в дом не лезут, и слава богу! Не мои деньги Дербеко ворует, государственные. Пускай! А я уволюсь! Сбило человека машиной — отвернулся и пошел. Я жаловаться не люблю.

— Он правда не любит,— вступается за мужа Тропина.— Раковина у нас лопнула, третий месяц не могу допроситься, чтобы в домоуправление сходил.

— Не жаловаться это называется,— вздыхаю я.— Это самое элементарное исполнение своих гражданских обязанностей... Игорь Геннадьевич, к кому еще «подкатывался» Дербеко с подобными предложениями?

Словно перешагивая через какой-то внутренний барьер, Тропин неохотно отвечает:

— Жижин ему отдавал... Я сам видел. В «Ветерке», рядом е участком... Я после получки сигарет зашел купить. Они пиво пили. Жижин червонцы отсчитывал, Дербеко сгреб их, похлопал по плечу Жижина и пошел. По-моему, они меня не заметили.