Не гаси свет

1 день до старта. Последний вечер. По заведенному обычаю мы смотрели «Белое солнце пустыни», советский вестерн а-ля Джон Уэйн. День пролетел со скоростью света. Я собрала последние вещи: блокнот, увлажняющий крем, необходимый в искусственной атмосфере станции, наушники, оперные диски… Все вокруг нас — техники, врачи, персонал базы — пребывают в эйфории.

Бросаю взгляд на Лео — каменное лицо, на меня ноль внимания. Он встревожен. Боится, что я сорвусь. И напрасно. Я чувствую себя как никогда сильной и живой. Мы с моим ребенком поднимемся наверх, на орбиту…

Я возвращаюсь к себе. На двери комнаты расписались мои предшественники. Меня переполняют чувства.

День старта, 26 августа. Великий день наступил. Подъем в 7.30. Медосмотр, раздевание, мытье, дезинфекция. Внезапно меня охватывает страх за ребенка, и я покрываюсь холодным потом. Доктор спрашивает, всё ли в порядке, я киваю и улыбаюсь со стиснутыми зубами. Мы отправляемся на Байконур, он в 30 километрах от нашего дома.

За три часа до старта в помещении с коричневыми стенами начинается процедура надевания скафандров. Каждый весит 35 кг. Вокруг суетятся люди, нас снимают на камеру, проверяют, всё ли в норме. Садимся в автобус, выслушиваем последние советы, техники снова и снова проверяют какие-то детали, меня только что не тошнит от волнения. Выходим и видим небольшую группу людей: они стоят на солнце, неподалеку от стартового стола. Объятия, пожелания, напутствия… Я ощущаю жуткое одиночество: Павла и Лео окружили родные, а со мной прощаются только «официальные лица»… Как странно, что в эту минуту я вспоминаю горькие моменты жизни: безрадостное детство, беспокойная юность, приемные семьи, одноклассники, с которыми никогда не удавалось подружиться, потому что они сторонились меня, как чумной, все — кроме одной уродливой толстухи (не помню, как ее звали); она ко мне липла, а я ее отпихивала… Потом были романы-однодневки, пустые глупые мечтания — пока не появился Лео… Он простился со своими и смотрит на меня — жестко, даже с ненавистью. Плевать. Лео ничего мне не сделает — я лечу. Я победила…

Последние метры мы проходим медленно, враскачку, держа в руках индивидуальные кондиционеры, [64] похожие на маленькие серебристые чемоданчики. Последние рукопожатия. Начинаем взбираться по ступенькам к старому лифту, останавливаемся на середине. Очень жарко, и я сильно потею. Мы оборачиваемся, машем толпе, люди кричат, жестикулируют, а в нескольких метрах от нас могучий зверь ревет, выдыхает пар, кряхтит, готовясь устремиться в небо.

Вот оно, то ощущение, которого я всегда жаждала: оказаться на СВОЕМ месте…

Сервас сделал пометку в блокноте. У него возникло смутное чувство, что… Смутное, но неотвязное… Он поставил три вопросительных знака.

6

5

4

3

2

1…

Я — ПТИЦА. Я — ангел.

Насекомое.

Существо, скукожившееся в куколке. Я пытаюсь расслабиться в крошечном стальном «гробу».

6-5-4-3-2-1…

Ракета отрывается от стапелей, выбросив струю пламени, издает могучий рев. Удары, вибрации, искры, скрип. Стремительный толчок под задницу. 118 секунд — крестообразно отделились четыре блока первой ступени. Скорость — 1670 м/сек. Через 286 секунд следует новый резкий удар — отделилась вторая ступень. Скорость — 3680 м/сек. Вибрация усиливается. Черт… 300 секунд: отделение третьей ступени. Скорость — 3809 м/сек.

Еще один миг — и «Союз» на орбите.

Скорость — 7700 м/сек.

Последний пинок под кресло, адский скрежет металла и… божественная тишина… Невесомость… Ослепительно сверкают звезды. С шипением циркулирует воздух в скафандре «Сокол». По кабине плавают разные предметы. Я поворачиваю голову и вижу ЕЕ — ту, с которой мы взлетели. Землю. Величественную, сияющую холодным голубым светом планету. Я вижу континенты, океаны, клубящиеся облака… Мы в космосе, вокруг все черно.

Царство пустоты…

«Красота, да?» — произносит Павел с забавным акцентом уроженца Казани. Я едва слышу его голос. Шумят вентиляторы, непрерывно гонящие воздух через сменные патроны-фильтры. Вид из иллюминатора завораживает. Бескрайний горизонт, слепящее солнце, ночь, подобная звездному полю, громада континентов, океаны, облака, горные кряжи, реки, города…

К полному моему изумлению я больше не чувствую ни ненависти, ни гнева, ни страха — осталась только любовь, загадочная, необъяснимая.

28 августа. Пристыковка к МКС прошла в штатном режиме. Экипаж — русский и двое американцев — встретил нас хлебом-солью, как велит обычай. Девятьсот квадратных метров станции разделены на четыреста отсеков, из которых открывается феерический вид на Землю и гигантские солнечные батареи. Здесь две отдельные зоны: первая состоит из американских герметизированных модулей, как принято в НАСА, и европейского модуля «Коламбус». Модуль «Юнити» соединяет первую зону со второй, составленной из русских модулей по образцу станции «Мир». Американский модуль «Хармони» и европейский «Коламбус» размещены в передней части станции и чаще сталкиваются с «космическим мусором», русские «Заря» и «Звезда» находятся на корме. Павел, Лео и я поселимся именно здесь…

4 сентября. Мы уже неделю живем на станции. Большую часть дня я провожу в «Звезде»; здесь выгорожено небольшое помещение для работы, до ужаса захламленное. В другой части станции я была всего один раз. Чтобы попасть туда, нужно миновать «Зарю» (13 метров в длину, служит складом), ГСП-1 [65] и модуль-узел «Юнити» (здесь мы чаще всего едим), а вот Лео с Павлом нанесли туда уже четыре визита. У меня складывается впечатление, что они хотят меня изолировать, держать в стороне от остального экипажа. Они как будто сговариваются у меня за спиной, и Лео поощряет Павла на все более неуместные слова и жесты в мой адрес…

11 сентября. Мне очень нравится необычный вид из иллюминатора… Яркий свет вокруг станции, безграничное и безразмерное пространство, бездонный мрак космической ночи… Я люблю смотреть на земной изгиб, «затыкающий» горизонт, на голубые океаны и темный африканский континент. Там, где царит ночь, миллиардами огоньков светятся города и маленькие, восхитительно хрупкие деревеньки Зондских островов.

С орбиты хорошо видно, какой ущерб мы наносим планете: пустыни наступают, лесов становится меньше, атмосфера над Китаем ужасно загрязнена, тут и там на поверхности океана плавают нефтяные пятна…

12 сентября. Я смотрю в иллюминатор, как делаю каждое утро, и вдруг чувствую, что кто-то пристраивается сзади — неловко, ведь мы в невесомости. Решив, что это Лео, говорю: «Прекрати» — и слышу голос Павла. Он шепчет мне на ухо:

— Лео у американцев… Мы одни.

Его руки оказываются на моей груди…

— Хочешь заняться любовью в невесомости? — предлагает он. — Уверен, тебе понравится…

Я пытаюсь оттолкнуть его, но он не отпускает, и мы кувыркаемся в воздухе, Земля вращается в иллюминаторе. Павел хочет меня поцеловать, и я со всего размаха влепляю ему пощечину. Он выглядит изумленным, но наконец отпускает меня и «отплывает» в сторону «Зари». В ярости.

13 сентября. Я продолжаю вести дневник, но тщательно его прячу, когда Павел и Лео засыпают. Я чувствую себя немного лучше, чем в первые дни, тошнота и головокружение прошли (не знаю, было мое недомогание связано с беременностью или со смещением отолитов [66] во внутреннем ухе). Я привыкла к постоянному шуму, к невозможности принять душ, к тому, что приходится глотать зубную пасту, а к унитазу нужно пристегиваться, чтобы не улететь. Привыкла даже к беспорядку. Хуже всего мне приходится, когда мы с Павлом и Лео остаемся одни в русском отсеке. Я надеялась, что это прекратится, но после той пощечины Павел стал угрюмым и непредсказуемым — совсем как Лео. В каждом его слове и взгляде сквозят презрение и недоверие. Сегодня они попросили меня демонтировать вышедший из строя дистиллятор мочи и перешучивались по-русски на мой счет.