Библиотечка журнала «Милиция» № 1 (1993)

Шатохин устал, но уснуть сразу не мог. Лежал с закрытыми глазами, думал о деле.

— Сергей, первый раз кто староверов грабил? — спросил, нарушив молчание.

— Приезжие какие-то, — зашуршал сеном участковый, поворачиваясь. — Сначала продать уговаривали, а потом просто украли несколько штук. Слышал только, что те уже на продаже попались, в крайцентре. Фельдшер наш может рассказать, Иона Парамонович. Он и об истории икон, у кого какого века, какие самые ценные — все по полочкам разложит.

— Он уртамовский?

— Уртамовский. Корзилов фамилия.

— Гать — понятно. А почему — Царская? — спросил Шатохин.

— Звучно?

— Есть немного.

— Дорога как дорога. Ничего интересного. При царском еще режиме проложили, потому и Царская.

Последние слова Красников пробормотал невнятно. Ему хотелось поговорить, он противился сну, но усталость одолевала — ведь сутки, как минимум, на ногах.

Василий от разговора с сотрудниками милиции не отказывался, но отвечал нехотя, односложно, глаз от пола почти не поднимал. Ему стыдно было, что его, пятидесятилетнего здоровяка, славившегося даже за пределами района богатырской силой, одолели хлипковатые на вид парни.

Шатохин немного наслышан был о Василии. Еще три года назад он на славу хозяйничал в районной кузне, иногда в свободное время на потеху детям да и взрослым завязывал в узлы стальные прутья и перекусывал зубами гвозди; вспыхнет драка где, — его звали разнимать, не учитывая числа драчунов; он и с медведем мог голыми руками схватиться.

Василий никого, кроме Бога, не боялся, силой своей гордился, на нее рассчитывал как на главный козырь. И вот налетчики одним махом прихлопнули его козырь.

Вопросы о том, как именно охотники за иконами одолели Василия, были особенно ему неприятны. Шатохин и рад бы пощадить самолюбие бывшего кузнеца, но «почерк» нежданных гостей интересовал его больше всего. Ясно, что ломовой силе бывшего молотобойца противопоставили приемы одного из видов единоборств, действующие безотказно. Но какие конкретно приемы?

Из рассказа следовало, что гостей Василий встретил перед избой. Приблизились двое. Один — высокий и узкий в плечах, другой — пониже, усатый, глаз у него чуть косит (на секунду снял темные очки, и жена Василия это подметила). Первый протянул руку, вроде для пожатия, со словами: «Здравствуй, хозяин». И Василий сразу осел, как мешок. С такой быстротой все случилось — ни сам Василий, ни жена не узрели замаха и удара. Одно точно: бил высокий. Усатый чуть поодаль стоял. Позднее, когда Василий очухался, пошевелился, усач ребром ладони поддал по шее и завязал руки Василию за спиной. После повторного удара он не скоро пришел в себя.

— От первого удара где боль чувствуете? — уточнил Шатохин.

— Тут.

Василий ткнул себе пальцем в окладистую бороду и по-детски доверчиво синими глазами недолго поглядел на Шатохина. Василий не понимал, для чего это нужно так дотошно выспрашивать, куда его ударили, как ударили. Кажется, и участковый не мог разобраться, для чего оперативнику из края так скрупулезно, до мельчайших деталей понадобилось уточнять, как нападали на Василия. А ведь это было важно. Неизвестно как другие, но старший в преступной группе, Роман, несомненно владеет приемами современной борьбы. Владеет свободно. Дилетант, подхвативший где-то впопыхах два-три приемчика, так уверенно себя чувствовать не будет перед молотобойцем, телосложение которого уже внушает осмотрительного отношения.

— Не замечали несколько дней, недель назад ничего подозрительного? — Шатохин перешел на менее неприятные вопросы.

Василий промолчал.

— У Тольки Бороносина спросите, — улучив минуту, когда участковый попросил у Василия глоток воды, полушепотом сказала жена бывшего кузнеца. — Он тут терся поблизости.

— Когда?

— Да днями. Позавчера утром видала. И раньше.

Опять вахтовик-железнодорожник. Опять его имя упоминается. Случайно ли?

С Василием и его женой расстались около восьми утра, а к полудню были уже в Уртамовке. Успели к пассажирскому самолету, летавшему из Западной Якутии в крайцентр с посадкой через день в Уртамовке. С милиционером-порученцем Шатохин отправил в управление предметы, найденные в доме Киприяна.

Проводив самолет, Шатохин вышел на связь с начальником краевого розыска Пушных. Доложив обстановку, высказал свое мнение о засадах.

— Считаю, товарищ полковник, ошибкой продолжать группам блокировать дороги, — сказал Шатохин. — По крайней мере, гражданское население не должно в этом участвовать.

Говоря так, Шатохин все еще находился под впечатлением от встречи с одной из поисковых групп. Из семи человек двое в ней были совсем мальчишки, лет по четырнадцать. Как попали в группу — непонятно. Скорее, просто никто не обязывал, но и не возражал. Отправились за компанию, из любопытства, ради острых ощущений. По поведению всей группы легко было заключить: о возможном внезапном столкновении с грабителями, о том, какую опасность это таит, мало кто всерьез думал. Ошибка Поплавского в том, что в спешке он принимал добровольцев без особого разбора.

— Медлить нельзя, товарищ полковник. Плохо может кончиться. — наседал Шатохин.

— Убрать всех гражданских? — обдумывая слова Шатохина, повторил начальник краевого розыска.

— Да.

— Это фактически свернуть поиск в тайге.

— Да. Оставить сотрудников на близлежащих пристанях, авто- и железнодорожных станциях. Разрешите?

— Действуйте по своему усмотрению, Алексей Михайлович. Желаю удачи, — ответил Пушных.

Связь с крайцентром закончилась. Не медля, Шатохин отдал распоряжение лейтенанту Поплавскому и майору Коротаеву прекратить поиски. Единственное, за что тревожился, как бы столкновение с вооруженными налетчиками не произошло в часы эвакуации групп из дальних урманов.

Фельдшер Иона Парамонович Корзилов, по рассказу участкового, был коренным уртамовцем. За долгую жизнь он всего лишь раз покидал родные края на пять лет, учился в Ленинграде в медицинском институте. Учился отлично, но врачебного диплома так и не получил. Отца укусил энцефалитный клещ, его парализовало, и Иона Парамонович вернулся домой. Не потому, что некому было ухаживать — в семье и братья, и сестры. Вернулся, чтобы вылечить отца. Ему твердили, что медицина бессильна, советовали бросить бесполезную затею. Он, однако, мимо ушей пропускал. Устроился фельдшером, книг медицинских перевернул горы: чтобы в курсе зарубежных новостей по специальности быть, английский не хуже родного выучил, ни одной травинки-корешка целебных тутошних для него не осталось неизвестных. Поставил-таки на ноги отца. Можно было возвращаться в институт, но около четырех лет минуло. Не два остававшихся семестра, а все прежние нужно пройти. Уже семьей обзавелся. Иона Парамонович подумал и, к радости односельчан, решил, что фельдшером тоже можно прожить.

Иона Парамонович в середине дня был дома, в загончике, сидя на детском стульчике, он доил корову.

— Здравствуйте, Иона Парамонович, — сказал Красников приблизившись.

Фельдшер обернулся. Толстоносый, рыжебородый, в выгоревшей кепке-шестиклинке, из-под которой выбивались длинные вьющиеся волосы, в латаном двубортном сером пиджачишке он меньше всего походил на интеллигента, бегло объясняющегося по-английски, отменного лекаря, к которому в затруднительных случаях врачи райбольницы советовали с глазу на глаз пациентам обратиться за помощью, краеведа, знатока истории живописи и иконописи в частности.

— Здравствуйте, — отозвался фельдшер, поднимаясь со стульчика.

— За помощью к вам, Иона Парамонович, — участковый представил Шатохина по имени-отчеству: — Алексей Михайлович.

— Что такое? — фельдшер быстро с головы до ног окинул взглядом Шатохина.

— Нет-нет, не по врачебной части, — Шатохин улыбнулся.

— Ну, пойдемте, — сказал Корзилов.

Он на минуту оставил гостей, склонившись над умывальником, прикрепленному к бревенчатой стенке баньки, вымыл руки.