Концерт для скрипки со смертью

Затем был скандал, закончившийся жалобами Айрин на то, что они больше никуда не ходят вместе, что было более или менее правдой, и не только из-за его работы, а потому, что каждому из них больше не хотелось делать что-то вместе. Ему нравилось есть вне дома, что она считала просто лишней тратой денег. А ей нравилось играть в бридж, о боже мой!

На самом деле он был уверен в том, что она не любит бридж, что она рассматривает игру только как билет на вход в то общество, к которому, по ее мнению, они должны были принадлежать. Комиссар и его жена играли в бридж. Конечно, он не сказал ей об этом, когда она пилила его, чтобы он научился играть. Он только сказал, что не любит карточных игр, на что она ответила, что он вообще ничего не любит, и ему было тяжело что-либо возразить на это в тот момент. Все его заботы и интересы, казалось, относились к работе, он засыпал уже через десять минут после того, как садился у телевизора. И уже несколько лет минуло с тех пор, как он мог не ложиться, пока не закончится фильм. Он становился скучным старым стертым медным фартингом.

Само собой, он таким не родился. Раньше у него было множество интересов: хорошая еда и доброе вино, старинные автомобили, садоводство, прогулки по сельской местности и посещение старинных усадеб и зданий – архитектура всегда привлекала его, и он привык делать наброски, довольно тщательные и хорошие, – но для всего этого в его жизни, казалось, больше не оставалось места. Не времени, а каким-то образом именно места, когда жена, дети, дом и работа с каждым годом все больше облепляли его подобно мокрому рису – липкому, влажному и тяжелому – и отделяли от него все остальное.

Никаких синяков сегодня вечером, значит. Но и никакого спокойствия – гостиная была оккупирована девочкой, присматривавшей за детьми в отсутствие Айрин и смотревшей по телевизору игровое шоу. Десятисекундный взгляд на экран давал представление о правилах игры – соревнующиеся должны были угадать, какое из высвеченных на доске христианских имен кому из них принадлежит, для того, чтобы выиграть микроволновую печь или хрустальный кувшин с бокалами. Аплодисменты, сопровождавшие правильные ответы, были бесстрастными, как овация при вручении Нобелевских премий.

Девочке-няньке было пятнадцать лет, и по каким-то причинам, которые Слайдеру так и не довелось никогда узнать, ее звали Чэнтел. Слайдер считал ее еще более неспособной действовать в каких-то экстремальных ситуациях, чем, скажем, аквариумную рыбку, и при этом основывался не только на том, что она ухитрялась сделать все возможное, чтобы придать себе наиболее дегенеративный и неряшливый вид. Одежда совершенно несочетаемых цветов висела на ней многочисленными слоями как на вешалке, обувь ее напоминала ортопедические ботинки, а волосы были выкрашены в мертвенно-черный цвет, но при этом корни выдавали природную блондинку: короче говоря, она была образчиком бессмысленного выворачивания наизнанку нормального порядка вещей, что при одном взгляде на нее вызывало у Слайдера ощущение, что он рассматривает негатив.

Вдобавок ко всему, ее веки были выкрашены в красный цвет, а ногти – в черный, она непрерывно жевала резинку, как верблюд, а обе серьги носила в одном ухе, хотя последнее обстоятельство Слайдер склонен был все же счесть данью моде, а не отсутствием разума. Практически же она была совершенно безвредна, если не обращать внимания на внешний вид, а родители ее были вполне добропорядочными и вежливыми людьми с приличным доходом.

Она оторвалась от телевизора и взглянула на него снизу вверх с выражением, которое больше подошло бы постаревшей овчарке, пытающейся понять хозяина.

– Ох, здравствуйте, мистер Слайдер, я вас не ждала, – промямлила она и неожиданно залилась горячей краской от лба до самой шеи. Она нервным движением запустила пальцы в свои взлохмаченные волосы. Девочка была безнадежно влюблена в Слайдера, хотя он ни в малейшей степени не подозревал об этом. Он заменил в ее сердце Денниса Уотермана немедленно после того, как она узнала из телепередачи, что ее любимый киногерой женился на Руте Ленска. – Мне выключить это?

– Нет, нет, все в порядке, я вовсе не хочу тебе мешать. Где дети?

– Мэтью у своего дружка Саймона, а Кэйт в своей комнате, читает. – Они уставились друг на друга, попав в ловушку взаимной вежливости.

– Можно, я приготовлю вам что-нибудь выпить? – неожиданно спросила Чэнтел. Это было прямо как сцена из «Династии», Слайдер даже нервно оглянулся в поисках телекамер.

– О, э-э, спасибо, не надо. Смотри свою программу. Не обращай на меня внимания. Мне еще надо сделать кучу дел.

Он отступил в холл и прикрыл за собой дверь. Ну да, конечно, приготовить ему выпивку! Он огляделся, размышляя, что сделать в первую очередь. Никакого комфорта, подумал он. На самом деле никаких дел у него сейчас не было. Он настолько не привык иметь свободное время в своем распоряжении, что ощущал себя неловко. Наконец он решил подняться к Кэйт, которая обычно еще спала по утрам, когда он уходил из дома, и которую он редко видел по вечерам, потому что она обычно ложилась спать раньше, чем он возвращался с работы. Дверь ее комнаты была закрыта, и сквозь нее он слышал приглушенные звуки явно той же радиопрограммы, которую он слушал по дороге домой: «Хэлло, Майк, это Шэрон из Тутинга, я тольк-хтела-скзать, я-слуш-ваш-прграм-всевремя, оиа-прост-отлич...»

Может, у них там, в каком-нибудь подвальном помещении станции под зданием Лудгейт-циркус, крутил склеенную в кольцо ленту магнитофон, управляемый компьютером?

Он остановился на тускло освещенной лестничной площадке, и вдруг мертвая девушка опять очутилась рядом с ним, выйдя из засады в его подсознании; ее похожие на детские стрижка и выпуклости щек, невинность ее наготы. Он сжал виски пальцами и длинно и тяжело вздохнул. Он чувствовал себя на грани какого-то кризиса; в какой-то момент он ощутил, что начинает терять контроль над собой.

Кэйт, должно быть, что-то услышала.

– Это ты, папочка? – позвала она из комнаты. Слайдер глубоко выдохнул, еще раз перевел дыхание и взялся за дверную ручку.

– Привет, мое сердечко, – весело произнес он, входя в комнату.

Глава 3

Усыпляющие средства

Морг был старомодным, холодным, с высокими потолком и мраморным полом, который возвращал звучное эхо шагов, в углу находилась раковина, из крана над которой капала вода. В помещении стоял густой запах дезинфектантов и формалина, который, однако, не мог перебить другого запаха – теплого, сладковатого и отвратительного.

Камерон, только что приехавший из патологоанатомического отделения современной больницы, отметил контраст между этим старым холодильником и новым моргом с низкими потолками, неоновым освещением, воздушным кондиционером и полом из резиновых плит, где он только что работал. И все равно он испытывал привязанность к старым моргам, таким как этот, которые быстро, исчезали. Дело было не только в том, что он проходил обучение в таких местах, но и еще их архитектура напоминала ему его начальную школу в Эдинбурге. Как бы то ни было, свой вязаный жилет он решил не снимать.

Одетый в щегольской защитный фартук и перчатки, он склонился над бледным трупом, распростертым на специальном секционном столе с желобками для стока жидкости. Дыхание его было заметно в холодном воздухе, когда, насвистывая, он провел первый длинный разрез от подбородка до лобковой кости.

– Ну, хорошо, начали, – произнес он, нашаривая ногой под столом педаль, включающую магнитофон. По старой привычке он отклонился к микрофону и постучал по нему костяшками пальцев, чтобы убедиться в надежной работе магнитофона. Магнитофон отозвался гулкими щелчками. Ассистент флегматично наблюдал за Камероном. Он уже сам проверил аппаратуру, это было привычной рутиной, он всегда это делал, и Камерон знал, что ассистент всегда это делает; но Камерон никогда не доверял машинам. Этому его научили еще в те дни, когда протокол вскрытия записывали вручную, и уже тогда он убедился, что отказать может даже авторучка.