Джандо

Если бы Ольчемьири был сыном каменных городов, он бы понял, кем иногда становятся прелестные молодые девушки, когда их сильно обидят. Если судьба преподносит им жестокие и несправедливые шутки. Люди каменных городов называли таких девушек стервами. Люди каменных городов были уверены, что такие красавицы играли в беспощадные игры, никогда не приносящие им удовлетворения и покоя, и в итоге сами погибали под обломками созданных ими катастроф. Да, быть может, красавицы иногда становятся стервами. А быть может, их окружает слишком много трусов. Люди каменных городов не понимали, что единственное, что нужно таким девушкам, — это самая обычная любовь.

Но Ольчемьири был сыном буша. Он видел, что Зеделла могла похищать сердца и что каким-то странным образом ее сила увеличивалась. Он ничего не знал о черной волне уязвленной гордости. Но сразу же, как только увидел Зеделлу, он почувствовал ее силу и понял, что они чем-то похожи. Ольчемьири был мгангой и тоже мог забирать сердца, но он приводил их на горящую ослепительными снегами вершину горы Кения, в Дом Мвене-Ньяге, и только так его соплеменники могли общаться со своим Великим Божеством. Зеделла же уже похитила множество сердец, но она хранила у себя их обломки. И это было очень опасно для нее и очень хорошо для демона. Своими смотрящими сквозь ночь глазами Кишарре мог видеть дорогу к ее сердцу.

Ольчемьири был в замешательстве. Ее отец сказал, что Зеделла — дочь водопада, и мганга верил ему. Он чувствовал дикую силу воды, но не знал, что за духи направляют эти падающие потоки. Вода в буше давала жизнь, но вода могла и забирать жизнь. Ольчемьири был в замешательстве. Он видел, что прелестная мемсаиб отличается от других белых девушек. Но в первую же встречу, когда она появилась в одежде, так поразившей мужчин, готовых из-за нее сражаться со львом и друг с другом, мганга почувствовал, что Зеделла открыта для Кишарре. Зеделла уже похитила множество сердец, и расплатой за это могло стать лишь ее собственное. И Ольчемьири видел, как к этому трепетному и изнывающему в безнадежных поисках любви сердцу уже протянулась черная рука демона ночи. Зеделла была открыта для Кишарре, и, не зная того, она вела к нему все похищенные ею сердца.

Так думал он в день, когда в первый раз увидел Зеделлу. Но с тех пор уже многое изменилось. Потому что Ольчемьири знал: под тугой повязкой из бинтов на левой руке девушки нет никакой раны. Если только не говорить о ее раненом сердце. Мганга Ольчемьири знал, что скрывается под тугой повязкой из бинтов.

Йорген Маклавски снова думал о Петре Кнауэр, благодаря которой он оказался в Кении. Он вспоминал, как поразил известных кенийских охотников, высокомерно поглядывающих на новичка, когда с первого же выстрела снял стремительного эфиопского бекаса. Да, Йорген Маклавски умел стрелять и довольно скоро заделался одним из самых модных и высокооплачиваемых проводников сафари. Потому что еще он умел ладить с людьми и хранить их секреты. Он неоднократно оказывался невольным свидетелем вещей, которые лучше бы сохранить в тайне. И некоторые из его клиентов готовы были платить за это любые деньги. Но Йорген Маклавски мог увеличить сумму, оговоренную контрактом, только в случае непредвиденных расходов. А неожиданная трусость кого-нибудь из клиентов, их тайные страсти и страхи, их холеные красавицы жены, каждодневно разрушающие собственными руками эти зачастую и без того довольно хрупкие и нервные семьи, к подобным расходам не относились. И Йорген весьма корректно, а порой и дружелюбно, если оказавшийся в двойственном положении был в общем-то неплохим парнем, давал понять, что он не репортер светской хроники и что проблема исчерпана. И ему были благодарны, и многие хотели воспользоваться его услугами снова, быть может, чтобы доказать сероглазому охотнику и самим себе, что с поры неудачи все изменилось и теперь ситуация под контролем. Йоргена рекомендовали друзьям как великолепного профессионала, умеющего держать язык за зубами. И вряд ли кто-нибудь догадывался, что его просто не интересовали чужие тайны и после сафари он выбрасывал их, как отстрелянные гильзы.

А эфиопский бекас, эта маленькая и быстрая птичка, был его первой добычей в Африке, первым живым существом, чье стремительное движение он прервал в этой новой для него части мира. Йорген не знал, обладает ли он шестым чувством, но почему-то всегда в минуту опасности как предостережение приходило воспоминание о Петре Кнауэр и о маленьком эфиопском бекасе, чья простреленная и еще теплая грудка стала его своеобразным пропуском в буш. Поэтому Йорген не очень удивился, услышав тихий голос Ольчемьири:

— Мзее Йорген, надо приготовить ваши ружья. На нас хотят напасть.

— Этот чертов Папаша Янг! — громко выругался Маккенрой.

Несколько минут назад он не особо следил за дорогой: на автомобиле мистера Норберта можно было, не опасаясь, ехать в любом направлении, а Мир Городов звал его. Потом, сладко потянувшись за рулем, он увидел… Боковым зрением в оставленных им лиловых горах, где пряталась маньята и где сейчас молодые масайские воины должны были идти умирать, Маккенрой увидел… Сначала он решил, что это зрительный обман, мираж, вызванный игрой раскаленного воздуха. Откинувшись на спинку сиденья, он выглянул в открытое окно с правой стороны и ничего не обнаружил. Маккенрой решил следить за дорогой, но через несколько секунд опять в зеркале заднего обзора увидел то же самое. Он резко повернул вправо и смотрел теперь в открытое окно: нет, видения не было, над зловещими и таинственными горами, где жили люди, облаченные в красные тоги, и где Маккенрой провел последние, самые странные в своей жизни тридцать шесть часов, ничего не висело. Да и что за глупость, что могло висеть над горами, кроме темного грозового облака? Однако… Маккенрой снова откинулся на сиденье и посмотрел на цепь лиловых гор. Какая гроза?! Бездонная синева неба, и всего лишь одно круглое и очень высокое белоснежное облачко.

Маккенрой не знал природы миражей, но помнил, что подобные картины бывают объективными — множество разных людей могут видеть одно и то же. Он читал об этом в какой-то бульварной газете. Вроде бы множество людей в Сахаре или еще где наблюдали битву при Ватерлоо. Что-то в этом роде. Он читал невнимательно — Маккенрой не собирался становиться путешественником или героем пустынных горизонтов. А это видение было каким-то очень личным, и от этого ему стало тревожно. Надо отгородиться от игры раскаленного воздуха. Палец Маккенроя лег на кнопку электрических стеклоподъемников, и окна плотно закрылись. Через пару минут от жары не останется и следа — в автомобиле имелся кондиционер, в машине мистера Норберта был свой микроклимат. Маккенрой снова повернул голову вправо, и что-то с силой вдавило его в спинку сиденья. Потом бросило на руль. Холодная волна ужаса поднялась по его спине. Автомобиль остановился, Маккенрой сам не понял, как его нога оказалась на педали тормоза. Теперь это был уже не мираж. Теперь через стекло правой дверцы он четко, как кинофильм на экране телевизора, видел это, и дрожь, гораздо более сильная, чем при встрече со львом, прошла по его телу.

— Бог мой, что это? — прошептали сухие губы Маккенроя. — Она пришла…

Только что через стекло правой дверцы Маккенрой увидел нечто невообразимое. Касаясь брюхом вершин, над лиловыми горами стояло огромное чудовище и гневно било копытами землю. Это была Лиловая Зебра Папаши Янга, страшная кобылица, вырвавшаяся из Ада. Она совершенно не походила на милых африканских лошадок, и вряд ли где-нибудь бродили львы, способные на нее охотиться, и только такой законченный псих и алкоголик, как Папаша Янг, мог назвать это Зеброй. Но Маккенрой все же видел узкие белые полоски, прожилки на разбухших лиловых боках, видел, как из широких свирепых ноздрей исходит дым, поднявшийся из Бездны. Но даже не это заставило Маккенроя ощутить холодные липкие пальцы страха на своей спине. Еще недавно он не знал, чьи это глаза, два кошмарных провала, горящие неземной ненавистью, смотрели на него из зеркального осколка, когда он получал свои выигрышные цифры. Сейчас обладатель этих глаз был перед ним.