Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля

— Немедленно, господин пристав, распорядитесь о том, чтобы все выходы из этого трактира были оцеплены. Этот пьяный негодяй, Лукинский, играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.

К счастью, трактир имел только один выход, тот, которым вошли Назаров и его спутники. Около него встал пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности, страха, испуга.

— Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? — резко спросил Назаров.

Молчание. Было слышно, как шипела керосиновая лампа.

— Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц. Вы знаете их? Есть среди них Михайловы? — продолжал Назаров.

— Никак нет.

«Я такой-то», «А я такой-то» — послышалось со всех сторон.

— Вам Михайловых? — спросил перетрусивший буфетчик. — Их теперь, действительно, нет, а только они были.

— Когда?

— Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом вдруг явился Лукинский, вот этот… что с вами. Подошел он к ним, что-то сказал им, они вскочили, давай его наскоро потчевать… Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, — повествовал буфетчик.

— Это точно… правильно… так оно и было… — загалдели трактирные посетители.

Было очевидно, что «примерный» Лукинский предупредил негодяев и те обратились в бегство. Назаров зло взглянул на начальника станции.

— Удружили! — бросил он ему.

Бринкер только виновато хлопал глазами.

— Потрудитесь следовать за мной! — сказал Назаров своим спутникам, и они все вышли из трактира. — Однако, порядки у вас! — продолжал Назаров. — У начальника станции-пьяницы — стрелочники, у господина пристава — никого из чинов полиции, за исключением десятского! Вот тут и производи поимку преступников. Где же его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта? Где ближайшее?

— Постоялый двор в доме Суворовой, — сказал десятский.

— Скорее, скорее туда! — торопил Назаров.

Подходя к постоялому двору, Назаров увидел быстро выскочившего из ворот молодого человека.

— Кто это?

— Это машинист, Павел, я знаю его.

Однако позже агент узнал, что встреченный у Глебовой (содержательницы двора) человек был вовсе не машинист, а Федор Михайлов.

Желая устранить возможность побега Михайловых из дома Суворова, если бы они оставались еще там, Назаров обратился к приставу:

— Будьте так любезны окружить этот дом понятыми.

— Я не могу этого сделать скоро, — ответил пристав.

— Как не можете? — вскипел бедный агент. — Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступников, дать им возможность скрыться?

— Но где же я возьму сейчас понятых? — оправдывался пристав.

Назаров понял, что ему придется рассчитывать исключительно на собственные сообразительность иэнергию. По счастью, рядом с постоялым двором Назаров увидел дом, ярко освещенный, в окнах которого он разглядел фигуру жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил его оказать содействие.

Оставив у каждого выхода из дома Суворовой по человеку, Назаров стал стучаться в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший около двора дома, услышал какой-то шелест, как бы шум шагов человека.

— Ваше благородие, — подбежал к Назарову жандарм, — точно, человек во дворе прячется.

Когда двери постоялого двора были открыты, Назаров, а за ним вся свита поспешно бросились во двор. Во дворе стояли доморощенные экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться. Вдруг он испустил радостный крик:

— Ага! Наконец-то попался…

За грудой дров лежал притаившийся человек.

— Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда глубже не спрячешься.

— Берите его, господа! Арестуйте!

В то время пока полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров бросился на чердак дома, где и нашел другого разыскиваемого — Федора Михайлова.

Они оба назвались своими именами.

Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его, Федор. Прежде, чем приступить к их обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:

— Ну ка, любезный, покажи свои руки.

Тот протянул. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха Иллариона был пойман. Начался обыск.

В кармане пальто Ивана Михайлова было найдено: желтый бумажник, в котором оказалось кредитными бумажками 97 рублей, открытые золотые часы с золотой цепью, складной медный образок и другие глухие золотые часы с цепью, а также носовой платок. В кармане брюк — две пары перчаток: лайковые и замшевые.

У Федора Михайлова было обнаружено: кошелек с окровавленными трехрублевками, 13 золотых монет, из которых 4 русских, а 9—20 франковых, серебро и другие монеты.

На нижнем белье Ивана Михайлова были заметны кровяные пятна.

Составили протокол, вещи, опечатанные печатью пристава, были вручены Назарову, а преступников, впредь до особого распоряжения, подвергли аресту при становом квартале.

Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. Я сообщил об этом обер-полицмейстеру. По его распоряжению Михайловых от Окуловки до Петербурга сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера — три полицейских надзирателя.

— Молодец, Назаров! — похвалил я энергичного агента, выслушав его доклад. — Ну, давайте мне сюда Михайловых.

Через несколько минут они оба стояли в моем кабинете.

— Вы убили иеромонаха Иллариона? — спросил я.

— Не мы, ваше превосходительство, а я один… — ответил Иван Михайлов.

— Ну, рассказывай, как было дело.

Исповедь его, в первой своей части, была такова: ему 18 лет, вероисповедания православного. В настоящее время нигде не служит, дней за двадцать до совершения убийства уволен от должности стрелочника при станции Окуловка. До поступления на железную дорогу был прислужником в Александро-Невской лавре, исполняя обязанность коридорного слуги. Прибыл в Петербург из Окуловки утром 8 января. По приезде пошел в трактир близ лавры, пил чай, потом пошел на фабрику Берта, но не дошел, а остановился ночевать у неизвестных ему чухон. Утром следующего дня был в трактире, пил водку, оттуда пошел на Николаевский вокзал, потом в лавру, где и провел целый день и ночевал с дозволения знакомых ему сторожей.

— В восьмом часу вечера, десятого января, — продолжал убийца, — пришел я опять в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

— С целью убить и ограбить его? — спросил я.

— Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь, я служил ему. Дверь кельи на ключ заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал: «Боже наш, помилуй нас!»

«Аминь!» — послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату; из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар; самовар уже стоял в первой комнате за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа: один — для колки сахара, короткий и толстый, другой — для резания хлеба. Подойдя под благословение и получив его, мы стали разговаривать. Иеромонах Илларион стал спрашивать меня, что теперь делаю, где служу. Я все ему рассказал, поведав, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

«Дело, дело, чадо, работать надо… в лености жизнь не угодна Богу, — заговорил отец Илларион. — А теперь давай чайком побалуемся». Он подошел к окну и стал колоть сахар.

В эту самую минуту, будучи уже в хмельном состоянии, меня охватила мысль убитьиеромонаха, которого знал за лицо состоятельное. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я сильно пошатнулся, он схватил меня в охапку, а я успел схватить перочинный нож и раза два ударил им иеромонаха. В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня за волосы, кусал мои руки, отчего я кричал, наконец, мы оба попеременно, падая и вставая, попали в другую комнату. У отца Иллариона в руках был нож, который я силился отнять, а он — удержать, вследствие чего нож согнулся. После того, улучив минуту, я схватил его за горло и большим его ножом сильно ткнул его в горло. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать деньги. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и пятипроцентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика я взял золотые монеты, золотые часы с цепью. Из вещей иеромонаха надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки. Свое же пальто, брюки и ситцевую рубашку я сжег в печи, которая топилась в кельи отца Иллариона. В девятом часу вечера вышел я из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию Николаевской дороги и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил меня, откуда я взял столько добра, я ему сказал: не твое дело. А вскоре меня и забрали. Убийство совершил один, сообщников никаких не имел.