Платит последний

Пристыженный Виталик забормотал извинения (с его характером это был маленький подвиг) и очень толково предложил разделиться: Люська ищет в железнодорожных пакгаузах, он — в ангарах с химикатами, а Лидия в административных бараках, как в самом подходящем месте для содержания пленника.

— Загони машину подальше, — попросила Лидия, подумав, что пусть склад не охраняется, но милицейские патрули, наверное, объезжают его хотя бы раз в сутки, и тратить время на объяснение с ними совсем ни к чему.

Виталик, как будто всю жизнь только этим и занимался, ловко загнал машину на разгрузочный пандус и спрятал ее в огромном пустом складе.

Лидия побрела к баракам.

Похоже, в своих бесконечных злоключениях она подцепила простуду, а может быть, организм дал реакцию на «прелести» новорусской жизни. Все вокруг колебалось, дрожало и было готово лопнуть мыльным пузырем. Вот-вот Лидия проснется и пойдет настоящая жизнь, где любить — значит любить, а не бегать по каким-то загаженным, исписанным матерными надписями комнатам, где гнилые полы проваливаются под каблуками, с надеждой и страхом открывая каждую дверь.

Когда Лидия уходила на свои поиски, у нее выпало, что Ивашников, конечно, заперт и дверь придется как-то открывать. А запертых дверей в бараке оказалось множество: с висячими замками, с замками накладными и врезными, — и за каждой дверью ей слышались шорохи. Она обежала бараки, все четыре, крича: «Коля, Коля!» Ивашников не отозвался, и она решила, что двери все равно придется взламывать, потому что так уже было: рядом с ним, за тонкой стальной дверью, ходили Кудинкин и Орехов, а Колька почему-то молчал. Если бы теперь Лидия оставила за собой хоть одну запертую дверь, она бы не себя простила.

Лидия разыскала обломок трубы, и первый замок, висячий, сковырнула очень легко, продев трубу в дужку. За отрывшейся дверью оказалась всего-навсего уборщицына кладовка. Из упавшей на ведра и тряпки полосы дневного света лениво разбрелись черные голохвостые крысы. Они только отошли в тень и с вызовом смотрели на Лидию.

С дверью, запертой на врезной замок, она билась долго, пока не догадалась просунуть трубу около петель, подложив под нее кирпич. Разбежалась, прыгнула на конец трубы обеими ногами, и дверь вылетела прямо на нее вся, вместе с подгнившим дверным косяком. Ее ударило по голове, длинная, как кинжал, щепка рассекла щеку. Лидия упала на пол, а когда поднялась, зарыдала, заколотила проклятую дверь кулаками. За ней оказалась обычная комната с выбитыми окнами. В них можно было заглянуть снаружи и не взламывать никакой двери.

Она стала действовать по-другому: заглядывала в замочные скважины или, улегшись на пол, под дверь. Планировку бараков Лидия так и не поняла. В них было много глухих комнаток без окон, в некоторых сохранились стеллажи — наверное, там хранили складские документы или такие-то ценные химикаты.

Через несколько часов ее многострадальный костюм годился только на тряпки. Потеряв чувство времени, Лидия бродила со своей трубой, взламывала двери, присаживалась на пыльные подоконники и ревела в голос, размазывая слезы грязными руками.

Из этого состояния ее вывел автомобильный гудок. Почему-то не бросив трубу, Лидия поплелась к Виталиковой машине.

— У меня все, — сказал Виталик. — Давайте хотя бы съездим куда-нибудь пообедаем. — Он с сомнением посмотрел на встрепанную перепачканную Лидию. — Приведем себя в порядок и вернемся, может быть, с милицией, с собаками. Хотя я уже не верю, что Николай Ильич здесь.

— Правда, давайте куда-нибудь съездим, — поддержала его Люська, которая выглядела не лучше, чем Лидия. — Есть хочется. И колготки я порвала, новые.

Лидия вздохнула, открыла рот, чтобы сказать «ладно» и… На территорию склада по-хозяйски вкатила вишневая «десятка». Они стояли на разгрузочном пандусе, и Лидия тут же втолкнула Виталика с Люськой в пустой склад, к машине. «Десятка», не притормаживая, очень уверенно въехала на тот же пандус и спряталась в соседней с ними секции склада.

Перегородка между секциями не доходила до высокой крыши. Было слышно, как там хлопнула автомобильная дверца. Краем глаза Лидия заметила, что Виталик, усевшийся в свою машину, тянется к бибикалке. Она подлетела к гаденышу одним прыжком и прошипела:

— Если посигналишь — тебе не жить. Ты меня знаешь.

— В чем дело-то? — чересчур громко для разговора лицом к лицу завозмущался Виталик. Лидия не раздумывая ударила его костяшками пальцев по губам:

— Молчи!

— Лидьвасильна, я давно подозревала, — затараторила Люська, — когда у него машина под мостом заглохла, мне странно показалось!

— Тихо, — остановила ее Лидия, — разбираться будем потом. Если Николай Ильич жив, я всем все прощаю. Сидите в машине. — Она вытащила ключи из замка зажигания.

За перегородкой слышалось цоканье женских каблуков. Это подсказало Лидии скинуть Трехдюймовочкины ботинки. В одних колготках она подбежала к перегородке, нашла щель, уткнулась.

Приподняв заднюю, пятую дверь вишневой «десятки», копошилась в багажнике Марьсергевна!

Соперница повесила на плечо сумочку, взяла под мышку какой-то короткий брезентовый сверток, и, решительно ахнув дверцей, пошла к выходу из склада. Лидия замерла. Если она пройдет мимо их секции… Но Марьсергевна пошла к ангарам, которые обыскивал Виталик. Там грязь на дороге, вот она и не подъезжает на машине, догадалась Лидия. Чтобы не оставлять следов.

Лидия вернулась к Виталику с Люськой.

— Повторяю: я тебя прощу и даже помогу отделиться, открыть свое дело, — сказала она, глядя в побелевшие глаза маленького подонка. — Только сиди тихо. Люсьена, стереги его!

И она как была, в колготках, бросилась за Марьсергевной, которая уже скрывалась в высоких воротах ангара.

Через несколько шагов по грязи с колющими кристалликами льда Лидия перестала чувствовать онемевшие ноги. Было даже приятно идти по такой гадости — Марьсергевна в туфельках, и значит, мучается, почти как она. Спешила, вот и в туфельках. Орехов ей на хвост наступил. Но где же Кудинкин? Ведь он должен был следить, куда Марьсергевна поедет после разговора с Ореховым.

Цементный пол ангара показался ей теплым. Под высокой, зияющей дырами металлической крышей ворковали голуби. Штабелями стояли бочки и двадцатилитровые бутыли в деревянных обрешетках — наследство «Бытхима», с которым не знал что делать Ивашников.

— Я попрощаться зашла. — Голос Марьсергевны раздался совсем рядом. Лидия шарахнулась, присела за штабель бутылей. — Ну вот, Коленька, приходит конец нашим семейным отношениям. Я даю тебе развод.

Голос Марьсергевны шел отовсюду. Лидия поняла, что здесь, под круглой крышей, такая акустика, как в бочке. Она перебежала к другому штабелю — голос стал тише, но теперь звучал по-другому, не сверху, а впереди. Еще один штабель; Лидия присела на корточки, осторожно выглянула и в двух шагах от себя увидела полноватые, как у нее самой, плотные ноги соперницы. А дальше, прямо на полу, прислонившись спиной к заиндевевшей железной стенке ангара, сидел Колька!

Он был прикован наручниками к идущей вдоль стены трубе, и прикован-то подло, пришло в голову Лидии: если бы Колька встал, то не смог бы выпрямиться, стоял бы согнувшись. Хотя, скорее всего, Марии Сергеевне было все равно: труба и труба, годится мужа приковать, а как он будет стоять, не ее дело.

— Развод по-итальянски, Коленька. — Марьсергевна развернула свой брезентовый сверток и вытащила очень короткое и толстое ружье. Обычное охотничье ружье, только с двух сторон обрезанное. Обрез. — Я разделила с тобой твои нищие годы, — говорила она, женским вкрадчивым движением поглаживая обрез. — Я родила тебе дочь. Я отдала тебе молодость. Теперь ты богат, и я тебе не нужна.

Ивашников глядел в пол. Почему он молчит, поразилась Лидия. Она же сама его бросила, сама, когда он разорился, когда ему было тяжело!

С Колькой было что-то не так — подбородок на груди, взгляд мутный. Хватит, решила Лидия и, выскочив из-за штабеля, бросилась на соперницу.