Очи черные

– Привет, Валли, – проговорила немного запыхавшаяся Лоис, подойдя ближе. – Как поживаешь?

– Отлично, Лоис, – ответила Валли поспешно, надеясь на этот раз избежать поучительной беседы.

– Похоже, ты спешишь, – сказала Лоис, угадав намерение Валли, – но я пообещала детективу отдать тебе это. Так что вот.

Валли взяла у Лоис визитную карточку. На ней было написано: «Детектив Этли Грир, Полицейское управление Нью-Йорка, участок № 20». Лоис наблюдала за реакцией Валли и увидела, что та озадачена.

– Вроде бы никаких чрезвычайных происшествий, – заверила ее Лоис. – Он сказал, что ему просто нужна какая-то информация. Хочешь позвонить из моего кабинета?

– Да нет, не нужно. Спасибо, Лоис.

– Ладно. Береги себя, Валли. – Лоис развернулась и пошла по коридору.

Первым побуждением Валли было проигнорировать это сообщение – чего хорошего ждать от звонка копу? – но ее разбирало любопытство, к тому же в ее новом смартфоне была подключена блокировка определителя номера, так что она ничем не рисковала. Валли набрала номер с визитки детектива Грира. После трех гудков в трубке включился автоответчик.

– Э… привет, – сказала Валли в трубку. – Это Уоллис Стоунман, в ответ на… вернее, мне дали вашу карточку в «Доме гармонии». Я не знаю, о чем речь, но… может, перезвоню вам позже.Валли повесила трубку и подумала, что зря решила звонить. «Может, перезвоню вам позже?» Звучало неубедительно, и Валли это раздражало. У нью-йоркского копа может быть куча причин, чтобы хотеть с ней поговорить, и несчастье с Клер тут, конечно, далеко не на первом месте. Валли решила выкинуть этого детектива из головы и направилась к Портовому управлению, где села на поезд до Брайтон-Бич.

3

Все в компании Валли знали, что она приемный ребенок, но Элла была первой, кому Валли сама сказала об этом. Был очень жаркий июльский день, Валли и Элла в шортах и майках шли к пруду в Центральном парке. Там они спустились со скалы Хернсхед к берегу, сняли обувь и опустили ноги в прохладную, заросшую ряской зеленую воду.

– Для такого я не приспособлена, – проговорила Валли, обмахиваясь, и бледные щеки ее стали ярко-розовыми.

– Для какого?

– Для жары. Я из России, – сказала Валли как ни в чем не бывало. – Там всегда холодно и пасмурно. Насколько я знаю.

– Твои родители русские?

– Да. То есть… нет. Американские родители – нет. – Валли немного замялась, на минуту пожалев, что вообще завела этот разговор.

– То есть ты приемный ребенок?

– Да.

– Из России?

– Угу.

Элла поразмыслила над этим.

– Ты не знаешь, кто твои настоящие родители?

– Нет.

Валли взглянула на подругу и увидела, что у той уже вовсю заработало воображение. Элла обожала выдумывать всякие невероятные штуки.

– Круто… – сказала она наконец.

– Ты так думаешь?

– Ну да. Может, ты тайная русская княжна или что-то в этом роде.

– Хм. Не думаю, что у них такое еще бывает.

Валли легла на камни и закрыла глаза, довольная тем, что тема исчерпана. С тех пор как этот вопрос начал ее мучить, она потратила много времени в попытках узнать что-нибудь о своем происхождении, но долгие обсуждения никогда не приводили ни к чему хорошему. Вопросы, которые непрерывно вертелись в ее голове все последние шесть или семь лет, – кто я? откуда? – так и не получили ответа, возникло лишь острое чувство неудовлетворенности, сыгравшее решающую роль в разрыве с Клер, ее приемной матерью.

– Ты всегда это знала? – спросила Элла, не желавшая менять тему. – Я имею в виду, родители рассказали тебе, что ты приемная, да?

Валли снова села. Нервно вздохнула. Похоже, придется поговорить об этом с Эллой, независимо от того, хочет этого Валли или нет. Но по крайней мере она говорит с человеком, которому доверяет. Тот факт, что Валли удочерили, всегда казался ей чем-то, в чем необходимо оправдываться, потому что окружающие могли ее за это осудить или использовать этот факт ее биографии, чтобы объяснить ее характер и поведение.

– Да, они рассказали мне, откуда я. То есть… я всегда это знала, ну, в целом, но это была просто идея, понимаешь? Я была ребенком и не очень-то думала об этом.

– Но теперь-то ты не ребенок.

Валли обвела взглядом пруд, припоминая в деталях тот момент, когда закончилось ее детство.

– Однажды, когда мне было лет девять или десять, – сказала Валли, – я смотрела телевизор после школы. Тупо переключала каналы, ну, просто в ожидании ужина. И мне попался репортаж в местных новостях о пожаре в ресторане или что-то такое. В таком месте, Брайтон-Бич…

– Это рядом с Кони-Айлендом?

– Точно. Брайтон-Бич – русский район. В новостях это было видно: в магазинах вывески на русском и английском, люди на заднем плане кричат по-русски, пока пожарники поливают дом из шланга. И я не могла оторваться от этого всего. Это было что-то совсем чужое, но в то же время очень знакомое, если так вообще может быть.

– Но ты там никогда не была? Жуть.

– Я пыталась поговорить об этом с мамой, но она все держала в тайне. Она, очевидно, хотела, чтобы я просто забыла эту часть своей жизни. От этого я сходила с ума. Это ведь пять лет – половина моей жизни на тот момент, – а она вела себя так, как будто даже думать об этом опасно для жизни.

– Она сильно испугалась, точно.

Эта мысль удивила Валли.

– Чего испугалась?

– Потерять тебя, наверное. Что ты решишь, будто на самом деле ты не ее дочь.

Валли подумала несколько мгновений, и эта мысль показалась ей такой простой и верной. Конечно, Клер была в ужасе. Как Валли самой не пришло это в голову? Элла же сообразила в полминуты.

– Элла, ты монстр.

– Это точно.

А ведь именно так и случилось в конце концов, думала Валли, Клер потеряла ее. А может быть, это еще предстоит решить? Валли не знала.

– Моя мать хотела, чтоб я перестала думать обо всех этих русских вещах – может, потому что была напугана, как ты говоришь, – но ничего не вышло, понимаешь? Эти мысли крепко засели у меня в голове. Я знаю людей, которые помнят, как я приехала в Штаты, и я спросила их, какой я была тогда.

Элла и другие ребята знали, что Валли из богатой семьи, но до сих пор она никогда не рассказывала никаких подробностей об этой стороне своей жизни. Она сказала Элле, что поговорила с Раулем, молодым швейцаром, который стоял у двери в холле, сколько она себя помнила, и с Джоанной, женой коменданта дома, помогавшей Стоунманам по хозяйству. Оба они рассказали практически одно и то же: Валли была обычной русской девочкой, когда приехала, но быстро адаптировалась к новой жизни, за два или три месяца она стала таким же американским ребенком, как и все дети в их доме. Джоанна вспоминала – с некоторым, как показалось Валли, сочувствием – русскую песню, которую пятилетняя Валли напевала в ванне, но, по словам Джоанны, очень быстро на смену ей пришли английские песенки, вот такие дела.

– Это было что-то вроде принудительной амнезии, – добавила Валли. – Этого и хотели мои родители, просто стереть все, что было раньше.

– Жесть.

– Да. Когда я начала все это выяснять, отношения с матерью у меня сильно испортились. Наверное, это оказалось заразным, потому что родители тогда тоже стали ссориться и отдаляться друг от друга.

Валли было не по себе, но она не придавала особого значения настроению. Элла провела большую часть жизни в гостиницах для временного проживания бездомных в Квинсе. Она была единственным ребенком разведенной матери-алкоголички. Ее отец отбывал двадцатилетний срок за вооруженное ограбление. Элла видела его лишь однажды – навещала в тюрьме, когда ей было семь лет, – и он сказал ей больше никогда не приходить. Сожитель ее матери – грубый и жестокий коп из Инвуда – наваливался на Эллу каждую ночь, когда ее мать напивалась до беспамятства. У него была маленькая видеокамера, и он снимал Эллу и то, как он ее насилует. Элла просто ждала, когда перестанет чувствовать боль, и смотрела в потолок, про себя считая мгновения. Самое большое число, до которого она досчитала, было сорок семь.