Дело Ансена

Пока хозяин гостиницы знакомил вновь пришедших с русскими гостями, Грачик нет-нет да и взглядывал на Рагну. Её сосредоточенность, которую можно было назвать даже хмуростью, не могла остаться незамеченной наблюдательным молодым человеком. Впрочем, добросовестность требует сказать, что вовсе не эта сосредоточенность была предметом основного внимания молодого человека.

Отец Рагны, кассир Видкун Хеккерт, был очень похож на своего старшего брата — шкипера, но в его глазах отсутствовало веселье Эдварда; они глядели строго, даже сурово. А минутами, когда кассир взглядывал на того или другого из собеседников, в глазах его появлялась и плохо скрываемая неприветливость.

Младший Видкун по сравнению со старшим братом выглядел стариком. Если бы Грачик дал себе труд продолжить этот анализ, он, может быть, и понял бы, почему старший брат остался молодым, а состарился младший. Эдвард всю жизнь плавал. Он не знал ничего, кроме моря. Видкун же всю жизнь считал деньги. Он не знал ничего, кроме денег и счётных книг.

Вглядываясь в лица, Видкун молча пожал всем руки. Делал он это не спеша, очень обстоятельно и долго держал в своей холодной сухой ладони руку гостя.

В противоположность ему, пастор обошёл присутствующих быстро; крепким пожатием приветствовал каждого, отрывисто кивая при этом головой. По первому взгляду трудно было определить его возраст. Сухое лицо было сковано маской строгости, больше присущей католическому патеру, чем евангелисту. Тонкие, плотно сжатые губы и складка вокруг рта могли быть признаком моральной непримиримости священника — строгого судьи другим и себе, но могли быть и печатью перенесённых страданий. И действительно, пастор не был местным уроженцем. От хозяина отеля русские путешественники узнали, что во время пребывания здесь немецко-фашистских войск пастор скрывался под чужим именем, чтобы спастись от преследований гестапо. Его не преминули бы схватить и водворить обратно в концентрационный лагерь в Германии, откуда ему удалось бежать перед самой войной. Он был одним из тех, кого пример пастора Нимейера [1] заставил бросить прежнюю службу в армии и отдать все силы борьбе с Гитлером и гитлеризмом, на защиту лютеранства.

Через полчаса гости уже знали прошлое всех присутствующих. В том числе Видкуна Хеккерта. Именуя себя чуть ли не «потомственным последователем демократических традиций Запада», он был менее всего склонён защищать эти традиции. Судя по всему, его «демократизм» не помешал ему отлично ладить с немцами. Во всяком случае при них он продолжал занимать доставшуюся ему после отца должность кассира местного ломбарда. Он утверждал, что вынужден был склониться перед силой: борьба с нею была бы, по его словам, напрасна и привела бы только к бесцельным жертвам.

Впрочем, зная особенные условия, в которых протекала оккупация этой страны, ни Кручинин, ни даже более непримиримый в своих суждениях Грачик и не смели особенно строго отнестись к старому кассиру. Нуждаясь в северном плацдарме для военных действий против союзников, нацисты не решались распоясаться здесь так, как распоясались в восточной и юго-восточной Европе. Гитлеровское командование было вынуждено сдерживать каннибализм своих властей и войск. Уклад жизни людей, глубоко мирных по своему нраву и традициям, подчас оставался таким же патриархальным, как был. Особенно в глубинных районах страны.

Пожалуй, кассир Видкун Хеккерт с его тремя жилетами под старым сюртуком был из всех, кто собрался сегодня в гостинице, наиболее характерным носителем запылённых привычек. Казалось, все в этом преждевременном старике стало сразу ясно Кручинину и Грачику. После того как общительный Эдвард изложил историю своего брата и пастора и сообщил тем в свою очередь всё, что успел узнать о приезжих, он поделился с Видкуном планом доставки гостей на острова. Ни он, ни кто-либо другой здесь не подозревали истинной цели этой поездки, известной лишь властям страны и одобренной ими. Все другие считали приезд русских путешественников данью туристской любознательности. К туристам тут привыкли, и стремление таких желанных гостей, как русские, посетить живописные острова не вызывало удивления.

К тому же к услугам непосвящённых была и выставляемая Кручининым напоказ склонность к собиранию народных песен. Эта склонность казалась тем более правдоподобной, что Грачик, как музыкант, был наготове, чтобы записать любой «заинтересовавший» Кручинина напев. Ради этого в его кармане всегда лежала тетрадка чистой нотной бумаги.

Когда все были уже знакомы друг с другом и план завтрашней поездки выработан, Грачик вдруг заметил, что среди присутствующих нет проводника Оле Ансена. Вместе с ним незаметно исчезла и Рагна.

Грачик спросил хозяина о том, куда девался проводник.

— Как, вас привёл сюда молодой Ансен? — удивлённо и с оттенком недовольства спросил Видкун Хеккерт.

При этом от Грачика не укрылось, что кассир многозначительно переглянулся с пастором и даже, кажется, подозрительно оглядел русских гостей, словно знакомство с молодым проводником бросало тень и на них.

Оле Ансен, его друзья и родные

Наверно, целую долгую минуту в комнате царило неловкое молчание.

— Почему это вас удивляет? — спросил Грачик.

— Удивляет? — Видкун пожал плечами. — Там, где речь идёт об этом парне, ничто не может удивить… Впрочем, после того, что мы видели при гуннах, для нас, вероятно, вообще не должно существовать удивительного.

— Тем не менее вы… — начал было Грачик.

— Я объясню вам, что хотел сказать брат, — вмешался шкипер. — Молодой Ансен пользовался у нас во время оккупации не слишком-то хорошей репутацией.

— Вот как?

— Бродяга и бездельник, — пробормотал Видкун. — До войны он не работал, а все вертелся около туристов, был проводником, — не очень-то почтённое занятие для молодого человека! А теперь… Впрочем, никто не скажет вам уверенно, чем он добывает свой хлеб насущный теперь. — И тут морщинистая физиономия кассира выразила крайнее пренебрежение. — Ну, а что касается меня, то я уж, по старой памяти, не тороплюсь подать ему руку… Хе-хе, мыло стало у нас дороже прежнего! — И он скрипуче рассмеялся, довольный своей остротой.

— Можно подумать, что на свете есть сила, которая заставит тебя купить больше одного куска мыла в месяц, — сердито заметил шкипер. — И то самого дешёвого!

— К тому же вы забываете, херре Хеккерт, — вмешался хозяин гостиницы, — ведь Оле был… в рядах сопротивления…

— Так говорят, так говорят, — скептически ответил Видкун. — Но ни вы, ни я — мы не знаем, зачем он там был.

— Послушай, Видкун! — ещё более сердито отозвался шкипер. — Ты говоришь об Оле хуже, чем малый того заслуживает. Мы-то все его…

Шкипер хотел ещё что-то сказать, но, увидев входящую хозяйку, многозначительно умолк и, улучив минутку, шепнул Грачику:

— Оле приходится племянником нашей хозяйке.

— Худшее, что может быть в таком деле, — потерять надежду на возвращение заблудшей овцы на путь, предуказанный творцом, — негромко произнёс пастор.

Хозяйка принесла горячий грог. За нею появился Оле. А следом за Оле молча вошла Рагна. Можно было подумать, что она никого не видит, будто широкая спина Оле заслонила от неё весь мир.

Хозяйка поставила грог на стол и опустила фартук, которым держала горячий кувшин. При этом что-то выскользнуло из кармана фартука и со стуком упало на пол. Женщина поспешно подняла упавший предмет и с интересом, смешанным с беспокойством, спросила у мужа:

— Что это?

В руке её поблёскивали металлические кольца кастета.

— Где ты это взяла? — спросил хозяин и протянул было руку, но Оле опередил его и схватил кастет.

— Когда я клала в карман куртки Оле чистый носовой платок, этот предмет был там. Я вынула его, чтобы посмотреть. Никогда не видела такой штуки. Что это такое? — повторила она, обращаясь теперь уже прямо к племяннику.