Ради безопасности страны

С некоторых пор Семен Солоник стал замечать перемены в настроении жены. С лица Натальи не сходило теперь выражение глубокой удовлетворенности и внутренней успокоенности. Он как-то спросил у нее о причине душевного подъема.

— Ты знаешь, — ответила Наташа, шепча заговорщически, — теперь у нас даже соль только американская.

7

Сделанным предложением Семен Солоник был обескуражен и ошеломлен. Ему страшно не хотелось продолжать этот разговор, опутывающий его липкими и крепкими нитями. Впечатление было такое, что ему связали руки и теперь толкали во что-то жуткое и вязкое. Но американец настаивал:

— Это не разговор деловых людей. Вы уходите от прямого обсуждения. В конце концов, это просто не по-джентльменски, мы на вас потратили солидные деньги...

С другого бока от Семена сидел Фред и доброжелательно улыбался:

— Странно, что вы этого вдруг испугались. Ситуация ведь самая безобидная. Вам абсолютно ничего не грозит.

— Ну что я, маленький и ничего не понимаю? — вяло сопротивлялся Семен, — тут пахнет политикой, а мы с ней разнополюсные. Тут можно крепко схлопотать...

— Опасность вам лишь грезится, — додавливал его на лопатки дипломат, — дело совершенно безопасное и надежное. Кроме того, не пора ли вам, солидному и авторитетному человеку, перестать ходить в вечно голодных и смешных модернистиках? Мы предлагаем серьезный бизнес, который вас обеспечит и приподнимет над этой бездарной и оборванной шантрапой.

— Ваш друг Довлат Горелов такого же мнения, а он-то не стал бы вас обманывать, — вторил американцу Фред Нуллерман.

— Ему хорошо из-за бугра указывать, ему-то действительно бояться нечего, — сопротивлялся из последних сил Солоник. А в душе, в самой дальней, потаенной ее глубине, родился уже кто-то маленький, цепкий и настойчивый. Он скребся мелкими острыми коготками, отвоевывал себе пространство и пульсировал: «Надо решаться! Надо решаться!»

Они сидели на скамейке меж высоких старых лип, по кронам которых скользил несильный ветер, шуршал листьями, постукивал ветками. Прямо перед ними рябился мутноватый запущенный длинный пруд. В нем плавали обнаглелые дикие утки, ковырялись в тине и занудно крякали — выклянчивали у прохожих корм.

Солоник вытащил из кармана письмо от Довлата, которое полчаса назад передал ему дипломат, и вновь в него вчитался.

После немного хвастливого рассказа о себе и своей нынешней работе на радиостанции «Свобода» Горелов очень лестно высказался и о самом Семене. Солоника приятно щекотнуло давно не слыханное: «бесконечно талантливый», «самобытный»... А дальше шло то самое предложение, которое и ошеломило и взволновало.

Семену предлагалось не более не менее как быть распорядителем в городе «Фонда освобождения России», учрежденного в Южной Америке каким-то писателем Ярыгиным. В сугубо тактичной форме Горелов писал далее, что деньги фонда Семен будет выплачивать тем, кто «пострадал за политические убеждения», а также их семьям. Довлат сообщал, что деньги будут выдаваться Солонику тем, «кто передаст письмо», а распределять их он будет сам. Выплачиваемые суммы в каждом конкретном случае должны назначаться самим Семеном, «исходя из целесообразности», как оговаривал Довлат. Еще Горелов просил Семена «доверять людям, передавшим письмо, как ему самому». Этот момент Солоника покоробил. «Если бы я тебе самому так уж сильно доверял», — тоскливо кольнула мысль.

В самом конце письма была маленькая приписка, но в ней-то и заключалась вся соль.

«Жизнь здесь, как и везде, нелегка, — откровенничал перед Семеном Довлат, — тебя постоянно хотят сделать аутсайдером, поэтому приходится накачивать мышцы и работать локтями. Старый дружище, ты должен понять, что я не зря взялся за этот фонд. Тебе он должен принести деньги, а меня укрепить в статус-кво и поселить под крышей, под которой не каплет. Поэтому этот фонд — мое детище — должен работать на меня. От тебя требуется малое: деньги, затрачиваемые на помощь политзаключенным, должны идти в обмен на любую информацию, которая хоть как-то пахнет политикой. Ну, там преследования, аресты и прочее, тебе объяснят. Все это нужно для радиоточки, где мне сподобилось трудиться...»

Ничего себе приписочка... От нее опять стало не по себе, и к ногам полез холод.

— Вы что, не понимаете, как это все будет называться, если привлекут?.. Это же шпионажем пахнет... — надсадно выговаривал Солоник.

Но, несмотря на сидевший еще в груди страх, сам он вдруг осознал: он пойдет на это! Он согласится! Черт возьми, ведь болвану ясно, что он сам, бесконтрольно, будет распоряжаться деньгами, и, скорее всего, немалыми. Тут простор-то какой!.. Те, кто сейчас его вербует (Солоник знал, что это именно так и называется), прекрасно это понимают, но, связанные условиями игры, не могут ему сказать об этом прямо. Хм, занятная ситуация. Тогда, как говорится, не слишком ли быстро я бегу?.. Только теперь бы не выскочить из роли. А то вызовет недоумение... Надо отыскать верные аргументы. Ну помогайте, вербовщики!

— Вы совершенно не рискуете, — убеждал с открытой широкой улыбкой Нуллерман, — этот фонд — организация сугубо официальная, ее деятельность зарегистрирована и разрешена государственными органами, поэтому фонд может совершенно открыто выплачивать свои деньги любому человеку, проживающему в любой точке земного шара. Вы же всего лишь будете помогать ему в этом. Какие к вам могут быть претензии? — Фред просто расцвел в ясной улыбке.

— А названьице-то придумали, названьице-то, — постанывал Солоник. — Только за него засадить могут. Какое к черту освобождение? Дурацкое все, наивное...

— Это верно, — согласился иностранец, — но вы ведь не собираетесь записывать название фонда на транспарант и носить на груди по площадям. Кому оно известно, это название? Дело не в нем, а в действии.

— То-то и оно, что в действии вся опасность. Информация эта еще...

— Ну-у, это и вовсе сущий пустяк, — облегченно вздохнул Нуллерман, — она ведь будет устной. Сначала рассказали вам, вы — мне, а я — кому надо. И Горелов получит ее в готовеньком виде, тепленькую, на другой же день.

Дипломат добавил:

— На случай, если получите нечто более серьезное, продумаем бесконтактный вариант связи.

И тоже, впервые за весь разговор, натянуто и надменно улыбнулся.

Со встречи Солоник ушел усталый и разбитый, с чувством человека, попавшего в ледяной, бешеный водоворот и чудом спасшегося. Один нагрудный карман оттягивала увесистая пачка денег, в другом покоился список людей, сведения о которых интересовали Довлата Горелова и кого-то еще. Через неделю он передал Фреду Нуллерману первую информацию об одном из тех, кто был в списке, — о человеке, отбывающем наказание за совершение особо опасного государственного преступления.

Еще через неделю радиостанция «Свобода» передала сообщение о «гонениях» на этого «узника совести».

8

Половина девятого. Капитан Александр Павлович Васильевский, старший оперуполномоченный, шел по длинному коридору Управления госбезопасности. Впереди, в дальнем конце, разлился желтоватый свет. Там утренние солнечные лучи пробили неохватные угловые окна и раскидали по стенам яркие блики. Кое-где уже постукивали открывающиеся двери — это пришли на работу такие же, как и Васильевский, любители появиться на работе пораньше, посидеть в кабинетной тиши, сосредоточиться, составить план на день, а то и просто почитать свежую газету.

Александр Васильевский это утреннее время тратил по-своему. Он использовал его для приведения в надлежащий порядок всякого рода оформительских и прочих бумажных дел — разбора накопившихся документов, ответов на запросы, поступившие из других управлений, подготовку справочных материалов. Нельзя сказать, что все это безусловно нравилось капитану, однако работа с документами была неизбежной, неминуемой частью основы основ — оперативной работы, а ей он служил беззаветно.