Пуля для адвоката

— Если я отвечу «да», мне придется быть свидетелем?

Меня даже не вызвали в большое жюри. Очевидно, теперь, когда Максуини всех сдал, я им был не нужен. И меня это устраивало.

— Нет, только между нами, — заверил Босх. — Просто хочу узнать, правильно ли вы поступили.

— Да, это был я. Собирался вывести Максуини из состава присяжных и честно выиграть процесс. Я не предполагал, что Стэнтон предаст письмо огласке и устроит совещание с другими судьями.

— Он обратился к судье Холдер и попросил совета.

— Видимо, так и произошло, — согласился я. — Он позвонил ей, не зная, что она в этом участвует. Она связалась с Максуини и предупредила, чтобы он не появлялся в суде, а затем поручила ему устроить чистку.

Босх кивнул, словно я подтвердил его мнение.

— Это касалось и вас. Она догадалась, что вы отправили письмо Стэнтону. Вы знали слишком много и должны были исчезнуть — так же как Винсент. Не потому, что мы использовали вас как приманку, а из-за того, что вы написали судье Стэнтону.

Я покачал головой. Все это едва не привело меня к затяжному прыжку в пропасть.

— Я вел себя как идиот.

— Почему? Вы остались в седле. Чего не скажешь о них.

— Верно. Что вы обещали Максуини?

— Оставить живым и скостить срок. Если все пройдет нормально, он получит пятнадцать лет. В федеральной системе это значит не больше тринадцати.

— Кто его адвокат?

— Их два. Дэн Дэйли и Роджер Миллз.

Я кивнул. Он в хороших руках. Мне вспомнились слова Эллиота: чем больше вы виновны, тем больше вам нужно адвокатов.

— Хорошая сделка для трех убийств.

— Одно убийство, — поправил Босх.

— Как одно? Винсент, Эллиот и Альбрехт.

— Он не убивал Эллиота и Альбрехт. Эти двое ни при чем.

— О чем вы? Он убил их, а потом хотел прикончить меня.

Босх покачал головой.

— Он пытался убить вас, но не Эллиота и Альбрехт. Там было другое оружие. Да и какой смысл? Зачем устранять их и делать вид, будто вы покончили с собой? Одно не вяжется с другим. Нет, Максуини не имеет к этому отношения.

Я озадаченно молчал. Все эти три дня я был уверен, что Эллиота и Альбрехт убил тот же человек, который пытался устранить меня, а затем попал в руки правосудия. Теперь Босх уверял, что есть какой-то другой преступник.

— А что думают на Беверли-Хиллс? — проговорил я.

— Они прекрасно знают, кто это сделал. Только ничего не могут доказать.

Удар, еще удар. Сюрпризы сыпались один за другим.

— И кто?

— Семья.

— Семья с большой буквы? В смысле мафия?

Босх улыбнулся и покачал головой.

— Семья Рилца. Они это сделали.

— Откуда вы знаете?

— По результатам экспертизы. Пули, которые извлекли из жертв, — девятимиллиметровые «парабеллумы». Гильзы и оболочка из латуни, изготовлены в Германии. Криминалисты определили, что они выпущены из «маузера», модель тоже немецкого производства. — Детектив помолчал, ожидая моих вопросов, а когда их не последовало, продолжил: — Полиция считает, что это нечто вроде предупреждения или сигнала.

— Сигнал из Германии.

— Верно.

Голанц сказал Рилцам, что я собираюсь вывалять Йохана в грязи. Они решили уехать, чтобы не смотреть на это. А потом убрали Эллиота.

— «Парабеллум», — пробормотал я. — Вы еще помните латынь, детектив?

— Я не учился на юриста. Что это значит?

— «Готовься к войне». Часть известной фразы: «Хочешь мира — готовься к войне». Что теперь будет со следствием?

Босх пожал плечами.

— На Беверли-Хиллс есть пара детективов, которые с удовольствием слетают в Германию. Особенно если их пошлют бизнес-классом, где кресла можно раскладывать как кровати. Они все тщательно изучат и проверят, но если Рилцы нигде не прокололись, толку от этого будет не много.

— Как они смогли достать оружие?

— Ну, разные есть способы. Можно через Канаду или немецкую «Федерал экспресс» — если хотите получить посылку вовремя.

Я думал об Уолтере Эллиоте и правосудии. Босх словно угадал мои мысли.

— Помните, что вы мне сказали после последнего разговора с судьей Холдер?

— Что?

— Порой правосудие не может ждать.

— И что дальше?

— Вы оказались правы. Иногда оно действительно не может ждать. На процессе вы были на коне, и все считали, что Эллиот выйдет сухим из воды. Поэтому кто-то решил действовать и вынес свой приговор. Знаете, как мы называли такие «карательные» убийства, когда я служил патрульным?

— Как?

— Окончательный вердикт.

Я кивнул. Мы надолго замолчали.

— В общем, это все, что мне известно, — наконец произнес Босх. — Мне пора идти сажать людей в тюрьму. Чувствую, день будет хороший. — Он оттолкнулся от перил и шагнул к выходу.

— Странно, что вы пришли именно сегодня, — произнес я. — Как раз прошлой ночью я подумал, что, когда мы снова увидимся, надо будет задать вам один вопрос.

— Какой?

Я на секунду.

— Одного поля ягоды… Ты знаешь, что очень похож на отца?

Босх посмотрел на меня, вздохнул и вернулся к перилам. Его взгляд устремился на город.

— Когда ты это понял? — спросил он.

— По-настоящему — вчера вечером, когда листал с дочкой старые фотоальбомы. Но догадывался уже давно. Мы разглядывали снимки моего отца. Они мне кого-то напоминали, а потом до меня дошло, что это ты. Ответ лежал на поверхности. Просто я не сразу его разглядел.

Я шагнул к перилам и встал рядом с Босхом.

— Вообще-то я помню о нем больше из книг, — продолжил я. — Много разных дел, много разных женщин. Но есть детали, которых нет в книгах. О них знаю только я. Помню, как приходил к нему в кабинет, когда он уже болел и работал дома. Там на стене в рамочке висела картина — репродукция, конечно, но тогда я считал ее настоящим полотном. Она называлась «Сад земных наслаждений». Странная, жутковатая вещь для ребенка… Отец сажал меня на колени, заставлял смотреть на картину и объяснял, что в ней нет ничего страшного. Она красивая. Он учил меня произносить имя художника. Иероним Босх. Отец говорил, что оно рифмуется со словом «аноним». Но «аноним» я тоже не мог произнести.

Я уже не видел расстилавшегося внизу города. Я погрузился в собственное прошлое. На какое-то время наступила тишина. Мой брат молчал. Затем он облокотился на перила и проговорил:

— Я помню ваш дом. Был там однажды. Пришел, представился. Отец лежал в кровати. Он умирал.

— Что ты ему сказал?

— Что я не в обиде. И больше ничего.

Так же и сейчас, подумал я. Что еще можно сказать? Я размышлял о своей разрушенной семье. Даже с самыми близкими людьми я не мог найти общий язык. С собственной дочерью виделся только восемь дней в месяц. Похоже, самое важное и ценное в жизни сломать легче всего.

— Все эти годы ты знал, — пробормотал я. — Почему не пытался наладить связь? У меня есть еще брат по отцу и три сестры. Они ведь и твои родные.

— Не знаю. Наверное, просто не хотел раскачивать чужую лодку. Люди обычно не любят сюрпризов. По крайней мере таких.

А какой была бы моя жизнь, если бы я знал о Босхе? Вероятно, я стал бы полицейским, а не адвокатом. Кто знает?

— Я хочу бросить, — буркнул я.

— Бросить что?

— Свою работу. Юриспруденцию. Окончательный вердикт стал моим последним приговором.

— Я тоже однажды уходил. Не получилось. Вскоре вернулся.

— Поживем — увидим.

Босх посмотрел на меня и отвел взгляд. Был чудесный свежий день с низко тянувшимися облаками и янтарной дымкой смога на самом горизонте. Всходившее солнце золотило склоны восточных гор и бросало отблеск на морскую гладь. Океан был виден далеко, до самой Каталины.

— Когда тебя ранили, я приходил в больницу, — сказал Босх. — Сам не знаю зачем. В новостях сообщили, что рана в живот, и я знал, что это может плохо кончиться. Решил, что, если понадобится кровь или что-либо другое, я… В общем, я считал, что мы вроде одной крови. Но там было полно журналистов, и я ушел.

Я улыбнулся, затем начал смеяться.