Черный треугольник

Тон статей в газете "Анархия" становился с каждым днем развязней. Газета федерации открыто призывала "к третьей социальной революции".

"Народ хорошо помнит недавний лозунг тех же большевиков - "Грабь награбленное!" - демагогировали идеологи с Малой Дмитровки. - Народ не может и не хочет ждать. Для чего, спрашивается, гибли в тюрьмах и на каторге лучшие люди России? Для чего, спрашивается, рабочий класс и трудовое крестьянство осуществляли революцию и проливали свою кровь?! Ручьи экспроприаций должны слиться в многоводную могучую реку, в которой навеки утонет право частной собственности. Не рабочий контроль и не национализация, а немедленная передача фабрик и заводов в собственность и управление рабочим, которые на них трудятся! Не рабоче-крестьянское правительство, стоящее над народом, а свободный от всякого правительства и всякой власти народ!

Не позорный капитулянтский мир с германскими капиталистами, а освободительная война угнетенных всего мира против угнетателей!"

Вновь зашевелились учредиловцы. То на одной, то на другой квартире собирались бывшие офицеры. В Замоскворечье, в Охотном ряду, на Солянке, в трактирах и кухмистерских появились мордастые молодцы из, казалось бы, канувшего в Лету "Союза русского народа". "Союзнички" извлекали из сундуков свои сделанные наподобие церковных хоругвей знамена, значки с крестом, царской короной и Георгием Победоносцем, пьянствовали, грозились, точили ножи...

Готовилась к очередному наступлению против большевиков и церковь. Это чувствовалось по тону статей в "Церковной правде" в "Православном паломнике", в "Церкви и жизни" и "Богословском вестнике".

Соборный совет спешно формировал свои "полки" и "дивизии".

При нем была создана "комиссия о гонениях на православную веру". На собрании представителей приходских советов Москвы было принято решение все приходы города слить в единый "Союз объединенных приходов" во главе с "Союзным советом". Повсюду возникали "братства", которыми руководил "Всероссийский совет приходских общин".

Вышедшая из окопов церковь обладала многочисленной армией, в сотни, а то и в тысячи раз превышающей антибольшевистские силы на юге, западе и Урале.

Рычалов, всегда питавший слабость к арифметике, произвел приблизительный подсчет этого войска.

Держа в руке огрызок карандаша, он говорил:

- По данным 1913 года, в России было свыше 20 тысяч монахов и монахинь, более 70 тысяч послушников и послушниц. Сколько получается?.. То-то и оно. Значит, почти 100 тысяч черного духовенства. Верно? Теперь перейдем к белому духовенству. 47 500 церковных приходов. Так? Так. Приходы - это попы, дьяконы, псаломщики, церковные старосты, регенты... Но будем исходить из минимума. Возьмем самый что ни на есть минимум - три человека на приход. Всего три, и то получается 140 тысяч с хвостиком. Теперь чиновники духовного ведомства, законоучители... Этих никак не меньше 20 тысяч... Сколько выходит? 250 тысяч с гаком. Это ядро, гвардия. А ведь еще имеются "братчики", хоругвеносцы, приходские общинники, "союзники", наконец, просто примерные прихожане, которые пойдут туда, куда позовут их иереи... Вот и считай, полутора, а то и двухмиллионная армия, Леонид. Может, и трехмиллионная, ручаться не буду. А их гарнизон в первопрестольной... Ну сколько? Наверное, тысяч 60 - 80, допускаю, что и 100. Помнишь крестный ход в защиту церкви и "всенародный" молебен на Красной площади? Впечатляющее зрелище! Да, церковь - сила...

И эта сила теперь все чаще и чаще напоминала о себе тревожным набатом, который, подобно ночному пожару, вспыхивал то в одном, то в другом конце большого города, срывая с постелей обывателей и призывая их грудью стать у стен храма; выкриками гремящих железными веригами юродивых, предрекающих гибель, кровь, голод, пришествие антихриста; проповедями с амвонов "сорока сороков" московских церквей...

Кто-то по ночам расклеивал и бросал в почтовые ящики листки с восьмиконечным крестом. В них печатались молитва о спасении церкви и воззвание к православному народу, рассказ об убийстве в Александро-Невской лавре священника Петра Скипетрова, "желавшего вразумить словами обезумевших людей", описывалась мученическая смерть киевского митрополита Владимира (в марте был создан "фонд Владимира" для увековечения памяти мучеников за веру, а в Москве предполагалось построить Рабочий дом его имени).

Особое место уделялось, разумеется, расхищению церковных святынь. Авторы не были лишены фантазии. О судьбе сокровищ патриаршей ризницы строились самые смелые предположения.

Уж не ценой ли священных сосудов, хранившихся в ризнице, куплен у тевтонов Брестский мир?

Кто знает, может быть, сейчас, когда православные читают эти написанные кровью сердца строки, в Берлине кайзер Вильгельм примеряет митру патриарха Никона (других более актуальных занятий у кайзера не предполагалось), а австро-венгерские банкиры глумятся над священными сосудами и взвешивают золотые слитки из переплавленных крышек старинных церковных книг и окладов чудотворных икон?

Скорее всего, к этим листкам, выпускаемым какой-то подпольной типографией, Тихон отношения не имел. "Пушечный патриарх" (Тихона избрали патриархом под гром пушек Октябрьской революции) не запачкал бы своих рук распространением подобных измышлений.

По сведениям Рычалова и комиссара по делам исповеданий Московского Совнаркома, листки писались и распространялись по наущению и при прямом участии самых правых. Комиссар по делам исповеданий, который чувствовал себя в храме Христа Спасителя так же свободно, как в Московском Совдепе, прямо называл архиепископа Антония Храповицкого и протоиерея Восторгова. Антоний был старым и последовательным врагом революции.

Еще в 1905 году он советовал царю, "надежному щиту растерзанной родины", обратиться к "народу-мстителю" (то есть к черносотенцам) с призывом самосудом покончить с участниками революции ("Баня была бы сильная, но зато в один месяц революция была бы сметена с лица русской земли", а "вместо "Марсельезы" раздавались бы священные песнопения"). И хотя в 4917 году патриарший престол занял не он, а излишне либеральный и нерешительный, по мнению Антония, Тихон - а может, именно поэтому, - честолюбивому и последовательному в своих взглядах архиепископу не терпелось поскорей стать банщиком при кровавой всероссийской бане. И он, не жалея трудов, стаскивал к гигантской печи сухие березовые полешки и заготовлял веники...