Стеклянный ключ

Ботанический сад выплеснул под ноги влюбленным целое море лохматых пионов — белых, розовых, сиреневых, карминовых и цвета фуксии; сирень свисала махровыми тяжелыми гроздьями; трава ложилась берилловым сияющим ковром — и от этого великолепия щипало в носу и постоянно хотелось улыбаться.

— У меня челюсти болят, — признался Андрей, когда они, усталые и счастливые, брели к ее дому через Чертов мостик. — Не помню, чтобы я столько смеялся и улыбался в течение одного дня. Свою обычную норму я выполнил года эдак до две тысячи шестого.

Он наклонился и поцеловал ее в шею.

— Боже, какая ты теплая! А что это за духи?

— «Ван Клифф и Арпель».

— Никогда не слышал, но приятные.

— Что ты хочешь мне сказать? — спросила она, по опыту зная, что разговоры о духах обычно предваряют какие-то важные сообщения.

Андрей собрался с духом:

— Я тебя никогда не предам. Никогда. Слышишь?

Татьяна тихо-тихо поцеловала его в краешек рта, положила тонкие пальцы ему на губы, умоляя не давать столь опрометчивых обещаний. Но он упрямо помотал головой:

— У нас все будет. Дай мне только совсем немного времени. Ты помнишь девушку, которая заходила за мной в кафе?

— Твоя жена? — уточнила она.

— Нет, конечно. Я бы сразу сказал тебе, что женат. Но мы прожили в одном доме три года. А это немалый срок. И ты вряд ли стала бы уважать меня, если бы я скрывал это от тебя. Или если бы некрасиво с ней расстался. Она-то ни в чем не виновата. Она неплохой человек и заслуживает как минимум уважения. Ты согласна?

— Полностью.

— Я даже не спрашиваю, есть ли у тебя кто-то, кроме Артура, — признался он. — Ты… Ты не можешь быть одна. Это невозможно по устройству. Поэтому давай договоримся: я раздам все свои моральные долги, а после этого ты обещаешь мне, что мы решаем все про нас и наше с тобой будущее. По рукам?

— По рукам, — согласилась Тото.

— Я постараюсь, чтобы все решилось быстро-быстро. Я не хочу потерять тебя. Ты же не станешь ревновать к прошлому?

— Я тоже не хочу, — сказала она. — Не стану. Мне до меня вчерашней нет ровным счетом никакого дела, что уж говорить о других? И хватит об этом. Помнишь, Монтеня спросили, что нужно делать человеку в последний день жизни? А он сказал: «Не знаю. Но знаю, что жизнь нужно прожить так, чтобы в последний день можно было спокойно сидеть с чашей вина перед камином». Короче, больше всего на свете я боюсь обнаружить в кармане стеклянный ключ.

— Что это еще за стеклянный ключ?

Татьяна очень серьезно пояснила:

— Маленькое семейное предание. Мой прадед — человек весьма неординарный — часто говорил, что страшнее всего, если ты потратишь жизнь на поиски своей волшебной дверцы, за которой тебя ждут другая судьба, другое измерение, и вдруг обнаружишь, что ключ от этой дверцы стеклянный, а вовсе не золотой, и он разлетелся в замке на мелкие кусочки. И что человек по-настоящему проверяется вот таким вот стеклянным ключом.

— Верно. Один повесится, другой махнет рукой, а третий снова отправится искать золотой ключик. Интересный у тебя был прадед.

— А у меня вся семья интересная. И слегка ненормальная.

— Не испугаешь. — Он обнял ее и принялся целовать жадно, как человек, дорвавшийся до чего-то, о чем до сих пор только мечтал изредка, да и то с осторожностью.

Дым на кухне стоял коромыслом, и впервые в том нельзя было обвинить одного только Геночку, ибо он в компании с Аркадием Аполлинариевичем сушил голову над тайной замысловатого узора. И только по этой причине перед каждым из них возвышались пепельница, полная окурков, и несколько чашек из-под кофе. Капа и Липа с неодобрением взирали на эту картину.

— Я в восторге от этих мыслителей, — заметила Липа, адресуясь к абажуру. — Когда надо думать, они действуют, когда надо действовать — они думают. Неудивительно, что мир наш несовершенен. Ах, нам всем бы не помешал возврат к матриархату.

— Липочка? — задохнулась от удивления ее сестра. — Неужто ты в феминистки подалась?

Олимпиада Болеславовна поразмыслила над перспективами и не нашла в них ничего утешительного.

— Это, что ли, как у Тургенева? — уточнила она.

— Нет, — возразила Капа, — это как была такая, помнишь, черненькая Маша Арбатова по шестому московскому каналу?

— Ну вот еще, — окончательно расстроилась Липа. — Они там все выступают под лозунгом «Я сама», а я бы сама с собой рассудка лишилась. Ты же знаешь: мужчины — это первая из пяти тысяч моих маленьких слабостей, без них невозможно. Просто когда доверяешь им судьбы мира, нужно так, немножко, за ними присматривать. Краем глазика. И направлять в нужное русло.

— Липочка, ты просто Иоанн Златоуст.

— Сейчас ты еще посмотришь, какая из меня расхитительница гробниц. Лара Крофт. Ах, Капочка, нам бы жить в нынешние времена, какая мода, какие нравы…

— Какие гробницы? — возопила Капитолина.

— Ну, помнишь, приезжала выставка этого заокеанского дельца, — Липа пощелкала пальцами, припоминая, — Хаммера, он привозил сокровища Тутанхамона? Так вот, у меня возникла идея…

Она увлекла за собой сестру в комнату Татьяны, которую Капа отперла запасным ключом.

— Тетка всегда тут вечера проводила. И никого к себе не пускала. А уж после того, как Нита сбежала из дому с Лёсей…

— Липочка! — напомнила Капа. — А кому ты это рассказываешь? Все у меня на глазах происходило.

Липа приподнялась на цыпочки и принялась давить на плитку с искомым узором изо всех сил:

— Это я дедуктивно восстанавливаю картину происшедшего. Капочка! Принеси мне табуретку!

— Что ты делаешь?

— Ищу скрытую пружину. Тайный механизм. В нашем деле просто не могло обойтись без тайного механизма, фальшивой панели и скрытых полостей. Это надо или давить, или тянуть, или вертеть. Тянуть не за что, вертеть можно, но затруднительно. Буду давить.

— Так можно давить до скончания века, — недовольно заметила Капитолина Болеславовна, забуксовавшая с тяжелой дубовой табуреткой в узком проходе между постелью и столом.

— Можно, — согласилась Олимпиада. — Но ведь может и повезти. Упало же это чертово яблоко именно на Ньютона.

— А то на других оно не падало… — заворчала Капа, предвидевшая результатом сих изысканий неизбежный радикулит.

— На физиков — нет, — не унималась Липа. — Да и сама откровенно скажи: часто ли на тебя яблоки падали? Вот то-то. Может, и изобрела бы что-нибудь эдакое — ан нет, яблока не нашлось.

Капа притащила наконец табуретку и, чтобы не было обидно за бесцельный сизифов труд, сама на нее взгромоздилась, утвердив на носу очки. Какое-то время она изучала проблему, а затем внезапно произнесла:

— Можно давить, можно крутить. А можно подцепить вот эту нашлепку маникюрными ножницами.

Оказалось, что маникюрные ножницы как нельзя кстати завалялись в кармане кружевного передника, и Капитолина Болеславовна смогла сопроводить свои слова действием. Что и принесло оглушительный успех. Плитка зажужжала, как переполошенный шмель, и целый блок отъехал в сторону, обнаружив за собою нишу — глубокую, похожую на пещерку крохотного дракона.

С торжествующим воплем старушки извлекли на свет божий две шкатулочки: одну в виде кожаной книги, а из нее — три тоненьких старинных конверта, припорошенных пылью; другую, поменьше и подороже, крохотный черепаховый ларец, который им открыть не удалось. Логично было заняться эпистолярным наследием. Дамы с необычайной осторожностью подули на старинного вида бумагу и принялись зверски чихать.

— И это все? Пошарь там получше, — разочарованно попросила Липа, взвешивая в руке легонький ларчик.

Капа послушно просунула руку внутрь тайника, долго там шарила, но ничего более не обнаружила, кроме многолетних наслоений пыли.

— Пусто, — грустно сказала она и добавила: — Как же я сочувствую этой твоей Крофт; представляю, как давно не убирались в египетских гробницах. И при этом столь мизерная компенсация.

— Ну и на том спасибо, — утешила ее Олимпиада Болеславовна. — Торжество разума — тоже неплохой результат. Даст Бог, и с этими бумагами разберемся. Прабабка их не стала бы просто так прятать. Видимо, какой-то компромат.