Не все мы умрем

Поэтому в коридорах было пусто, и лишь в некоторых кабинетах врачи доводили до конца свою экзекуцию. Двое из «Форда» шли по коридору, читая таблички на дверях.

— Ой-ой-ой! — доносилось из кабинета с надписью:

Наркология

(индивидуальный подход)

— Ломка, — безошибочно определил шатен с зелеными глазами и висячими мочками.

— Ага, — согласился второй, русый, с какими-то вылинявшими, словно у рыбы, глазами и выпучил их на следующую табличку:

Вакуумный вибрационный массаж

(без вызова не входить)

Из-за двери доносился женский стон, больше похожий на плач.

— А мне казалось, что массаж — вещь приятная, — сказал в спину шатену второй.

Шатен повернул голову в другую сторону, где на двери блестела медная пластинка:

Главный врач

— Насчет приятно — не знаю, — шатен толкнул дверь, — это будет зависеть от самого господина Авдеева.

— Вы к кому? — встретила их молоденькая секретарша, выглядывая из-за компьютера.

— К Виктору Семеновичу Авдееву. — И зеленоглазый шатен, улыбаясь, показал девушке удостоверение.

— Одну минуточку. — Секретарша подняла трубку. — Виктор Семенович, к вам опять из прокуратуры. — В голосе ее чувствовалось удивление.

— Черт бы его побрал!

— Их двое, — поправила шефа секретарша.

— Пусть пройдут. — Главврач был явно раздражен назойливостью следствия. Он-то решил, что послал Смолянинова так далеко, что тот уже никогда не вернется; но тот вернулся, а раз вернулся — надо послать еще дальше.

Первое, что увидели вошедшие, — это крайне недовольное лицо главврача, не считавшего даже нужным скрывать своего раздражения хотя бы ради приличия, что, однако, нисколько двоих из «Форда» не смутило и не задело. Они имели дело с разным человеческим материалом, и не важно, что этот материал привык считать себя до определенного момента человеком.

— Авдеев Виктор Семенович? — уточнил шатен.

— Да. А вы, собственно, кто такие? — Виктор Семенович видел перед собой совершенно незнакомых людей.

— Следователи по особо важным делам Генеральной прокуратуры Храпцов и Кувалдин. — И оба предъявили удостоверения.

Авдеев внимательно рассмотрел маленькие книжечки, а когда возвращал их, спросил:

— Не понимаю, при чем здесь Генеральная прокуратура?

— Дело об убийстве Мокрухтина передано нам. Поэтому попрошу вас отвечать на наши вопросы, и чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее вы нас освободите. — Храпцов посмотрел на Кувалдина, а Кувалдин с пониманием посмотрел на Храпцова.

Сели. Виктор Семенович от раздражения, охватившего всю его сухопарую, желчную фигуру, не обратил внимания на некоторую странность. Странность эта состояла даже не в том, что следователи Генпрокуратуры сами пришли к нему, и не в том, что их было двое, а в том, что «нас» относилось к двум следователям, а Авдеев, кажется, в расчет не принимался.

— Как давно вы знаете Мокрухтина? — начал допрос Храпцов.

— Ну давно, — презрительно скривил губы главврач.

— Я спросил: как давно?

— Не помню, — процедил Авдеев. — Какое это имеет значение? Да, я знаю, он был судим, сидел, но он давно уже законопослушный гражданин. Зря вы теряете время, господа.

Следователи переглянулись.

— Не в ваших интересах, Виктор Семенович, чтобы мы зря теряли наше время, — внушительно остановил его шатен, но по глазам главврача было видно, что предупреждению он не внял.

Раздался стук в дверь, показалась голова секретарши.

— Виктор Семенович, восьмой час. Я могу идти?

— Все закончили? — сухо спросил главврач.

— Все. Кабинеты закрыты, ключи мне сданы.

— Хорошо, идите. — Авдеев буркнул что-то еще, однако девушка слов не разобрала, решила, что он с ней прощается, и упорхнула прочь.

— Господа, — главврач в нетерпении перекладывал с места на место бумаги, — я давно не работаю в отделе судебно-медицинских экспертиз, а Мокрухтин давно не уголовник. Свою вину он искупил. Не вижу ничего зазорного в том, что поддерживал с ним отношения. Других его друзей-приятелей я не знаю, его бизнесом не интересовался. Выпивали иногда вместе, иногда я его лечил — вот, собственно, и все. Кто заказал его убить — не представляю. Еще вопросы есть?

— Есть, — кивнул Храпцов. — Кто забирал деньги у «Экотранса», тоже не представляете?

Авдеев растерялся:

— Какие деньги? Я вас решительно не понимаю!

— Что ты сделал с двумя нашими оперативниками, гнида? — наклонился вперед Кувалдин.

— Что-о? — У Авдеева от неожиданности перехватило дыхание. Он начал подниматься из-за стола.

— Сидеть! — рявкнул шатен. — Кто устраивал обыски в офисе «Экотранса»?

— В каком офисе? — побледнел Авдеев. — Что вы мне шьете?

— Кто заказал убить Болотову, мразь?

— Вы не имеете права! — заорал Авдеев. — В таком тоне… я буду…

Кувалдин со всему маху дал кулаком по красивой ламинированной поверхности рабочего стола главврача, и толстая столешница не выдержала, кулак провалился в дырку.

Вот это удар! Глаза Авдеева выпучились и остекленели. Враз настала тишина. Шатен перегнулся через стол и схватил Авдеева за галстук. Виктор Семенович захрипел.

— Где архив Мокрухтина? — чуть отпустил удавочку Храпцов.

— Вы не следователи! — завизжал от страха Виктор Семенович, едва получив кислород.

— Какой ты догадливый! — хмыкнул Храпцов и вырвал телефон из розетки. — Так где архив?

— Не знаю! — извивался Авдеев, пробуя носком ботинка дотянуться до кнопки сигнализации.

Следователь Кувалдин одним ударом припечатал главврача вместе с креслом на колесиках к стене. Удар получился такой силы, что посыпалась сверху штукатурка, а Виктор Семенович захрипел и согнулся пополам.

— Потише, — предупредил коллегу шатен, — загнется, чего доброго. Сначала из него надо все дерьмо вытрясти.

Соколов слушал происходящее, сидя в машине, и когда понял, что Авдеев может загнуться, решил вмешаться в процесс дознания.

На пороге кабинета главврача появилась худая высокая фигура Великого инквизитора. Он брезгливо улыбался.

Виктор Семенович Авдеев, облитый холодной водой, понемногу приходил в себя, но сознание прояснилось не до конца, а до определенного предела: где-то в укромном уголочке еще жили его любимые Гойя, Эль Греко и «Испанская баллада». И стоило только ему это вспомнить, как перед ним из дали веков возник Великий инквизитор, точь-в-точь с картины гениального испанца, не хватало лишь бороды, усов и круглых очков. В остальном — вылитый ОН. Авдееву почудилась в руках вошедшего хоругвь испанской инквизиции, и его губы зашептали, читая надпись:

EXURGE DOMINE ЕТ JUDICA CAUSAM TUAM.

Шатен наклонился к нему, пробуя разобрать слова, но ничего не понял:

— По-моему, крыша поехала. На иностранном бормочет.

Образ Великого инквизитора расплывался перед Авдеевым в тумане Средневековья, он не видел уже ни лица его, ни сутаны, да разве можно разглядеть сквозь мглу веков, что там в Испании делается? У Великого инквизитора шевелились губы, и Авдеев читал по ним, что ему хотелось.

— Оставьте грешника в покое, — торжественно произнес Великий инквизитор. — Я буду беседовать с ним, как друг. Сын мой, где архив почившего в бозе Мокрухтина?

— Ваше преосвященство! — с готовностью воскликнул Авдеев. — Я знаю, что архив есть, но не знаю, где он.

Заплечных дел мастера рванулись было к грешнику, но Великий инквизитор царственным жестом руки остановил их.

— Говорю это вам как истинный сын Святой Римской церкви, — заторопился Авдеев. — Верую в Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святого. — И неверной рукой он перекрестился, как и положено в Испании, — слева направо.

— Хорошо, сын мой. — Губы Великого инквизитора растянулись в тонкую, как ниточка, улыбку. — Ты можешь спастись от костра, если поможешь Святой Римской церкви найти архив. Тогда на тебя снизойдет милость Господа. Мы ограничимся лишь санбенито.