Можайский — 1: начало (СИ)

Итак, накануне тех драматических событий, которые взволновали и даже потрясли столицу, я, повторю, имел честь беседовать с Юрием Михайловичем. Наш разговор походил на беседу двух заговорщиков: стоя в арке одного из доходных домов (на самом-то деле мы укрылись в ней от уже поднимавшегося ветра, перешедшего вскоре в ночную бурю), мы, прислушиваясь к многочисленным еще шагам по проспекту и вздрагивая каждый раз, когда шаги эти, как нам казалось, направлялись в сторону арки, мы то повышали голоса, то понижали их до шепота.

Рассказывал князь, а я внимательно слушал, время от времени переспрашивая то, что ускользало от моего понимания. Мало-помалу стало понятно: в городе появились привидения!

Не смейся, читатель: я тоже было хихикнул, но сник! Аргументация его сиятельства была безупречной. И по мере того, как мое сознание всё лучше охватывало масштаб происшествия, мне становилось всё более не по себе. Скажу, ничуть не преувеличивая, что в какой-то момент мурашки пробежали по моей спине — отнюдь не по причине промозглой погоды. И волосы на голове встали дыбом — вовсе не из-за ветра! Подозреваю, что и лицо мое побледнело, хотя за это поручиться не могу: в зеркале я себя не видел, а уточнить у Юрия Михайловича постеснялся.

Почему именно мне Юрий Михайлович доверил это открытие? Всё просто: я — человек, известный своим здравомыслием, а также — прошу не считать признание за бахвальство — находчивостью и предприимчивостью. Снарядить официальное следствие Юрий Михайлович не мог, но не мог он и бросить жителей своего участка на произвол судьбы. Согласитесь: с одной стороны, не дело это полиции — гоняться за привидениями, но с другой, когда привидения наглеют до безмеры и начинают причинять немало неприятностей, делать что-то необходимо.

Здравомыслие и находчивость — отличная подмога. Войдя в курс дела и оценив масштабность задачи, я предложил начать с того, что показалось мне самым очевидным: с засады. Но, к сожалению, обстоятельства сложились так, что из этого ничего не вышло.

Едва мы сговорились о деталях, к нам подбежал городовой. Был он — детина под потолок хороших апартаментов — ужасно бледен. Пальцы его, когда он поднес их ко лбу, отдавая нам честь, дрожали. В глазах застыло выражение… нет, не страха: наши городовые ничего не боятся — служба такая. В глазах его застыло выражение безграничного удивления: мол, как же так? — дожил до седых усов, а тут такое!

Указывая рукой на крышу противоположного дома — мы были вынуждены выйти из арки, чтобы посмотреть вверх, — он сбивчиво пояснил, что буквально с минуту назад по крыше, от трубы к трубе, скользя от люкарны к люкарне, прошел чей-то призрак. В том, что это был именно призрак, а не взгромоздившийся на крышу вор, городовой был совершенно уверен. Его объяснение говорило само за себя: «такое и с пьяных глаз не привидится!»

Мы с Юрием Михайловичем переглянулись: нам обоим одновременно стало понятно, что медлить нельзя и что засада — по причине ее продолжительности и неясности исхода — отпадает. Оставалось действовать быстро, решительно и открыто.

Но как? Сказать, мол, быстро и решительно, легко. Но что именно делать решительно и быстро? Тоже залезть на крышу? Проделать — вслед за привидением — опасный путь по ее скату от люкарны к люкарне? Ночью? Во тьме? — увольте! И хотя его сиятельство был полон такого безрассудства и даже начал тянуть меня за рукав пальто, но я — человек, напомню, здравомыслящий — так ему и сказал: «увольте».

Однако, несмотря на отказ начать погоню немедленно, в моем голосе прозвучало ободрение: меня осенило! Его сиятельство это мгновенно понял: выпустив из захвата рукав моего пальто, он приготовился слушать. Теперь уже говорил я!

— Вашему сиятельству, — говорил я, — должно быть хорошо известно, что во всем мире есть только два места, где привидения чувствуют себя как дома. Это — кладбища и больничные морги. В сущности, можно даже сказать, что кладбища и морги — их родные пенаты. Из них они выходят, в них они возвращаются. Нам не нужно бегать по крышам или сидеть в засадах. Довольно того, чтобы отправиться в больницу.

— Но почему не на кладбище?

Вопрос его сиятельства был резонен, но меня не смутил:

— На кладбище нужно идти непременно ночью, однако ночами на них темно. Мы можем шеи себе свернуть, свалившись случайно в свежевырытую могилу. Боюсь, и фонари не помогут: кто же охотится за привидениями с фонарями? А вот больничный морг — совсем другое дело! Привидения моргов к свету привычны и от света не прячутся. В морге нам не угрожает опасность куда-нибудь провалиться. Максимум, что с нами может случиться, — прихватим простуду. Но если учесть, что и на улице не сказать, что тепло, то и в морге нам не покажется холодно.

Мои аргументы произвели на Юрия Михайловича должное впечатление. Оставалось только решить, в какую из больниц отправиться. Логично выглядела ближайшая к нам — зачем далеко ходить? Но, как минимум, пара из них — Марии Магдалины и мужская Александровская отпадали. Первая, как известно, привечает больных корью, а корь — совсем не простуда, подхватить ее по случаю нам совсем не хотелось. Вторая — да простят меня наши сограждане лютеранского вероисповедания — не подходила нам своим неправославным духом. В самом деле: можно ли ожидать найти общий язык с привидениями, обосновавшимися в лечебнице, основанной немцами? Полагаю, любой — такой же, как и я — здравомыслящий человек ответит на этот вопрос отрицательно. Поколебавшись, мы остановили наш выбор на Обуховской.

В пользу именно этого выбора у нас нашлось несколько соображений. Во-первых, эта больница почтенна своим возрастом, а значит — имеет достаточное население из призрачного контингента. Известно ведь, что каждый практикующий врач имеет собственное кладбище пациентов, а каждый больничный врач — обширный реестр тех, кого он переправил в морг. Во-вторых, дело в Обуховской больнице поставлено на широкую ногу, что гарантирует разновеликий — по возрасту и времени — выбор привидений. Нужно заметить, что это обстоятельство показалось нам особенно важным: связь поколений чрезвычайно важна и в мире живых; очевидно, что и в мире потустороннем она важна не меньше. В-третьих, репутация господ Нечаева и Троянова — докторов медицины, действительных статских советников, главного врача и его заместителя — широко известна: оба этих господина отличаются сердечностью и отзывчивостью и, конечно, не стали бы чинить нам препятствия в нашей задумке.

Итак, сойдясь во мнении, что лучший выбор сделать невозможно, мы уже направились было к участку, где надеялись взять полицейский экипаж, однако нам снова помешали. Едва мы — озябшие, продрогшие и даже (не буду скрывать) немного напуганные своей отчаянной смелостью — подошли к Андреевскому рынку (рекомендую, кстати, лавку Николая Прокловича Горбачева: отменный выбор всегда свежего мяса), как не отстававший от нас городовой поскользнулся и сломал себе ногу.

Юрий Михайлович — человек отзывчивый. Я — человек добросердечный. Эти наши врожденные качества заставили нас обратиться мыслями от операции в морге к операции на ноге. Втащив оравшего благим матом беднягу под аркады, мы, скинув шинель и пальто, приступили к делу.

Не могу сказать, что дело продвигалось быстро. Городовой отчаянно сопротивлялся, мешая нам сложить кости и закатать его изувеченную голень в надлежащего качества шину. Кричал он так, что где-то сорок минут спустя — чуть раньше, чуть позже, значения не имеет — из окон первого этажа Андреевского училища начали высовываться люди. Один из них, как выяснилось позже, оказавшийся Федором Кузьмичем Тетерниковым, инспектором названного училища, решительно потребовал прекратить безобразие и выпустить на волю несчастное животное. Пригрозил он и сообщить в полицию. Но, к его чести, едва на свет, отвлекшись от ноги городового, показался Юрий Михайлович, Федор Кузьмич отпрянул от окна и несколько мгновений спустя оказался на улице. Рассыпавшись перед его сиятельством в извинениях и войдя в курс несчастного случая, он предложил свою помощь, и уже втроем мы смогли наконец-то управиться с ногой пострадавшего.