Похищение королевы

— Успокойся, — подал я парню стакан с водой. Он впился в его край губами, зубы задребезжали по стеклу. — Об"ясни толком, кто тебя ожидает и почему ты должен платить этим людям?

— Это неважно, главное — откупиться… Павел Игнатьевич, если вы меня не спасете — всю жизнь будете каяться. Совесть замучает… Взял бы у мамы — она восемь месяцев не получает зарплаты… Один выход — вы… Прошу…

Врет, конечно, играет заранее отрепетированную роль. Но передо мной сейчас — не негодяй и пропойца, а родной сын моей жены. Пусть жены бывшей, но сколько мы прожили вместе! И надо честно признаться — счастливо прожили. Не считая последних двух лет, после выхода Витальки из очередного заключения.

В конце концов, не мы — для денег, а деньги — для нас. Мерзавец прав: случись с ним беда, совесть меня замучает. Вдруг он не лжет, его, действительно, подстерегают бандиты? Неважно за что, проигрался в карты, сдал кого-нибудь ментам. Ведь не полный же он подлец, чтобы так мерзко играть на душевных струнах по сути постороннего человека?

Несмотря на самую настоящую ненависть, которую я испытывал к виновнику развала семьи, обиду за незаслуженные оскорбления, я был уверен: какие-то гены доброты и совести он все же унаследовал от матери.

Знал ведь, знал, что деньги предназначены либо на пропой, либо на проституток, что меня просто шантажируют, но отказать сыну Машеньки был не в силах.

Молча поднялся, запустил руку за книги, достал старый бумажник.

— Держи.

— Не думайте — я верну… через неделю верну… или через месяц, — забормотал Виталий, засовывая сотенные купюры в карман джинсов. — Мне должны отдать…

Я промолчал. Пасынок славится удивительной забывчивостью. Трудно сосчитать сколько раз он «занимал» у меня деньги и сколько раз забывал их отдать. Вначале я напоминал — жили мы с Машенькой трудно, каждый рубль высчитывали. Потом понял — бесполезно. Виталий попросту забывает о своих долгах, считает, что все окружающие — родные, знакомые, приятели — обязаны содержать его. Ибо все они — быдло, предназначенные кормить и холить барина.

Я ожидал, что получив деньги Виталий уйдет. А он не ушел, мало того, об"явил о мучающей его жажде: не прочь попить чайку. Если, конечно, у непьющего отчима нет более крепкого напитка. С учетом юбилейного праздника.

Естественно, я умолчал о припрятанной бутылке мартини. Узнает — не уйдет до тех пор, пока ее не вылакает. Мне показалось странным неожиданное желание пасынка почаевничать. Да еще с кем? С падлой, вонючим собачьим дерьмом, грязным фрайером.

Я припомнил все мерзкие «звания», которыми наградил меня Виталий. Не для того, чтобы докрасна раскалиться праведным гневом. Оправдать себя в собственных глазах. Пришел сын жены поздравить с юбилеем, по всем писанным и неписанным законам гостеприимства виновник торжества должен выставить соответствующее угощение. В данном случае — хотя бы бутерброды.

Заставив себя успокоиться, я поставил на плитку чайник, достал из шкафчика печенье, булочки, конфеты. Будто принимал не мужика — дамочку. Ту же Надин.

— Не надоела вам холостая жизнь?

Виталий упрямо гнул свою линию. Видимо, выполнял маменькино поручение. Я отмалчивался. Мои отношения с бывщей женой касается только нас, даже ее сын не должен иметь к ним доступа.

— Я уже сказал: пока не надоела.

Двухминутное молчание. Стук ложечек в чашках. Обмен непонимающими взглядами. Полный дискомфорт.

— Когда я вошел в квартиру, меня встретила бабуся. С трудом ходит — шатается, из глаз — слезы. Какая беда приключилась? — с явно фальшивым участием неожиданно спросил пасынок. — Можете мне не верить, но я жалею стариков — несчастные они люди…

Тема «больной матери» успешно отработана: деньги на выпивку и закус — в кармане. Включена запись о несчастных стариках, которым он искренне сочувствует.

Удивительная жалостливость! Удивительная потому, что однажды я был свидетелем послеалкогольного скандала, когда Виталий тряс за грудки престарелого соседа, вся вина которого заключалась в том, что тот зацепил ногой коврик возле двери Машенькиной квартиры.

Но не напоминать же стервецу все его грехи? О которых он сразу же забывает. Как и о долгах. Пришлось посвятить «гостя» в несчастье, случившееся с внучкой бабы Фени. Без особых подробностей, не упоминая о своем согласии помочь соседке в розыске Верочки.

— И удалось что-то нащупать?

Я пожал плечами. Откуда мне знать? Сочувствую, конечно, все же соседи, но дальше этого — ни шагу. Маневр не получился, пасынок знал меня лучше, чем я его.

— Вы, естественно, предложили свои услуги? В роли этакого частного детектива. К тому же — бесплатно… Удивляюсь, Павел Игнатьевич, вашей наивности. Лезете в болото, которое легко вас может проглотить, и еще чирикаете. Благо бы за пару кусков баксов, а то ведь на общественных началах. Стыдно и обидно. Мы с мамой каждый рублик отсчитываем, а вы…

Я не стал ни подтверждать предположение парня, ни отвергать его. Пусть думает, как хочет. В соответствии с нормами поведения, утвердившимися в его окружении.

— Баба Феня написала заявление в милицию…

— Посоветовали бы соседке не особо доверять ментам. Продажные они, суки, все, как один, продажные, — со злостью цедил парень ядовитые слова. Достали его сотрудники правоохранительных органов, насыпали соли на хвост, прищемили загребущие руки. Вот и лютует. — Сдерут со старухи баксы и слиняют. Дескать, все, что смогли, сделали, жаль не получилось.

Признаться, сам отношусь к милиции с изрядным недоверием, не раз был свидетелем получения милиционерами взяток, избиения ими невинных людей, грубости, граничащей с откровенным хамством. Почти во всех моих произведениях фигурируют сыщики-предатели, участковые — хапуги, патрульные — костоломы. Но наряду с ними стараюсь рисовать образы честных сотрудников, обаятельных людей. Осуждая первых, преклоняюсь перед вторыми.

А из Виталия так и плещет ненависть. Глаза с"узились, пальцы сжались в кулаки, голова пригнулась к груди. В горло готов вцепиться ненавистному менту, пополам его разодрать.

— А кто еще поможет несчастным старикам, если не милиция? Вот и приходится надеяться.

Парень состроил пренебрежительную гримасу, но настаивать на своем не стал.

— Попросила о помощи одна старуха или дуэтом со старой рухлядью?

Интересно, откуда Виталька знает о существовании деда Пахома? Ведь тот сейчас сидит возле телевизора, в коридор не высунулся. Иди алкаш предварительно разведал обстановку в коммуналке, включая состав ее жильцов?

— Баба Феня приходила одна, без мужа. А почему тебя это так волнует?

— Так просто, — растерялся алкаш. — По моему, разговор был чисто мужской…

Распрощались мы с пасынком внешне довольно сердечно. Он первым подал руку, несильно сжал мою. Метнул приветливую улыбку. Будто ударил ею. И ушел. Памятуя истину о том, что вежливость — главное достоинство королей, я проводил гостя в коридор.

Коммуналка есть — коммуналка. Дед Пахом оторвался от мыльного представления и выглянул из своей комнаты. То же самое сделала баба Феня — из кухни. Как она выражается, оторвалась от «мартена». Надин выпорхнула в коридор, будто птица из гнезда.

Виталий внимательно изучил замшелого деда, бегло оглядел уже знакомую бабку и впился восторженным взглядом в выпуклую грудь молодухи. Потом переключился на другие прелести. Слава Богу, они не скрыты — обтянуты платьем. А уж о декольте и говорить нечего — типичный гамак для двух жирных поросят.

Глаза парня замаслились, губы искривились в похотливой улыбке, пальцы зашевелились. Словно разминались перед сладкой операцией. Вот это товар, прочитал я на его лице, как бы его испробовать.

Соседка не покраснела, не защитилась ладошками от раздевающих взглядов наглеца. Она уже перешагнула девичий возраст, когда чего-то стыдятся. Наоборот, мужское внимание для нее — непременный доппинг. В свою очередь оглядела незнакомца и скрылась в своей комнате.

Возвратившись к себе, я подошел к окну. Как и предполагал, никто Машенькиного сынка не пас: от угла до угла квартала — ни одного человека, вообще — никого: ни рэкетиров, ни убийц, ни мирных жителей.